От былины до считалки - Бахтин Владимир. Страница 17
Александр Федорович Гильфердинг (1831 —1872) придерживался весьма умеренных политических взглядов. Был он ученым, знатоком славянских языков и литератур. Сегодня имя его было бы известно только специалистам- славистам, если бы не четыре месяца, которые он провел в Карелии...
А началось все с того, что Гильфердинг необыкновенно заинтересовался работой, вернее, результатами собирательской работы Рыбникова. Как знатоку славянского фольклора, ему захотелось самому побывать в Олонецком крае, послушать и записать былины.
Успех Гильфердинга был не менее впечатляющим: он привёз из Карелии 318 былинных текстов!
Рыбников, Барсов, не говоря уже о собирателях XVIII века, все-таки были любителями. А Гильфердинг имел отличную филологическую подготовку. Его записи по точности превосходят записи всех других собирателей. Он более подробно и последовательно, чем Рыбников, описывал условия записи, дал содержательные характеристики всем без исключения исполнителям.
Как писал советский фольклорист Марк Константинович Азадовский, «экспедиция Гильфердинга до сих пор является одним из крупнейших событий в науке. Самому Гильфердингу она стоила жизни: во время работы в Олонецком крае он заболел и там и скончался. Сборник былин вышел в свет уже после его смерти, составив эпоху в изучении русских былин и вообще фольклора».
Потомки воздают должное не только научным результатам поездок Рыбникова и Гильфердинга, но и их мастерству собирателей, необыкновенной
работоспособности, умению вызывать доверие к себе и просто физической выносливости.
Современники пароходов и паровозов, они оказались на Севере в условиях весьма нелегких. Там, например, даже летом пользовались санями, а не телегами (полное бездорожье, болота!). Была в ходу еще и волокуша: две жерди, закрепленные как оглобли и свободно волочащиеся по земле, — отсюда и название. Крестьянин сидел верхом, а поклажа прикреплялась к обеим жердям где-то на середине их длины.
Это теперь каждая бабушка понимает смысл и значение собирательской работы. А прежде между собирателем и сказителем лежала настоящая пропасть. Крестьяне не доверяли собирателю, принимая его за чиновника, барина (чаще они и были чиновниками, господами; Гильфердинг, скажем, имел чин действительного статского советника, что равнялось генеральскому чину). Объясняя, почему не указана фамилия исполнителя одной былины, Рыбников пишет: не спросил фамилии, потому что не хотел пугать его, настораживать.
Невероятно трудным было и само записывание былин: нужно было ведь не просто изложить содержание, а сохранить, зафиксировать на бумаге все самые тончайшие особенности произношения, песенные частицы, растяжения слов, замечания, объяснения исполнителей в ходе пения, их отношение к содержанию былины. Пение продолжалось часами, и долгими часами, весь напряженный, боящийся упустить малейшую деталь, сидел и писал, писал со-, биратель.
Иван Аникиевич Касьянов, единственный из сказителей, оставивший воспоминания о встречах с Гильфердингом, рассказывает:
«...В понедельник поутру явился и размышляю так: что наши уездные господа становые пристава и разные служащие лица весьма гордые, и думал, как явлюсь я к генералу, берет страх и ужас. Затем, перекрестив глаза, и говорю:
«А что господи даст! Если чего и не знаю, да с мужика, так, думается, и не взыщет».
По-видимому, с такими же чувствами шли к Гильфердингу и другие певцы былин. Однако дальше их настроение менялось.
«...Александр Федорович принял меня очень ласково. Но я, видя такое важное лицо, стоял перед ним с дрожащим сердцем. И он, господин, видит во мне перемену и говорит Ефиму Ивановичу (Ефим Иванович — слуга Гильфердинга. — В. Б.): «Налей рюмочку хорошей водки!» Но от которой я отказался, потому что никогда не пивал». Александр Федорович предложил своему новому знакомому чаю. «Когда выпил я, Касьянов, стакан чаю, то поосвежился духом, как будто стало и посмелее. Тогда начал я петь былину о Добрыне Никитиче, а генерал начал сам писать, так очень скоро и успешно, что едва поспеваю я голосом пропевать».
Генерал оказался «человеком очень скромным, смирным и ласковым», и Касьянов вспоминает: «На другой день мне было очень весело».
ОКНО В ТЫСЯЧЕЛЕТНЕЕ ПРОШЛОЕ
«В некотором царстве, в некотором государстве...»
Эти слова — как позывные перед футбольным матчем: только услышишь— сразу знаешь, что дальше будет. Дальше будет сказка.
Сказки бывают разные. Есть волшебные, или фантастические. Тут действуют такие герои, как Баба-Яга, Кощей Бессмертный, чудесные предметы — дубинка-самобойка, скатерть-самобранка, гусли-самоигры. Есть сказки о животных, похожие на басни. Есть сказки бытовые (их еще называют новеллистическими; «новелла» по-итальянски — «рассказ», «история»). В них речь идет о жизни дореволюционной России: о барине и попе, о поповом работнике, о бедном мужике, о ловком солдате. Бытовая сказка, как показывают ее содержание, ее герои, самая молодая. Волшебная сказка зародилась так давно, что... ни в сказке сказать, ни пером описать.
Ну-ка посмотрим сначала: с какими верованиями связана былина и с какими — волшебная сказка. Специалист может найти в былине отголоски дохристианских, языческих представлений. Но в целом былина никаких религий, кроме христианства, на Руси уже не помнит (а христианство было принято в 988 году). В описании Киева всегда упомянуты церкви. Богатыри крест ведут по-писаному, поклон кладут по-ученому; в знак дружбы они меняются нательными крестами (и потому часто называют друг друга крестовыми братьями). В сознании творцов былин татары-язычники всегда противопоставлены киевлянам-христианам. Но не нужно думать, что былины прославляют религию. Когда Илья Муромец разгневался на князя Владимира, вот что он стал делать:
Скоро он натянул тугой лук,
Кладывает стрелочку каленую,
Стрелял он тут по божьим церквам.
По божьим церквам да по чудным крестам,
По тыим маковкам золоченым.
И это нисколько не осуждается былиной.
А сказка... В некоторых сказках есть такие персонажи, как Солнце, Месяц (Месяц Месяцович), Ветер. Как их нарисовать? Есть ли что-то человеческое в их облике?
Дедушка-Водяной, говорят ученые, — древний хозяин воды. Баба-Яга — хозяйка леса, хозяйка лесных зверей. Эти образы (как и образы былинного Святогора) ведут нас к представлениям первобытных людей, которые одушевляли, очеловечивали все стихии, все силы природы.
Первобытные люди почитали зверей и птиц. Они думали, что каждое племя, каждый род происходит от какого-нибудь животного предка. Такому животному (его называют тотемным, а такие верования — тотемизмом) поклонялись, приносили ему жертвы. Сами наименования племен и родов часто указывают на их тотемного предка, покровителя.
Коренное население Австралии сохранило в быту, в своей культуре много древнейших черт. Вот как начинается одна из австралийских сказок: «От племени к племени передавалась весть о том, что наступила хорошая пора и должно состояться великое собрание племен. Место собрания было намечено в Гугуревоне, месте деревьев...
Когда род за родом прибывал в Гугуревон, каждый из них занимал место на хребтах, окружающих открытую равнину... В одном месте расположился род воронов Ван, в другом — голубей Ду-мер, в третьем — род собак Мази и тому подобное. Здесь был Байаме со своим родом черных лебедей Байамул, род ящериц Убун с синими языками и много других. Каждый род расположился отдельным стойбищем».