Континент Евразия - Савицкий Петр Николаевич. Страница 28

Черты такой установки мы распознаем уже в скифской и гуннской державах, существовавших на нынешней территории России-Евразии в первое тысячелетие после Рождества Христова. Величайшей национальной и религиозной терпимостью (резко контрастировавшей с тогдашним европейским укладом) отмечалась монгольская держава XIV–XVIII веков, объявшая почти весь Старый Свет. Элементы религиозной свободы присутствовали и в весьма православном по своему укладу Московском государстве. Так, например, Иоанн Грозный ощущал себя покровителем не только православного, но и мусульманского вероисповедания. Здесь была руководящей та своеобразная формула терпимости, которая издавна выработалась в истории кочевых держав и гласила, что плохо то государство, в котором нет разнообразия языков и вер.

Нетрудно объяснить тот, представляющий на первый взгляд контраст между огромной силой принудительно-государственного центра, с одной стороны, и режимом непринудительности в национальном и религиозном вопросах — с другой, который мы наблюдаем в истории евразийского мира. Логика государственной жизни подсказывала, что широчайшая национальная и религиозная терпимость есть единственная возможная форма существования этих империй.

В евразийской истории отказ от терпимости всегда указывал на внутреннее разложение власти. Таковы были омусульманившиеся наследники монгольских держав, существовавших в XV–XVIII веках. Такова была русская власть позднего императорского периода с ее политикой "русификации".

Давая свободу и простор употреблению и развитию всех многообразных языков Евразии, коммунистическая власть, несомненно, примыкает к здоровой и творческой евразийской традиции. Требуя от всех коммунистического исповедания и обязательного безбожия, она, несомненно, попирает ее.

Евразийцы в обоих отношениях стоят на почве традиции. Как в национальном (языковом) вопросе, так и в вопросе религиозном они исповедуют принципы свободы. Россию-Евразию они воспринимают как единство. Они не согласны идти с теми, кто в своекорыстных интересах желает разорвать на клочки это единство. Более того, они совершенно уверены, что такие попытки не могут удаться, а если удадутся, то лишь на короткий срок — и более всего бед принесут своим авторам. Такие попытки противоречат природе вещей.

Наше время есть эпоха создания огромных экономических объединений, "государств-материков", охватывающих большие пространства и обеспечивающих в своих пределах беспрепятственность и устойчивость экономического оборота. Тенденция эта сказывается также и вне России-Евразии. Эта последняя по своим географическим особенностям и по своей истории представляет собой идеальный пример "государства-материка". И география, и история, и потребности современной жизни в равной степени противоборствуют се расчленению.

Дело заключается в том, чтобы найти в ее пределах должные формы сожительства наций. Евразийцы понимают Россию как "собор народов". Они считают, что и политическое объединение этой огромной территории является результатом усилий не одного лишь русского народа, но и многих народов Евразии. Это должно найти выражение не только в чисто культурной области, но и в формах государственного устройства. В пределах общеевразийского политического единства каждому народу Евразии должна быть обеспечена область самостоятельной государственной жизни.

"Самоопределение национальностей", которое провозглашает коммунистическая власть, в значительной степени фиктивно. Это "самоопределение", даже в чисто культурной области, сводится к возможности усваивать на национальных языках коммунистическую идеологию. Ведь каждая национальная культура должна быть, по учению коммунистов, "национальной по форме, но коммунистической по содержанию".

Евразийцы глубоко ценят коренное своеобразие каждого народа. Их основное усилие направлено к тому, чтобы каждому народу обеспечить возможность выявления и развития его действительных и неповторимых качеств. И они уверены, что так называемые национальные особенности будут складываться в некоторую гармонию, будут порождать явления широкого и творческого общеевразийского национализма.

Заменить в качестве руководящего принципа в жизни России-СССР коммунистический интернационализм общеевразийским национализмом и является одной из основных задач евразийства.

Ни в одной области несостоятельность коммунизма не проявляется в такой степени, как в чисто идеологической и философской. Возобладает тот, кто подымется до уровня эпохи.

А наша эпоха не только в политической сфере обнаруживает "идеократические" тенденция. "Идеократична" она и в смысле философском. Все более выясняется значение модели, прообраза, идеи как в мире природы, так и в мире истории. Идея подчиняет себе материю, воплощается в ней, становится неотрывна от материи, делается организационной идеей. Современная физика показывает нам значение организационных идей, положенных в основу мироздания. Современная теория эволюции обнаруживает тот подбор их, которым определяется развитие органического мира. Нечто подобное вырисовывается и в философии истории. Исторический процесс понимается здесь как последовательная смена организационных идей, как их зарождение, развитие и упадок. И даже такое социологическое явление, как "класс" (именно марксистами выдвигаемый на первый план социальной жизни), невозможен вне наличия идеи, его образующей. "Класс" как социологический феномен создается идеей класса — можно говорить о классообразующей силе идеи.

И нет другого более яркого примера самостоятельного значения идеи в истории, чем судьба русского коммунизма. Своей материальной основой он считает рабочий класс и промышленность. Эта основа в русских условиях была минимальна. И все-таки в первых этапах революции коммунисты одолели всех своих многочисленных противников, ибо владели наиболее вразумительной и яркой организационной идеей ("диктатура пролетариата") и наиболее ревностно служили ей. Единственное в русском марксизме живое движение мысли вдет в сторону идеократического перерождения марксизма, первенства идеи прообраза над материальным субстратом, исследования факторов, к ней относящихся.

Философия евразийства есть именно философия организационной идеи. От материализма, в его классическом виде, она отграничена также резко, как и от всякого отвлеченного идеализма. Идеализм не имеет приводных ремней к материализму. Евразийцы отмечены совершенно исключительным вниманием к материальному, даже особым чутьем к нему. Недаром их часто обвиняют в "географическом материализме", материализме историческом и т. д. Но то материальное, с которым они имеют дело, — это материя, проникнутая идеей, это материя, в которой дышит Дух.

В истории евразийцы изучают организационные идеи и их носителей. И мысль их обращена к Носителю тех идей, которыми живет мироздание. Философия евразийства имеет религиозное завершение. Евразийцы далеки от мысли кого бы то ни было приводить к Богу путем давления и насилия. Но они живо ощущают Божественную природу мира. Каждая из его отраслей имеет свою самозаконную ритмику развития, но все они вместе складываются в гармоническое единство.

Евразийцы знают, что русская философская мысль и философская мысль других народов Евразии только тогда поднимутся на достойную их небывалую высоту, когда снова, после пережитых испытаний, загорится в просторах Евразии ярким огнем религиозное вдохновение.

И евразийцы решительно отвергают коммунистический тезис о существовании какого бы то ни было противоречия между религиозным началом и новым социальным строем. Как раз наоборот: новый строй обретет полноту и устойчивость в тот момент, когда просветится внутренним религиозным светом.

Совершенно нелепы утверждения, что христианство соединимо с любым социальным укладом. Например, строй государственного хозяйства, освобожденный от личной корысти и проникнутый, в своем пределе, мыслью об общем благе, никак не менее соединим с христианством, чем, например, частно-хозяйственный уклад.