Разин А. А. "Зима в стране "Ласкового мая". - Разин Андрей Александрович. Страница 3

- Есть.

Через два дня все репродукторы населенных пунктов колхоза имени Свердлова исторгали шедевр Острового в моем и Катином исполнении. Я стал фигурой общесоюзной славы. Даже недоверчивый Алешкин потеплел и буркнул что-то вроде "молодец". Вот когда я осознал всю афористичность легенды о человеке, который проснулся знаменитым. Но успех надо было развивать. Теперь уже никакая сила не могла удержать меня в колхозе, и Ставропольщине было суждено лишиться будущего орденоносца. Отпросившись у Алешкина, я вновь отправился в Москву. Но теперь я чувствовал себя гораздо более уверенно, как человек, познавший телевизионное дело. К моему удивлению, директор музыкальной фирмы Чер-навский, которому я предложил свои услуги в качестве сотрудника, отнесся ко мне с почтением.

- Слышал, старик, слышал. Круто. Хочешь поработать у нас?

- Да.

- Только пойми, у меня плохи дела на телевидении,- грустно сказал Чернавский,- режут, выбрасывают. А без телевидения ни одной песни не раскрутишь. Может замолвишь словечко где надо?

- Конечно.

Мне так хотелось работать в музыкальной фирме, что я вновь стал на неверный путь родственника высоких людей. Сказав "а", надо было говорить "б". Не без труда узнав телефон замзавотделом агитпропа ЦК КПСС Севрука, я позвонил ему. Как и Попов, товарищ Севрук отнесся к упоминанию колхоза имени Свердлова со всей партийной ответственностью. Я сплел ему незамысловатую историю о том, что у нас - руководства знатного хозяйства - заключен творческий договор с Чернавским, которого дискриминируют на ТВ. Надо поправить товарищей.

- Поправим,- ласково откликнулся Севрук,- не беспокойтесь. Я дам поручение.

Итогом этого таинственного поручения были немедленные звонки Чернавскому и приглашения тотчас же сотрудничать с главной редакцией музыкальных программ. Дела у Чернавского пошли в гору, а слухи о моих возможностях со страшной силой стали циркулировать по всем этажам радио и телевидения. Со всех сторон меня стали одолевать просьбами. Просили кто квартиру, кто круиз, кто что... Я откликался, но обещания давал уклончивые. Это, однако, придавало мне еще больший вес и загадочность. Один нервный помреж даже подбежал ко мне и, схватив за пуговицу, спросил на ухо:

- Что говорят у вас относительно перспектив советско - американских отношений? Какова наша позиция?

Подобные доверчивые идиоты делали мою жизнь еще более прекрасной. Если бы я был Хлестаковым, я бы мог одолжить у всех столько денег, что их бы хватило до конца жизни. Но, во-первых, мне нужны были не деньги, а песни, а во-вторых, надо было возвращаться домой - отсутствие московской прописки тормозило прием на работу к Чернавскому. Напоследок я еще раз позвонил Попову, светски обсудил виды на урожай, намекнул на скорую встречу с Самим и отбыл с твердой уверенностью, что этот разговор будет иметь хорошие последствия.

Я не ошибся. Человек, единожды попавший в орбиту высоких государственных взаимоотношений, обречен оставаться в ней, даже если и не хочется.

А я очень хотел.

И меня заметили.

Вскоре мне с почты принесли телеграмму, извещавшую о том, что вместе с фонограммой и костюмом я обязан прибыть в Одессу на борт теплохода "Грузия" для участия в съемках передачи "Утренняя почта". Новости в селе разносятся быстро, и меня провожали с таким почетом, будто я удостоился ордена Ленина. Но еще более горячо меня встретили в одесском порту. Прямо в тени Дюка я был заключен в объятия редактора "Утренней почты" Натальи Высоцкой, которая доверительно сообщила, что на борту "Грузии" собран весь цвет советской эстрады. В частности, Ирина Понаровская, Крис Кельми, Катя Суржикова, Александр Серов, Алексей Глызин и другие. В общем, компания хоть куда. Но я был среди них сильнейшим. Мне отвели самую комфортабельную каюту, и капитан отдавал мне честь. Кроме того, Наташа Высоцкая, перед которой трепетали все кандидаты в знаменитости, сообщила, что всем отведено по пять часов съемки, а мне - целые сутки.

- Главное, чтоб было красиво. Специально для вас мы пригласили танцевальное трио "Экспрессия" от Пугачевой. Думаю, вам понравится.

А мне все и без того нравилось. После бескрайних пшеничных полей колхоза, после беспросветной моей жизни синее море, белый пароход и приятное общество были восхитительны. Жаль только, что все без исключения популярные артисты считали своим долгом о чем-нибудь попросить меня. Причем, действуя в лучших традициях отечественной эстрады, они просили не столько о себе, сколько о том, как бы дать укорот своим коллегам по святому искусству. Крис Кельми умолял, чтобы мои родичи прижали его патрона по Ленкому Марка Захарова. У Серова тоже оказались недруги, да и другие коллеги рвали и метали. Я обещал всем помочь. Но единственный, кто тронул меня всерьез, так это Ирина Понаровская, рассказавшая, как ее просто-таки гоняет по всему полю Алла Борисовна. Вот Ирине, если бы я мог, то помог бы обязательно... Я понял, что искусство совсем не безобидная вещь, не ромашковое поле, где резвятся таланты. Я впервые подумал о своем колхозе с нежностью. "Человек человеку композитор" - вспомнилась мне услышанная где-то мудрость, но деваться было некуда. "Грузия" бороздила просторы Черного моря, эстрада становилась судьбой, а композиторы, поэты-песенники и солисты - постоянными спутниками жизни. Широта и многообразие профессии с особой силой открылись мне на залитых солнцем палубах теплохода. На пути к успеху нужно иметь крепкие локти. Рассчитывать можно лишь на себя.

...Итак, наступили сутки моих съемок. Я старался, Наташа Высоцкая выжала максимум из съемочной аппаратуры и морского пейзажа. В целом, получилось неплохо. Я уже кое-что соображал и потому мог дать реальную оценку отснятому клипу. Но беда подстерегала меня с другой стороны. Главный редактор музпрограмм телевидения, дочь знаменитого полярника Кренкеля Людмила Эрнестовна обладала характером айсберга. Ее боялись даже такие бойцы, как Кобзон и Добрынин. Людмила Эрнестовна запросто могла указать на дверь самому что ни на есть народному артисту. И как мне кажется, она была очень проницательной и что-то заподозрила в отношении меня. По-моему, она подвергла сомнению крепость моих родственных уз. Во всяком случае, мне сообщили, что на худсовете Людмила Эрнестовна сказала как отрезала:

- Не пойдет.

Причем, проведя детские годы в обществе покорителей Арктики, Л. Э. Кренкель была большим знатоком человеческих душ. Она зашла к Попову и убедила его, что мое неважное исполнение песенки может нанести вред престижу высокой семьи, а это в свою очередь, скажется на отношении руководства к Попову. Божий промысел особенно сложен в тех сферах, которые зовутся руководящими. С одной стороны, Людмила Эрнестовна заставила дрогнуть товарища Попова, с другой - поставила меня перед выбором: либо признать ее силу, либо навсегда покинуть пределы Останкино. Удар был рассчитан точно. Узнав, что во мне сомневается главный редактор, рядовые сотрудники тут же стали относиться ко мне более чем прохладно и делали вид, что не встречались не только на борту "Грузии", но и вообще никогда не слышали о человеке по фамилии Разин. Меня уже ни о чем не просили и вообще утратили всякий интерес. Нужно было спасать положение. Я не видел никакого выхода кроме как бороться с коварной Людмилой Эрнестовной ее же оружием. В этой священной борьбе меня вдохновляли не только личные амбиции и несбывшиеся надежды увидеть себя в "Утренней почте". Покрутившись месяц в музыкальной редакции, я открыл для себя много маленьких секретов. Увидел, что могучее администрирование Людмилы Эрнестовны создало уникальный климат. В самых престижных передачах участвовали одни и те же лица. Пахмутова, Лещенко и Толкунова, да еще несколько великих, не сходивших с экранов. Другие должны были без устали "заинтересовывать" телебоссов, иначе им ничего не светило. Вкусовщина царила страшная. Передача "Песня года" превращалась в состязание не песен, а композиторов, и победители были известны заранее. Все новое и свежее рубилось на корню. Короче, полная безысходность. И абсолютистское правление Людмилы Эрнестовны. Она казалась несокрушимой как Останкинская башня.