Разин А. А. "Зима в стране "Ласкового мая". - Разин Андрей Александрович. Страница 19

Несмотря на зловредного старика-психиатра, я продолжаю любить медицину.

В Сибири она мне спасла жизнь. Несколько часов полуобморочного состояния в задымленной комнате балка закончились тем, что я отключился и последнее, что слышал, - это веселый крик Мустафы:

- Ребята, наш пацан кувыркнулся!

Все захохотали.

Нет, они не были такими жестокими, как это может показаться. Просто сама тяжелая и бессмысленная жизнь, которую ведет большинство вахтовиков, огрубляет и вытравливает все хорошее, что в них оставалось. Все, практически, живут по одной схеме. Обкрутить начальство, подсунуть туфту, получить под это максимум "северных" и отбыть на материк. Большинство возвращается назад пустыми, как турецкий барабан. Деньги тратятся в ресторане "Тюмень", а далее везде... К слову сказать, я был все-таки белой вороной. Не пил, не курил, не ухлестывал за поварихами и потому как-то не вписывался в гармоничный артельный уклад жизни, который в последнее время очень талантливо воспевают некоторые писатели-почвенники. Я думаю, что им для познания жизни не помешало бы с годик повкалывать над "обувкой" какой-нибудь трубы в артели, поночевать в балке, отметить какой-нибудь праздник с повальным мордобоем, - это, я думаю, существенно расширило бы их творческую палитру.

Но это к слову. Тогда я свалился под стол, и мужики наконец поняли, что нужно прекращать балдеж и будить радиста, иначе не миновать обяснений со следователем. В том, что я уже не жилец, они не сомневались. На мое счастье, радист оказался пьян в меру, пурга унеслась куда-то в Барабинские степи, и из Надыма прислали "борт". Вертолетчики, эти чернорабочие Севера, смекнули, что парнишку можно откачать, и выжали из своей "вертушки" все, на что она была способна. Неделю я пролежал в реанимации с мудреным диагнозом, который расшифровывался примерно как полное физическое и нервное истощение. Труба, ведущая в Ужгород, далась мне большой кровью. Но и эти месяцы, проведенные в стылых болотах, я впоминаю без сожаления. Потому что они обогатили меня особым человеческим опытом. Как это ни покажется странным, я полюбил физический труд и убедился, что он может быть в радость, если работаешь в охотку, с хорошими товарищами, знаешь цель. И напротив - труд может стать сущим наказанием, если бестолков, суетлив, пронизан демагогией, вроде дурацких плакатов "Нефтяник! Гордись своим именем!", которыми была оклеена вся Тюменщина в годы газовой и нефтяной лихорадки. Кроме того, меня и до сих пор не покидает уверенность, что суммарный опыт должен состоять из таких вот "университетов". Сегодня я ничуть не сожалею о том, что зачастую голодал, жил в Москве неделю на десять рублей, брал в столовых один картофельный гарнир. Как сказано в "Эклезиасте", книге пророков, которую я читаю без устали, - "Время собирать камни и время разбрасывать камни". Сейчас я собираю по крупинкам все, что в изобилии подкидывала мне жизнь. Смог ли бы я, скажем, настроить себя, истерзанного и ожесточившегося, на добрую музу "Ласкового мая", если бы не было в моей жизни грубого, но добрейшей души человека - бригадира-трубоукладчика из Надыма, не давшего мне надорваться на непосильной работе? Или тех ребят-вертолетчиков, которые прилетели за мной в звенящий пятидесятиградусный мороз?! Или врачей, не отходивших от капельницы в реанимационном отделении надымской больницы? Я сейчас все это понимаю совершенно определенно. Да и горький детдомовский опыт, о котором я рассказал всего лишь тысячную часть, тоже научил различать разницу между добром и участливым равнодушием, злобой и ожесточением людей, которым совсем не сладко жилось в семидесятые годы, в благословенном Ставропольском крае. Им руководил тогда М. С. Горбачев, мой земляк. Я очень внимательно слежу за выступлениями своего высокого земляка, сочувствую его тяжелой борьбе с общероссийской рутиной и вспоминаю, как и в годы его руководства краем Ставропольщина оказалась незащищенной от аграрных, культурных и политических экспериментов недавней эпохи. Пишу это не в укор. Скажу лишь, что так называемый феномен "Ласкового мая" - беспрецедентная популярность модели поведения и образа мысли, которую мы предлагаем молодежи, - отнюдь не спонтанный, а итог пережитого и осмысленного мной. В том числе, и в дни, когда под серым дождем я тянул надымскую трубу, когда, обнимая продрогшими руками красную от жара печку, шептал стихи, рожденные здесь же, когда карабкался от забытья к жизни в пустой палате больницы, засыпанной по самые окна холодным безучастным снегом великой стройки коммунизма.

Из больницы я вышел, опираясь рукой на заборы и чахлые деревца поселка. Главврач предложил мне перезимовать, но возможное сытое безделье пугало меня гораздо больше возвращения к трубе. Но вернулся я не к ней, а был направлен на высокую должность каменщика на строительство газоперерабатывающего завода, который возводило наше СМУ "Северо-трубопроводстрой ".

Моя книга - о жизни и творчестве, а не о технологии строительства трубопроводов и топливных предприятий. Я скажу лишь: когда взорвался блок на Чернобыльской АЭС, я с горечью подумал, что это просто чудо, что не взлетели на воздух сотни аналогичных предприятий. Ведь к супертехнологии у нас допущены люди, не видящее особой разницы между строительством и эксплуатацией котельной на буром угле и ядерным реактором. Кто строил газоперерабатывающий завод? Опять же - любители, "искатели мест, и почтенный старик и вдовица". Соответственно и строили. Среди мата-перемата, под веселые анекдоты и скрежет японских подъемных кранов, которые выдерживали - самое большее - месяц, а потом бесславно складывали свои точеные шеи. Самое удивительное, что цеха росли, начинялись сложной техникой, которую монтировали летучие отряды вороватых монтажников и даже давали (и дают!) какую-то народнохозяйственную продукцию. Но поверьте, я не удивлюсь, если в очередной раз прочитаю в "Правде" соболезнующую заметку "От советского правительства" . Все делалось так халтурно, что объяснить фантастические результаты можно было лишь ссылками на загадочную славянскую душу, которая непостижимым образом вселяется в производное наших рук. Дымят заводы, блестят под солнышком трубопроводы. Но время от времени происходит закономерное. Ведь тогда под Уфой взорвался продуктопровод (это ж надо придумать такое слово, сколько штанов протереть, чтобы родить эту изысканную метафору?! Спасибо поэтам из Миннефтепрома!), построенный моими собригадниками или теми, кто приехал на наше место. Глядя в программе "Время" на сожженных детей, я вспоминал пустую говорильню на планерках, заклинания секретаря парткома и полнейшую безответственность слесарей, "сварных", приемщиков ОТК и тысяч начальников, получивших ордена за аккордный труд.

Труппа Надымского театра на гастролях. Второй слева - режиссер театра Андрей Разин

Так же строился и Надымский ГПЗ. Спорить мне надоело, плетью обуха не перешибешь, мой детдомовский трудовой фанатизм выглядел смешным, в работу я втянулся и, несмотря на шок, полученный в тундре, боли от надрыва живота, считался в бригаде авторитетным каменщиком. К тому же бесконечная зима все-таки отвалила на Таймыр, а у нас закурлыкали гуси и появилось солнышко. Я достал из чемодана дневник, накупил по случаю общих тетрадок, опять вернулся к своим стихам и даже попробовал написать рассказ о Севере. Откуда-то из пещер мозжечка вновь вернулись слова, не маты, а нормальные человеческие слова; вновь глядя на какой-нибудь стланик, я стал видеть в нем не просто материал для костра, а некий об раз существа, борющегося за жизнь с землей, которая не создана для жизни. Вновь все стало для меня образным, многоукладным, исполненным тайного смысла. И в один прекрасный день я решил, что должен всем этим поделиться со своими товарищами. В нашем промерзлом бараке была комната, которую вполне можно было бы оборудовать под зрительный зал, поставить спектакль. Наброски пьесы у меня были - пару ночей, и двухактовка получилась. Правда, совсем не верилось, что моя сумасбродная идея найдет поддержку у начальника "Северотрубопроводстроя", совершенно замордованного темпами и высокими комиссиями, для которых нужно было еженедельно отряжать экспедиции для убоя оленей и глушения нельмы в хрустальных озерах. Но начальник оказался приличным человеком, питерянином, не чуждым меценатства