Великая Российская трагедия. В 2-х т. - Хасбулатов Руслан Имранович. Страница 91

В приемной, у большого стола, где обычно работал дежурный секретарь, плашмя на полу лежал Румянцев, раскинув ноги, и говорил с кем-то по- венгерски. Мозг автоматически отметил: “А я и не знал, что Олег говорит еще и по-венгерски...” Хусейн, мой двоюрный брат, протягивает телефонную трубку, говорит: “Зорькин!” Хватаю трубку, кричу: “Валерий Дмитриевич, вы живы?” — Тут же, издеваясь привычно над собой, — “Конечно, вы живы, иначе как бы я мог с вами говорить.” — И сразу — “Вы знаете, что здесь происходит? Здесь обыкновенный фашизм. Десятки тысяч людей, до зубов вооруженных, танки, бронетранспортеры, — все это штурмует парламентариев и напуганных гражданских лиц, в том числе женщин и детей! Вы себе это представляете? Я прошу вас приехать сюда, Валерий Дмитриевич! Приезжайте со всем составом Конституционного суда!”

Зорькин: — Я постараюсь, Руслан Имранович. Я даже не знаю, что сказать вам — непрерывно стараюсь дозвониться до Ельцина, до Черномырдина — не соединяют. Другие официальные лица ссылаются на них (грохот взорвавшегося снаряда). Что это, орудие?..

Руцкой: — Руслан Имранович, скажите ему, чтобы приехал с руководителями регионов и иностранными послами.

Я: — Вы можете приехать с кем-нибудь из руководителей регионов, послами?

Зорькин: — Я постараюсь (еще один разрыв). Больше ничего не слышно.

Я опять захожу в свой кабинет, сажусь в рабочее кресло за большой стол. Обхватил руками голову. Опять думаю — что же делать, как вывести отсюда людей? Через подземные ходы? Не получится — перестреляют в полумраке.

Заскакивает Юра Гранкин вместе с Махмудом Дашкуевым. Кричат: “Нельзя здесь сидеть — снаряды, снайперы — окна под их прицелом!”

Выхожу из кабинета — Руцкой, Воронин, Агафонов, Румянцев, Исаков, Исаев окружили Аушева и Илюмжинова. Рассказывают, друг друга перебивая. Я подошел, поздоровался. Сразу спросил: “Есть ли возможность остановить штурм здания? Надо спасать людей. Мы свой долг выполнили до конца. Здесь никаких экстремистов нет. Все подчиняются Руцкому и мне. Много убитых и раненых, судя по докладам, есть больные, женщины.”

Отвечают, что не могут ни попасть к Ельцину, ни дозвониться. Черномырдин настроен агрессивно, никаких переговоров не признает. “Надо перебить эту банду”, — вот его несколько раз повторенные слова.

Советую немедленно выбраться отсюда, поехать, к Зорькину, собрать лидеров регионов, связаться с представительствами СНГ и посольствами, передать им мою просьбу выехать сюда. Тогда, возможно, остановят огонь. Это, может быть, последний шанс.

Руцкой и другие меня поддержали. Аушев и Илюмжинов уехали...

Рассказывает Иона Андронов

Иона Андронов: — “И в момент смертельной опасности, когда проявляется в человеке нутро его характера, Хасбулатов и Руцкой выглядели поразительно непохоже. Руцкой с заострившимися чертами офицерского усатого лица возбужденно командовал своими штабистами или взывал по радиотелефону к помощи то разных миротворцев-посредников, то его сослуживцев из ВВС, то зарубежных послов. А Хасбулатова я видел в основном сидящим одиноко и молча, прислонясь спиною к стене, и курившим неразлучную трубку.

Впоследствии московские газеты сочинили, что якобы от панического страха Руцкой в “Белом доме” истерически метался, а со слов секретарши Хасбулатова, “в последние часы штурма он вообще отключился и просто не верил в происходящее”. Это неправда. И не видел я в последние часы штурма возле Руцкого или Хасбулатова каких-нибудь секретарш. Все женщины отсиживались в Палате Национальностей. Руцкого и Хасбулатова окружали только мужчины, имевшие бронежилеты, каски, автоматы.

— Держитесь, Иона Ионович, не робейте, — сказал мне Хасбулатов с ободряющей усмешкой.

— Выживем? — сорвалось у меня.

— Надеюсь, что вы и другие депутаты и парламентские служащие останетесь живы. И простите меня, что не смог уберечь уже погибших. Сам я не уверен, что хочу остаться живым.

Это же он говорил тогда и прочим депутатам. Говорил спокойно, иногда улыбаясь. И без каких-либо признаков страха. Такой непривычный нам бестрагедийный фатализм перед угрозой гибели наблюдал я на войнах и в мирной жизни азиатских стран Востока: там мусульмане, индусы, буддисты смиренно воспринимают смерть как предначертанную волю божью. Помню, как в Афганистане поборники ислама моджахеды нередко вызывающе улыбались даже перед их казнями. Это оказалось и в крови московского чеченца, недавнего паломника в священную Мекку. А будучи ученым и политиком, он еще накануне штурма Парламента, мог очевидно, предугадывать свою участь.

С того же азиатского Востока усвоил Руцкой абсолютно противоположное — бойцовскую агрессивность летчика-истребителя советских ВВС в Афганистане. На сумасшедших реактивных скоростях он наносил бомбовые удары, увиливал от настигавших его с земли и неба американских “Стингеров” и пилотируемых пакистанцами “Фантомов”, был сбит, катапультировался, сломал ребра и позвонки, вылечился, опять воевал. И снова был сбит, отстреливался от погони до последнего патрона, попал в плен, дождался освобождения и заново взмыл ввысь раскидывать оттуда бомбы и ракеты. Дважды сбитый, он спасся из горящих самолетов благодаря свему бесстрашию и доброкачественным парашютам. Не было у него страха и в горящем “Белом доме”. Но не имелось здесь бесполезных парашютов. И вот генерал авиации в смертельном “штопоре” головокружительной карьеры жал под конец на все аварийные кнопки, педали, рычаги”. [119]

"Альфа"

...В то время, насколько я помню, кроме Руцкого, рядом были Воронин, Агафонов, Гранкин, Ахметханов. Заходят Андронов, Баранников, Ачалов, с ними двое парней в десантной форме. Здороваются. О парламентерах я был уже наслышан — неслучайно их повели сперва в Палату Национальностей. Я хотел, чтобы защитники сами решили нашу судьбу, без малейшего признака воздействия с моей стороны. Я уже знал, что мои действия будут судимы Историей.

Один из вошедших парней сразу выступил вперед, сказал: “Меня зовут Володя. Руслан Имранович, я с уважением отношусь к вам. Вы - политик, сделали все, что могли. Теперь прошу вас помочь нам спасти ваших людей. Я — один из командиров “Альфы”, получен приказ овладеть зданием Верховного Совета. Мы брали президентский дворец в Кабуле. И еще кое-что. Но мы не хотим воевать с вашими защитниками, хотя от нас этого требуют.” Я спросил: “Верно ли, Иона Ионович, что депутаты и все защитники Парламента решили принять предложение “Альфы” и покинуть здание Парламента?”

— Да, верно, Руслан Имранович. И это единственное для нас разумное решение.

— Так тому, выходит, и быть? — обратился я к остальным.

— Да, мы сдаемся, — сказал Руцкой парламентерам. — Но нам известно о секретном приказе вашего высшего командования убить меня и Хасбулатова якобы в перестрелке при штурме или нашей капитуляции.

— Мы клянемся офицерской честью не позволить никому убить вас,— произнес Володя. - При вашем выезде из “Белого дома” вас обоих будут охранять бойцы “Альфы”. И потом сопровождать по городу в наших бронетранспортерах.

Руцкой: — Куда нас отвезут?

Володя: — Этого мы еще не знаем, но ваших людей мы отвезем на автобусах к станции метро.

Я спросил: — А если другие части, ОМОН или “бейтаровцы”, как их здесь называют, попытаются перебить вышедших из “Белого дома” людей?

Володя: — Мы их подавим огнем. Я знаю своих людей, можете мне поверить.

Не верить было невозможно — выбора не было.

В гостиную вошел Макашов в своем знаменитом берете и стал возражать, приводить какие-то аргументы. Я, зная его роль в “Останкино”, жестко прервал его: — Ваши слова, Альберт Михайлович уже несвоевременны и неуместны.

Володя сказал: — Нам пора в штаб командования. Мы вернемся сюда через полчаса. И тогда вы должны сложить оружие. До этого артобстрела не будет...

После ухода “альфовцев” обстрел “Белого дома” возобновился: стреляли из всех видов оружия. Видимо, командиры “Альфы” нарушили чьи-то планы — ведь по крайней мере Руцкого и Хасбулатова надо бы пристрелить при штурме, А “Альфа”, видимо, представила доказательства своим же бойцам, что никаких фанатиков и экстремистов в здании Парламента нет, а его защитники, в том числе и руководители, готовы сложить оружие и выйти из здания.