Михаил Ульянов - Марков Сергей Николаевич. Страница 70

— Почему, кстати, фильм до сих пор не показывают?

— Не знаю. Знаю, что интересная была работа. Партнёр был у меня замечательный, роскошный — пёс, мастиф Банг. Абсолютно не тщеславный — дали свет, команда «мотор!» прозвучала — а он лежит себе, храпит. Я его под зад, мол, работать надо!.. Тема Понтия Пилата — вечная тема. Тема предательства, которого он не ожидал от себя… Он между Римом и Синедрионом, как в ловушке: промежуточная позиция, в которой оказывались столь многие люди, даже весьма достойные, честные…

— Писатель Фадеев, например, которого, как представляется, эта промежуточность довела до самоубийства.

— И не только Фадеев… Понтий Пилат — это вечный урок, повторяемый из эпохи в эпоху в разных странах людьми разного положения, разных национальностей, вероисповеданий… Тема Понтия Пилата, поверившего на мгновение, если не поверившего, то согретого, по крайней мере, философией добра, любви Иешуа, — печальная тема. Голова болит у него не только и не столько от физического недомогания, сколько ото всей этой человеческой пошлости, зависти, глупости, мелочности…

— Вы играли такого Пилата?

— Старался не упрощать. Иешуа вылечивает ему голову не потому, что он мощный экстрасенс, а потому, что даёт прокуратору шанс увидеть другую жизнь, с ценностями иными, чем те, с которыми он прожил жизнь. Понтий Пилат — фигура трагическая. И трагизм его в том, что, задумавшись над природой человеческих отношений, он не находит выхода из жесточайших противоречий этой природы… Мы снимали, кстати, фильм в Иерусалиме, в окрестностях Хайфы, на Мёртвом море. Эти места настраивают на особый лад… И потрясающее впечатление производит дно Мёртвого моря. Бесконечно грустным, тоскливым, вечным веет от песков морского дна, от обломков в песке. Поневоле задумаешься о смысле бытия…

…Когда Ульянова не станет, актриса, главный режиссёр Театра «Современник» Галина Волчек вспомнит:

«Он гениально сыграл еврея! Он вообще был артист гениальный. Естественно, я его знала всегда, ещё задолго до того, как мы с ним познакомились. И хорошо запомнила „Варшавскую мелодию“, где они играли с Юлией Борисовой. Будучи студенткой, а у большинства студентов очень наглые мозги, им кажется, пока учатся, что именно они своим приходом на сцену и спасут мировой театр, — я не была из их числа и умела восхищаться, восторгаться, и первым артистом, который меня приворожил, так скажем, был именно Ульянов… Потрясающе они с Юлией играли! И там уже читалось то, что впоследствии для меня явилось очень важным, главным, может быть, в Михаиле Александровиче, — его отношение к людям вообще и к партнёрам в частности. Я потом всю жизнь наблюдала его взаимоотношения с Юлией Борисовой. Они были необыкновенными, в них уже просматривались, концентрировались и его самоотверженность, и необыкновенная преданность, и сверхвнимание, и какая-то сверхчуткость!.. Я смотрела, много раз смотрела — и мечтала оказаться на её месте. Я думаю, каждая актриса, каждый актёр мечтал о том, чтобы хоть раз побыть партнёром Ульянова! И так вышло, что мне невероятно повезло: я стала его партнёршей в телевизионном спектакле „Тевье-молочник“ по Шолом-Алейхему. Тогда снимали не так, как сегодня. Хотя ничего плохого ни про кого говорить не хочу, упрекать за скоропалительность, за конвейер не стану — но у нас тогда были действительно съёмки, длительные, кропотливые, какая-то трепетность, бывало, и спорили, и ругались… Вот тогда мы и подружились. Хотя маму Аллы Петровны я видела много раз, она работала в Комитете по Ленинским премиям, а наша Студия МХАТа находилась рядом. Я знала её, очень яркая была женщина, и тёплая, дружеская какая-то аура у неё была… И вот с „Тевье-молочника“ началась наша человеческая дружба — благодаря „Тевье“ я потянулась к Мише с Аллой.

— Благодаря „Тевье“? Некие флюиды дружбы исходили от той работы — если уж про ауру упомянули. Снимал, кстати, фильм режиссёр Сергей Евлахов, однокашник Михаила Александровича, один из двух истинных его друзей…

— И это, конечно, чувствовалось, передавалось. А Ульянов — действительно, можно было только мечтать о таком партнёре! Это такой глаз, на тебя направленный!.. Он-то уже был народный СССР, Герой, лауреат и так далее. А я вовсе не была ни в каком звёздном статусе. Но для него это было совсем неважно! Он относился к человеку, к артисту с невероятным уважением — и к профессии, и к личности твоей… Его, ульяновская, необыкновенная доброта, неравнодушие видны на экране, это и играть ему не надо было. Конечно, бывали у нас перерывы в съёмках, мы много говорили — о жизни, о театре, о детях… Они, Ульяновы, Михаил Александрович, Алла и маленькая ещё Ленка, ни одной премьеры у нас в „Современнике“, ни одного капустника или праздника не пропускали. То есть связь, душевная, творческая, даже телепатическая всегда между нами была, несмотря на то, что работали в разных театрах. К сожалению, больше нам не удалось быть партнёрами ни в кино, ни в театре. Другие времена наступили, он сам возглавил театр…

— К его деятельности на посту руководителя Театра Вахтангова отношение было, мягко говоря, неоднозначным. Вы, Галина Борисовна, уже много лет возглавляете театр „Современник“. Интересно, каково ваше — как коллеги — видение, ваше отношение к Ульянову — художественному руководителю?

— Он выискивал, приглашал молодых и немолодых разных режиссёров, экспериментировал, рисковал — может быть, многие ему это в вину ставят, но это не вина, а колоссальное достоинство, я-то понимаю, что он таким образом продлевал жизнь Театру Вахтангова! Ведь он, знаменитый, великий, обожающий играть, мог запросто поставить во главу угла собственные актёрские амбиции, приглашать режиссёров лишь для того, чтобы ставили на него, его обслуживали. А он думал о театре… И всё, что хорошего делалось в Союзе театральных деятелей, шло лично от него — я это знаю. Он помогал очень и очень многим людям, старикам, молодёжи! Светлый человек. И вовсе не такой суровый, мрачный, каким хотел порой казаться. Я помню, летела из Америки, из Нью-Йорка. Иностранный продюсер взял мне билет в первый класс, и мы встретились с Михаилом Александровичем в предбаннике, у него был билет в обычный эконом-класс. Мне стало дико неудобно! Я хотела предложить ему своё место, но понимала, что наверняка он откажется. А у него была куча каких-то свертков, пакетов, может быть, Алле что-то вёз, дочке, внучке… Я пошла к девочкам-стюардессам, сказала, что там Ульянов, попросила пересадить его в первый класс, рядом со мной было место. Ну, освободили его от всех этих кульков, которые у него были, как у всех нас, когда мы летали за границу, мы разговорились про жизнь, про Америку. Я спрашиваю: „Миша, а ты на Брайтоне был?“ — „Был“, — говорит. И улыбается. Рассказывает, как оказался там, на Брайтон-Бич, под вечер, почему-то один, то ли его оставили ненадолго, то ли сам решил пройтись… А для них „Тевье-молочник“ — это всё, любовь навсегда! И очень смешно, с типично одесско-брайтоновским таким акцентом Миша мне рассказывает, как подходит к нему пожилой человек, бывший наш, и говорит: „Ульянов?“ — „Да“, — отвечает Миша. „На съёмки?“ — „Нет“. — „На гастроли?!“ — „Тоже нет“. — „Насовсем?!“ — закричал тот с ужасом и восторгом одновременно. Потому что легче было предположить, что континенты сойдутся, небо рухнет, чем то, что Ульянов эмигрирует… Очень мы с ним хохотали в самолёте.

А вообще Михаил Александрович Ульянов — это планета на небосклоне, совсем немного было таких планет, но они, к великому счастью, в нашей жизни были. И Ульянов — одна из самых ярких, замечательных планет! От которой еще долго будет идти свет (к слову, в честь 75-летия Ульянова его именем была названа звезда. — С. М.). Я часто его вспоминаю. Его лицо, его глаза, его смех…»

— …А наша картина «Мастер и Маргарита» могла бы быть интересной ещё и тем, — рассказывал Ульянов в своём последнем интервью, — что режиссёру Юрию Каре удалось собрать блистательных артистов: Филиппенко, Павлов, Стеклов, Бурляев, Анастасия Вертинская, Гафт, Куравлёв… Я не всех перечислил… Будет жаль, если никогда никому так и не удастся картину увидеть.