Сергей Кузнецов. "Ты просто был". Документальная повесть - Кузнецов Сергей Борисович "kuziaart". Страница 19

Я все больше и больше поражался разнице между Юркой и Костей. Шатунов бешеный. Иногда в шутку я грубовато называл его "клок бешеной плоти". Редко бывало, чтобы его выход на сцену обходился без маленьких происшествий. То о колонку споткнется - опрокинет ее. То за какой-нибудь провод зацепится - провод отключится. То микрофон уронит.

Пахомов же был уравновешенным мальчиком. Несколько самолюбивым. Очень начитанным. Он не курил и категорически выступал против алкоголя (кажется, до сих пор этими вещами не балуется). Конечно, в обыденной жизни такой букет достоинств только украшает человека. Но на эстраде, на мой взгляд, нужен бунтарь. По крайней мере, мне нужен был бунтарь... Я видел, что у Пахомова собственная музыкальная стезя. И он обязательно найдет ее, если ему чуточку помочь, поддержать его.

Обо всем, об этом - о его будущем, о музыке, эстрадной и классической, мы говорили с Костей в редкие минуты отдыха между концертами. Оказалось, он не любит дискотни, не поклонник попсовых дел. Его влекла серьезная музыка. Возможно ли было с Шатуновым подискутировать о классике?.. Да он бы через две секунды уснул!.. Косте же было интересно, кто из Великих у меня в кумирах. И я рассказывал ему, почему люблю Антонио Вивальди, почему у Людвига Ивановича Бетховена мне нравится только 14-я и почему ненавижу Прокофьева и Скрябина.

- Потому что атональны? - догадывался Костя, и это был вопрос не мальчика, но мужа.

Еще в своих заумных беседах мы касались астральных вопросов. Но на откровения все же я с Костей не шел. Они ему были не нужны. Он был самодостаточен.

Пахомовское отношение к попсе изменил, возможно, один эпизод, который случился почти к концу гастролей. Как-то после концерта ко мне подлетел один мужик:

- Ты Кузнецов?

- Я.

- Тогда - спасибо. Твоя музыка мне жизнь спасла.

Оказалось, что он в степи напоролся на острый предмет и проткнул себе печень.

Ситуация была критической, и в какой-то маленькой больничке, то ли под Новосергеевкой, то ли еще под каким-то районным поселком - уж не помню, решились на операцию. Условий для общего наркоза там не оказалось, и сложное хирургическое вмешательство пришлось делать под местным обезболиванием. А чтобы отвлечь бедолагу от собственных внутренностей, ему врубили "Белые розы".

Костя молча слушал эту историю, а я радовался, что у него хватает такта не спрашивать, давно ли это было, и под чью запись шла операция, под шатуновскую или его, пахомовскую...

После гастролей я решил, что еще какое-то время можно поработать с Костей. Это укоротит его дорогу к собственной цели. Мне же поможет заполнить мучительную паузу, которая возникла из-за поиска нового солиста.

Пуда соли во время фестиваля "Русское поле" мы с Костей не съели. Огня и воды не прошли. Медных труб - тоже (не в духовом оркестре гастролировали). Но изматывающий график работы, обессиливающие погрузки - разгрузки аппарата - это все выдержали. И Костя оказался надежным коллегой.

Между тем Оренбург, его культуртрегерская верхушка, переживали глубокий шок: к ним приехал ревизор... то бишь Андрей Разин. Он обставил свой приезд по классической гоголевской схеме, известной еще из знаменитого "Ревизора", и оренбургское чиновничество повело себя так же классически, в духе провинциального трепетания перед могущественным "центром".. О том, как развивалась эта комедия, рассказано немало, в том числе и самим Разиным. Мне трудно здесь что-либо добавить, поскольку свидетелем этих событий я не был. Все происходило без меня.

Разин появился у меня дома к концу своей "инспекционной" поездки. Предложил с ним завязаться. Я тут же согласился. Оренбургская атмосфера, сложившаяся к тому времени вокруг меня, ничего хорошего не сулила. Разин же обещал златые горы. Конечно, узнай я своевременно некоторые факты, связанные с разинским приездом в Оренбург, я бы насторожился. Но эти факты всплыли гораздо позже. Выяснилось, в частности, что отношение Андрея ко мне было вовсе не танин однозначным, каким он его представил, явившись ко мне домой. То ли он сомневался, не помешаю ли я ему в "новом" деле... То ли вел какую-то свою игру... По крайней мере, когда он посетил редакцию областной молодежки, то на эпитеты в мой адрес не скупился. Вячеслав Моисеев, сотрудник газеты, вспоминает об этом так:

"Однажды жарким летним днем в мой кабинет вошли двое - директор областного научно-методического центра А.И.Рублев и неизвестный мне худощавый молодой парень среднего роста.

- Вот, - сказал Алексей Иванович, - товарищ из Москвы. Хочет с вами поговорить.

Парень предъявил командировочное удостоверение на бланке, помнится Министерства культуры, а также корочки, в коих значилось, что податель сего Разин А.А. работает в студии а Рекорда опять-таки при Министерстве культуры...

:Андрей Разин принялся ругать нашу редакцию за то, что мы осмелились напечатать статью о "Ласковом мае" без согласования с директором школы-интерната № 2 В.Н.Тазикеновой. Много интересного узнал я в тот день от товарища Разина - и что мальчик травмирован свалившейся на него славой, а ему надо учиться, и что директор интерната озабочена дурным влиянием на Юру Сергея Кузнецова, и что Кузнецов наркоман, пьяница и еще чего похуже (вообще им прокуратура занимается), и что Юру эксплуатируют и наживаются на нем:

...Я начал тихо звереть, когда Разин по третьему кругу принялся объяснять, что мы были неправы, напечатав заметку "Неизвестные "звезды". Я не мог уяснить, что же ему от нас надо. А надо ему было, как я теперь понимаю, чтобы мы с дрожью в голос заверили, что больше никогда-никогда не станем писать о "Ласковом мае" и уж, конечно, не поместим впредь ни одной фотографии группы. Для чего это было нужно Разину? Могу только предполагать. Разин понимает, что при почти полном отсутствии информация о "Ласковом мае", он может легко вживиться, "трансплантироваться" в нее, чтобы стать неотъемлемой ее частью. К тому моменту, когда группа появится на телевидении, зазвучит по радио, когда о ней начнет писать центральная пресса, он, Андрей Разин, "как тут и был" с самого начала..."

Наверное, догадка Славы верна. Но мне в то время, летом 1988 года, не хотелось видеть в приезде Андрея никакой крамолы. Я видел в нем такую озабоченность судьбой группы, какую до этого не встречал ни у кого. Он четко и энергично расписал перспективы, план действия, и я понял, что с этим администратором не пропадешь.