Время, задержанное до выяснения - Шехтер Шимон. Страница 17

— Могло быть и дольше. Дали мне пятнадцать лет, но отсидел я всего восемь. Вот так-то, пани Марыля, лагерь меня спас.

— А за что вас посадили? — интересовалась Марыля.

— За украинский национализм и хранение оружия, — ответил Рабинович.

— Но вы же еврей? — удивлялась Марыля.

— Вы так удивляетесь, как будто я виноват, что меня посадили не за сионизм, а за украинский национализм. Честное слово, это не моя вина. Я бежал на Восток и хотел попроситься в армию. Я был простофилей, а уж если еврей простофиля — пиши пропало. В армию меня не взяли, у них и своих хватало. Тогда я подумал: переберусь поближе к фронту, там я наверняка пригожусь. И пригодился. Ходил от начальника к начальнику, по дороге все документы потерял, отовсюду меня гнали, пока наконец один начальник не сжалился надо мной и не посадил. На мне была украинская вышитая рубашка, но иначе вышитая, чем у них, весь перед у нее был расшит, как у нас делают. Я прикинулся деревенским, думал, что крестьянское происхождение меня спасет. А в кармане у меня нашли финку и несколько патронов. Этого оказалось достаточно. Надо было выкручиваться, и я сказал, что все неправда, что все я наврал, что вовсе я не украинец, а еврей. К сожалению, у них тогда еще не было разнарядки на сионистов, а на украинских националистов разнарядка там всегда была и будет. Вот и все.

— А почему я не похожа на других? Вы мне так и не сказали.

— Потерпите, потерпите, придет и ваш черед. Вы не такая, как они, но только пока. Вы на краю. Вас еще не втянуло в мясорубку, но будьте уверены — втянет.

— И что же мне делать?

— Что делать? Это вы меня спрашиваете? Если бы вы были моя, а не Юзефа, я бы сказал вам, как спасаться, а так…

— Не морочь ей голову, — вмешался Юзеф, — расскажи лучше, чем ты, собственно, занимаешься.

— Это неинтересно, — ответил Рабинович. — Я инженер, работал на заводе, кое-что на стороне проворачивал, а теперь сижу тихо и жду, пока мне разрешат выехать.

Критик наклонился к уху Юзефа и шепнул ему так, чтобы Рабинович не услышал:

— Хорош гусь, а? Вы в последнее время совершенно голову потеряли. Какая неосмотрительность! Как вы неосторожны!

— Есть хочется, — сообщила Марыля (коробка давно уже опустела), — сейчас бы чего-нибудь горяченького.

— К вашим услугам! — откликнулся Рабинович и остановил машину у деревенской харчевни, мимо которой они как раз проезжали.

Там они ели свиные отбивные без гарнира, потому что капуста кончилась, и запивали их лимонадом, потому что кончилось пиво. Потом тронулись в путь и поздним вечером прибыли на место.

Марыля переночевала вместе с маленьким Юзеком в комнатке, которую сняла у официантки, подающей кофе в санаторном клубе. Рабинович спал в машине, потому что не захотел идти в гостиницу. Зато Юзефа ждала отдельная комната с балконом и одной, но зато достаточно широкой кроватью — он поместился на ней вместе с Критиком. Все так устали и так опьянели от свежего воздуха, что этой ночью никому из них ничего не приснилось.

И лишь маленькому Юзеку казалось, что тот, кто привез их сюда на своем «фиате», немного похож на Артека — первого силача в их классе. Только у этого вместо ноги был протез, потому что ногу свою он потерял на лесоповале.

Глава тринадцатая

которой нет, потому что маленький Юзек верит в приметы

Глава четырнадцатая

ДВЕ РОДИНЫ

Началась еврейская война, и не успел Юзеф со всеми остальными выключить приемник, который стоял на ночном столике возле кровати, как война кончилась. Товарищ Секретарь — только не тот, из Дома Партии, а самый главный, из Красного Дома в Москве — так близко к сердцу принял агрессию сионистов, что самолично звонил по телефону Президенту из Белого Дома в Вашингтоне, чтобы замолвить у него словечко за побитых арабов.

О чем они там по телефону договорились, Юзек не написал, потому что большой Юзеф ему не сказал, а глупой болтовни Критика он и слушать не хотел.

Критик очень сильно обиделся на Юзека, так что даже пошел гулять в лес один, не пригласив Марылю, чего никогда не делал. И когда он так шел себе в сторону моста, за которым был лес, то увидел почтальона, размахивающего телеграммой.

— Телеграмма из Дома Партии на имя гражданина Юзефа Поточека, — сказал почтальон, потому что был близорук и перепутал Критика с Юзефом.

Критик взял телеграмму, тут же ее вскрыл — поскольку, как известно, был очень любопытен — прочел и повернул назад, к санаторию, где Юзеф с Марылей играли в домино.

— Коллега, уважаемый коллега, — начал несколько запыхавшийся Критик. — Товарищ Секретарь Дома Партии вызывает вас к себе. Дело не терпит отлагательства, — и отдал телеграмму Юзефу.

— Не к спеху, — сказала Марыля. — Сегодня воскресенье. Даже сионисты признают выходные дни.

Но Юзеф не послушал совета Марыли и побежал в свою комнату собирать чемодан. Критик последовал за ним, а Марыля с маленьким Юзеком заканчивали недавно начатую Юзефом партию в домино.

— Знаешь, что мы написали в нашей повести о войне? — спросил Юзек.

— Знала, но забыла, — ответила Марыля.

— Мы написали, что «взрослые войну не любят», — читал по памяти Юзек. — Мне тогда очень понравилось то, что мы написали, а теперь разонравилось. Надо будет изменить.

— Почему? — спросила Марыля.

— Потому что иногда взрослые войну любят, — объяснял Юзек. — Особенно, если нужно защищать родину.

— Бодяга, — проронила Марыля.

А Юзек, очень удивившись, потому что вообще не понял, что это значит, спросил:

— Что ты сказала?

Марыля рассмеялась, и Юзек увидел, что она, чтобы не проиграть, жульничает.

— Жульничать нечестно, — сказал он. — Если боишься проиграть, то лучше не играй, никто тебя не заставляет.

— С сионистов беру пример, — сказала Марыля. — Они тоже не хотели проиграть, вот и напали на арабов сзади. Это тоже нечестно.

Юзек обиделся, что она так сказала:

— Я не знал, что ты антисемитка. Если бы они не атаковали с тыла, то арабы бы их разбили. Одно дело обманывать, когда играешь в домино, как ты, например, а другое — обманывать на войне, когда защищаешь родину, — доказывал он. — К тому же это был не обман, а военная хитрость.

— В таком случае, — сказала Марыля, — вычеркни из вашей повести то, что ты написал о Давиде и Голиафе.

Юзек задумался.

— Ты права, — сказал он. — Надо будет в этом месте переделать.

Время, задержанное до выяснения - i_013.jpg

— Ты права, — сказал он. — Надо будет в этом месте переделать.

— Жаль, что здесь нет Рабиновича. Он бы тебе наверняка посоветовал, как это сделать.

Марыля хотела еще что-то сказать, но пришел Юзеф и страшно рассердился, что они все еще играют в домино, вместо того чтобы собираться в дорогу. Он сгреб костяшки в карман и сказал:

— Через полчаса выезжаем. Директор обещал нам дать машину, чтоб мы успели на поезд.

Юзек побежал складывать удочки, а Критик, которому нечего было складывать, поскольку он приехал налегке — когда его рубашка становилась грязной, он брал чистую у Юзефа, — сказал Марыле:

— Боюсь, что из-за этой агрессии в голове у нашего малыша полная неразбериха. Если так дальше дело пойдет, из него вырастет еврейский шовинист.

— Ты всегда чего-нибудь опасаешься, — ответила Марыля. — Вечно кого-то в чем-то подозреваешь, и если б ты не строчил своих докладных, то со страху бы у тебя началось нервное расстройство.

Пока она говорила, Юзеф принес ее дорожную сумку, позвал Юзека, и они все вместе сели в машину.

Не успел шофер нажать на газ, как лопнула покрышка, и всем пришлось вылезать.

— Новая шина, — сказал шофер. — Только вчера поставил. Немудрено, что они войну проиграли. Наверняка их таким же барахлом снабжают. С такой техникой на тот свет отправляться, а не с Даяном тягаться. Мальчик, помоги, — обратился он к Юзеку и принялся накачивать шину.