На языке улиц. Рассказы о петербургской фразеологии - Синдаловский Наум Александрович. Страница 26

Первое переименование постигло Санкт-Петербург в 1914 году. Начало Первой мировой войны вызвало такую бурю ура-патриотизма, что в столице это сопровождалось разгромом немецких магазинов и воинственными массовыми демонстрациями у Германского посольства на Исаакиевской площади. Подогреваемая погромными лозунгами толпа сбросила с карниза посольства огромные каменные скульптуры коней. В этих условиях переименование Санкт-Петербурга в Петроград было воспринято как должное. Новый топоним нравился. Он естественно входил в городской фольклор. Помните песню, которую распевали шкидовцы:

Петроградом город назывался чуть меньше десяти лет. В январе 1924 года, якобы по просьбе трудящихся Петроград был переименован в Ленинград. На фоне всеобщего ликования по поводу этого события, как утверждали в советской печати, явным диссонансом выглядит реакция городского фольклора на это переименование. Шаляпин в своих воспоминаниях «Маска и душа» пересказывает популярный в то время анекдот: «Когда Петроград переименовали в Ленинград, то есть, когда именем Ленина окрестили творение Петра Великого, Демьян Бедный потребовал переименовать произведения великого русского поэта Пушкина в произведения Демьяна Бедного». Анекдот имел несколько вариантов, один из которых утверждал, что «следующим после декрета о переименовании Петрограда в Ленинград, будет выпущен декрет, по которому полное собрание сочинений Пушкина будет переименовано в полное собрание сочинений Ленина». Абсурд происходящего был настолько очевиден, что в фольклоре появились попытки довести его до предела. Вскоре после смерти Ленина, утверждает еще один анекдот, в Госиздате был выпущен популярный очерк по астрономии. Просмотрев книгу, Крупская, заведовавшая в Главполитпросвете цензурой по общественно-политическим вопросам, написала письмо в Госиздат: «Товарищи, ставлю вам на вид недопустимое политическое головотяпство. Предлагаю немедленно изъять эту книгу и выпустить ее в исправленном виде. И в соответствии с решением Совнаркома, поменять название „Юпитер“ на „Ю-Ленин“». Таким образом, далеким потомкам не придется гадать, в честь какой-такой Лены город был назван Ленинградом. Так или иначе, город был переименован.

Буквально через полгода в Ленинграде случилось второе в истории города по высоте подъема воды наводнение. Нева превысила уровень ординара на 369 см. Ленинград был буквально затоплен. Одни восприняли наводнение как Божью кару за издевательство над именем города, в то время как другие сочли наводнение божьим крещением. «Город утонул Петроградом, а выплыл Ленинградом», — говорили потрясенные ленинградцы.

Но при всех правителях, в Москве ли, в Ленинграде, питерцы остро чувствовали и четко различали границу между названиями, обозначавшими тот или иной период. «Что останется от Ленинграда, если на него сбросить атомную бомбу?» — «Останется Петербург».

Несмотря на официальную советскую идеологию, при которой история Ленинграда всегда и во всем превалировала над историей Петербурга, фольклор никогда на этот счет не заблуждался. «Какие три лучшие города в мире?» — «Петербург, Петроград и Ленинград».

В 1991 году волей большинства ленинградцев, выраженной в ходе общегородского референдума, городу было возвращено его историческое имя — святого апостола Петра. Этому предшествовала нешуточная борьба. По одну сторону баррикад стояли коммунисты-ленинцы, создавшие специальный комитет, чтобы «оградить от любых попыток переименовать» Ленинград. В Ленинграде один за другим проходили многолюдные митинги, участники которых несли решительные и непримиримые лозунги: «Меняю город дьявола на город святого». Кто был святым, а кто дьяволом в этой формуле, в те бурные времена было очевидным. В конце концов победил опыт тысячелетий, записанный на скрижалях мирового фольклора. Любая, даже самая многотрудная одиссея заканчивается Итакой. Блудный сын возвращается в родительский дом.

Эксперимент, затеянный Петром I в 1703 году на непроходимых финских болотах Приневья, оказался уникальным не только для полудикой азиатской России, но и для просвещенной цивилизованной Европы. В то время столиц не строили. Они вырастали в результате неспешной естественной эволюции. От одинокого хутора на каком-нибудь холмистом берегу реки до столицы целого государства порой проходили столетия. А уж о том, что этот хутор или деревня в будущем может стать столичным мегаполисом, и думать никто не думал. На географической карте Москвы до сих пор сохранились следы такого неторопливого, постепенного развития. Ее многочисленные криволинейные улицы и переулки напоминают о том, что первоначально они были тропинками между беспорядочно разбросанными на склонах холмов домами. Да и городской фольклор утверждает, что «Москва строилась веками, Петербург — миллионами». Что в этой пословице, записанной еще Владимиром Далем в начале XIX века, подразумевается под «миллионами» — финансовые затраты или людские потери при строительстве Петербурга, можно только догадываться, хотя подходит и то и другое в равной степени.

Петербург и вправду строился, если можно так выразиться, по новой градостроительной технологии. Он возникал сначала на бумаге в виде планов и чертежей. Вдоль будущих проспектов, или прешпектив, как тогда говорили, нарезались земельные участки, которые затем раздавались застройщикам для осушки и освоения. До сих пор об этом свидетельствуют сохранившаяся первоначальная планировка улиц на Петроградской стороне, которые лучами под равными углами сходятся к одному центру — кронверку Петропавловской крепости, и знаменитый «трезубец», образованный тремя городскими магистралями: Невским и Вознесенским проспектами и Гороховой улицей. Планы городских улиц утверждались царем лично, а внешний облик домов должен был строго соответствовать образцовым чертежам, которых ввели всего три: для подлых, то есть без всяких званий, именитых и «зело именитых» людей.

С известной долей условности можно сказать, что на начальном этапе строительства Петербурга и архитектор, и градостроитель у города был один-единственный, и имя его — Петр I. Без его железной воли и взыскательного пригляда не возводилось ни одно сооружение. Петербург был его любимым детищем, искусственно выращенным на болотистой, непригодной для жизни почве. В этом смысле городской фольклор не ошибался. Петербург действительно, в отличие от Москвы, был выращен.

Эта питерская идиома происходит от названия небольшого пригородного поселения Мурзинка. Деревня с тюркским (от слова «мурза») названием находилась за Невской заставой, на берегу Невы, в месте впадения в нее реки Мурзинки. В начале XVIII века она принадлежала генерал-поручику А. Н. Румянцеву. Некоторые исследователи считают, что именно при нем это название впервые появилось в топонимике Петербурга. Будто бы усадьба с таким именем была среди владений Румянцева на Южном Урале, и он перенес его в окрестности Петербурга.

В екатерининские времена усадьбой в Мурзинке владел граф Александр Романович Воронцов, президент Коммерц-коллегии, отличавшийся, по свидетельству современников, исключительной честностью. Известна его принципиальная позиция в так называемом деле о «возмутительном сочинении» А. И. Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву». Радищев был другом Воронцова и служил младшим членом Коммерц-коллегии. Как только ему вынесли смертный приговор, утвердить который должна была императрица Екатерина II, Воронцов начал борьбу за жизнь друга. Он демонстративно покинул Петербург и уехал в свое имение, перестав появляться при дворе. Так называемое «Мурзинское сидение» продолжалось, ни много ни мало, с мая по октябрь 1790 года. Наконец императрица сдалась. Смертная казнь Радищеву была заменена десятилетней ссылкой в Сибирь. Воронцов вновь появился в свете.