Будет ли революция в России? - Кунгуров Алексей Анатольевич. Страница 6

Поэтому совершенно парадоксальным выглядит революционный взрыв, последовавший за победоносным наступлением генерала Брусилова в Подолье. Брусиловский прорыв был не просто первым стратегическим успехом русских войск в этой войне, он стал первым очевидным успехом Антанты в противостоянии с блоком центральных держав. До этого ни на Восточном, ни на Западном фронте союзники не могли даже в мыслях представить себе прорыв эшелонированной вражеской обороны на 150 км в глубину! Взятие в плен почти полумиллиона солдат противника казалось в тот момент фантастикой. Для сравнения: в Сталинградском котле Красной Армии в плен сдались лишь 90 тысяч чуть живых от холода и голода солдат и офицеров вермахта и их союзников, а общие потери немцев составили до 900 тыс. убитых и раненых. Итогом же наступления на Волыни Брусилов считал совокупные потери австро-немецких войск в 1,5 миллиона человек. Таким образом, по своему масштабу русское наступление 1916 г. превосходило Сталинградскую победу. Следует также учесть значительно более благоприятные для Брусилова соотношения потерь между русскими войсками и противником, нежели в 1943 г. По общему мнению тогдашних стратегов наступление в Подолии стало поворотной точкой войны, моментом, когда Тройственный союз утратил стратегическую инициативу.

Справедливости ради следует отметить, что план наступления был разработан не самим комфронта, а его начальником артиллерии генералом Ханжиным. Ханжин предложил сократить артиллерийскую подготовку до минимума, сведя ее к короткому мощному огневому налету, а также готовить наступление по всему фронту, отказавшись от сосредоточения «кулака», всегда обнаруживаемого противником. Командирам всех четырех армий Ханжин предписывал атаковать в том направлении, которое они сами изберут. Расчет строился на внезапности и мощи огневого налета русской артиллерии, за которой следовал массовый штыковой удар пехоты, на что за всю Первую мировую войну решались только русская и немецкая армии.

Расхожим объяснением причин Февраля стало то, что народ, дескать, устал от бедствий войны. А какие бедствия несли русские? Россия оказалась единственной воюющей державой Европы, которой удалось сохранить свои сырьевые источники. Англия в условиях морской блокады, находилась в куда более бедственном положении. Франция, сражалась в крайнем напряжении сил – положив миллионы солдат на Сомме и под Верденом, она при этом оказалась не в состоянии добиться хоть каких-нибудь ощутимых успехов. Радоваться оставалось лишь тому, что достижения немцев были столь же мизерны при сопоставимых потерях. К 1917 г. война окончательно превратилась в войну на истощение, а в этом случае у России было колоссальное преимущество – ее практически невозможно было истощить усилиями извне. А вот Германию, где население стало испытывать голод, а промышленность начала задыхаться из-за недостатка сырья, война на истощение ставила перед лицом неминуемого краха даже при отсутствии впечатляющих успехов Антанты на фронтах.

Как ни парадоксально, но именно благодаря войне русские крестьяне начали хорошо питаться, ибо с 1915 г. экспорт зерна за границу, обескровливающий деревню, практически полностью прекратился (в том году было экспортировано 17 млн. пудов пяти основных зерновых культур – в 32 раза меньше, чем в 1913 г., когда этот показатель составил 554 млн. пудов). Немало этому способствовало и введение сухого закона, поскольку громадное количество первосортного зерна, ранее пережигаемого на спирт, существенно пополнило продовольственные фонды. Несмотря на изъятие из сельского хозяйства трех миллионов рабочих рук, пашня была увеличена к 1916 г. на 20 %. Так что вместо голода России грозило пусть относительное, но продовольственное изобилие. Все воюющие европейские страны и даже нейтральная Швеция практиковали распределение продуктов по карточкам, а в России только в марте 1917 г. (вследствие революционного хаоса) сложилась ситуация, потребовавшая введения нормированного распределения продовольствия в крупных городах.

Если Франция во время войны поставила под ружье более 20 % мужчин призывного возраста, то в России этот показатель находился на уровне 8,5 %, то есть было еще далеко до того рубежа, когда промышленность начинает испытывать критический дефицит рабочих рук, тем паче, что подавляющую массу рекрутов составляли крестьяне, а квалифицированные рабочие имели «броню». Разве женский труд использовался в российской тяжелой промышленности, тем более на военном производстве? Нет, а между тем в Англии молодые девушки в массовом порядке заменяли ушедших на фронт мужчина… где бы вы думали? – в шахтах и на дико вредном химическом производстве взрывчатых веществ! Вот это действительно свидетельствует о громадном напряжении сил нации, о колоссальных тяготах военного времени. Думаю, лишне будет говорить о бедственном положении Германии, вынужденной бороться на двух фронтах, да еще помогать австрийцам в Альпах и туркам в Азии.

Да, потери России в самом тяжелом для нее 1915 г. были велики – 2,5 миллиона человек убитыми, ранеными, пропавшими без вести и пленными, то есть 1,5 % от общего населения империи. Однако эти бедствия несопоставимы с нашими утратами 1941 г. Ведущие европейские державы во время Первой мировой страдали еще больше. В самом напряженном для Британии 1918 г. английские потери в Европе составили 806 тысяч человек, что равняется 1,8 % численности населения островов (в предыдущий год – 1,7 %, в 1916 – 1,5 %), причем доля безвозвратных потерь была выше, чем на Восточном фронте за счет меньшей доли пленных.

Европейские страны хотя бы участвовали в войне или страдали от войны, идущей рядом, но Америка на ней лишь наживалась, вмешавшись в конфликт лишь под конец. Однако и там народ очень скоро ощутил прелести военного времени на своей шкуре: «Очень холодная зима 1917–1918 годов и общее развитие промышленной активности привели к дефициту угля в США. И дефицит этот был столь суров, что местные власти вынуждены были приставлять охрану к поездам, проходившим через их территорию, полисмены охраняли кучи угля, чтобы предотвратить кражи. В детских домах и приютах кончилось топливо, и их обитатели умирали от холода. Даже здоровые люди жаловались на отсутствие запасов угля, стуча зубами от холода. В январе 1918 года Управление по проблемам топлива приказало закрыть почти все промышленные предприятия к востоку от Миссисипи, чтобы высвободить топливо для сотен судов с предназначенными для войны в Европе товарами, ожидавших угля в гаванях Восточного побережья. Чтобы экономить уголь, фабрики обязали не работать по понедельникам. «Это был настоящий сумасшедший дом, – отметил полковник Эдуард Хауз [3], советник Вудро Вильсона. – Я никогда не видел такой бури протеста» [4].

В России же промышленность даже не была переведена на военные рельсы, и это не тревожило ни политиков, ни генералов. Попытку милитаризации экономики последние хотели предпринять лишь летом 1917 г., когда данные меры уже были трудноосуществимы в условиях нарастающего хаоса. Между тем именно к 1917 г. русская армия была укомплектована оружием и припасами лучше, чем во все предшествующие годы войны. Значительно окрепли стратегические позиции России после завершения строительства двухколейной железной дороги, связавшей центр страны с незамерзающим портом Романовым-на-Мурмане (Мурманск). Таким образом, появилась надежная нить, связавшая империю с ее союзниками, что сделало возможным эффективную переброску военных грузов по морю. Но самое главное, офицерский корпус получил колоссальный боевой опыт, да и русский солдат, спешно мобилизованный и слабо обученный, по уровню боевого мастерства стал постепенно превосходить своего противника. Так что стоны о якобы непомерных трудностях, которые пришлось претерпевать народу во время войны, не отражают реального положения, пик военного напряжения для страны к 1917 г. был уже пройден.

На май 17-го намечалось стратегическое наступление одновременно на Западном и Восточном фронтах, десант с целью захвата Константинополя. В успехе предстоящей кампании генералитет бы абсолютно уверен (возможно, зря). Уверенность в том, что Россия вот-вот выиграет войну, подтолкнула высшее командование армии к открытому мятежу против царя. И надо сказать, расчеты их были вполне здравыми. Николай II с августа 1915 г. являлся верховным главнокомандующим, пусть по большей части и номинальным, и любые военные успехи автоматически поднимали его авторитет. В результате победы в войне, призом в которой виделось присоединение Галиции и Турецкой Армении, установление русской гегемонии во всей Восточной Европе, Персии и захват Черноморских проливов, слава Николая могла затмить величие Петра I и Екатерины II. В этом случае свергнуть его было бы просто немыслимо.