СМЕРШ в Тегеране. Из архивов КГБ - Терещенко Анатолий Степанович. Страница 4

Это был период сплошной коллективизации, раскулачивания и борьбы за утверждение нового порядка в землепользовании, когда насилие власти попытались регулировать и употреблять только до известного предела. Но допущенное насилие – всегда переходит границы. Попытки его контролировать усилиями разума, декретами власти ни к чему не приводят.

Л.Н.Толстой по этому поводу говорил, что как только дело решается насилием, насилие не может прекратиться.

При решении дела насилием, победа всегда остается не за лучшими людьми, а за более эгоистичными, хитрыми, бессовестными и жестокими.

Изворотливые «специалисты» сельской нивы в дальнейшем сделали все для того, чтобы превратить крестьянина в беспаспортного раба с вознаграждением за полевую каторгу символичным трудоднем. Насилие над деревней влилось ядом в души крестьян, а для тех, кто его готовил, оно казалось правом, потому что повторялось потом из месяца в месяц и из года в год. Сельский народ в основном 16 молчал. А если и возникали вспышки гнева, они тут же глушились силой…

Шел во многом знаковый 1929 год.

Это был год, когда сталинский курс на индустриализацию и коллективизацию обрел форму чрезвычайной мобилизации. Причиной этому был знаменитый «черный четверг», случившийся на Нью– Йоркской фондовой бирже. Он ознаменовался началом катастрофического экономического кризиса во всем капиталистическом мире. Страны Запада, стянутые долларовым обручем в системе рыночной экономики, попали в глубокую депрессию. Началось неудержимое падение производства, зарплат, доходов, занятости, уровня жизни, то, что сегодня называют рецессией.

Что-то подобное мы наблюдали в России в 1998 году и сегодня на Западе. На экономическую обстановку в СССР образца тридцатых годов «черный четверг» никак не повлиял. Наша страна успешно развивалась. Почему? Дело в том, что мы были изолированы от мировой экономики и защита внутреннего рынка государственной монополией на внешнюю торговлю в сочетании с переходом к планированию служили своеобразным эскарпом против опасной машины экономического кризиса, гроза которого прошла стороной.

Больше того, социалистическая индустриализация набирала темпы, но ценой ломки устоев деревни. Яростный штурм Первой пятилетки сочетался с началом коллективизации сельского хозяйства.

Да, после революции крестьяне получили землю, и все же, несмотря на курс, взятый на культурную революцию в селе, – строительство школ, клубов, библиотек, изб-читален и прочее, – жили крестьяне в нищете, забитости и бескультурье.

На Украине в тот период главным строительным материалом был ракушечник, глина и лоза в южных районах. Хаты-мазанки с «доливками», глинобитными, земляными полами, были не редкостью. Печи и плиты топились всем, что могло гореть, даже кизяками. Эти высушенные лепешки спасали крестьян, живших в степных районах.

На селе началась вербовка рабочей силы. Но и без уговоров молодежь уходила из села на стройки заводов и фабрик. Приходили крестьяне целыми деревнями во главе со своими «старшинами» и даже собственным инвентарем.

Отец Николая, несмотря на особенность профессии, интересовался жизнью, читал газеты, слушал радио и соображал, что грядет новое во многих ипостасях время, разительно не похожее на прежнюю жизнь. Но быт сельский кардинально не менялся.

– Мыкола, как только ты закончишь семилетку, учись дальше какой-нибудь профессии. Десятилетка тебе тоже не нужна, – мотаться в город. И в селе тебе делать нечего. Тут будет со временем очень тяжко. Земли у нас лишней нет. За нее еще предстоят большие бои. Огород только на прокорм. Вообще останутся доживать тут одни старики, молодежь не захочет оставаться в этих скотских условиях, – грамотно с перспективным взглядом философствовал отец.

– Батько, да я сам вижу, куда жизнь потекла. Хотя директор школы нам и рисовал красивое будущее колхоза, многие выпускники с ним не согласны. А учительница по истории прямо сказала, что загонят селянина в стойло, – среагировал сын.

– Вот-вот, а в стойле скотина стоит, как правило, привязанная. Привяжут и селянина.

– Поеду, наверное, поступать в техникум.

– В какой?

– В землеустроительный техникум, – в Днепропетровск. Там же наши есть, – уже двое учатся.

– Ну, что же, нормальная специальность.

– Я тоже так думаю…

На этом и порешили на семейном совете.

А в селе Котовка появление колхоза вызвало конфликты, неразбериху, отстаивание права на свою собственность. Никто не хотел отдавать в колхоз скотину и инвентарь. Селяне к данному вопросу подходили со своей мелкобуржуазной меркой, особенно, это касалось «виддачи зэрна в чужи рукы».

Трехлетняя битва в ходе хлебозаготовок показала сложность проблемы не с кулаком, а середняком-«подкулачником». Более того, против коллективизации выступили все духовные отцы, – от православия до мусульманства.

Однажды Николай был свидетелем, как к соседу Никанору пришли державные люди и стали во дворе громко кричать на хозяина двора.

– Не отдам, – кричал Никанор. – Ни за что не отдам свою лошадку. Она моя выручалочка. Без нее я погибну и погублю всю семью. Что вы ироды делаете?

– Мы протокол составим! – кричал милиционер.

– Составляйте, а коня не отдам, – ярился Никанор.

А когда потребовали вывести из сарая и корову, сосед забежал в сарай и мигом выскочил с вилами.

– Заколю, попробуйте только троньте Зорьку.

Потоптались чиновники по двору со щупами и покинули его пораженцами, понимая, что коллективизаторское неистовство все равно сломает Никанора и ему подобных не сегодня, так завтра.

Когда комиссия покидала двор, Никанор им вслед закричал:

– В колхоз вступлю, но с пустыми руками!

Не прошло и полгода, и власти стали отмечать массовый забой скота. В августе – сентябре он приобрел немыслимый размах. Селяне резали коров, свиней, телят, лошадей. За неделю Никанор заколол двух поросят и обратился к Григорию Кравченко с просьбой забрать жизнь у Тумана, – любимого жеребчика.

– Гриша, сам не смогу я это действо совершить. Ты с Мыколой уж подсоби, а я потом подключусь. Ты завтра не выходной?

– Свободен я буду послезавтра, – ответил Григорий.

– Скорей бы закончить задуманное, иначе ведь заберут до табуна, – размышлял Никанор.

Коня все-таки силой забрали в колхоз, а вот корову он успел зарезать. Николай видел, как выводили на убой Зорьку. Прослезился малость, обратив почему-то внимание на потухшие, безразличные, синие, как сливы, глаза коровы…

«Наверное, она чувствовала свой конец», – подумал Никанор.

Днепропетровск образца 1928 года встретил сельского подростка непривычным ему гомоном людей, грохотом трамваев и свистками паровозов. В одной из газет он прочитал, что в городе насчитывается 161 трамвай, идет активное строительство трамвайных путей. Нашел и цифру, что к концу года городская электрическая чугунка перевезла 37 миллионов 296 тысяч пассажиров…

Все это впечатляло и удивляло Николая.

Вступительные экзамены в землеустроительный техникум он сдал успешно. Зачислили, дали общежитие. Учеба оказалась не трудной, спасала цепкая память. Но особого желания трудиться по этой специальности не возникало. Отучившись два курса, он в качестве землеустроительного практиканта попадает в окружное земельное отделение поселка Соленое, находившегося в каких-то трех десятках верст от Днепропетровска.

Практиковался с января 1929-го по сентябрь 1930 годы. Много помогал и в домашнем хозяйстве, когда приезжал на побывку домой. Готовился к службе в армии, проявив перед одногодками инициативу, – «подкачаться», набраться силенок. Для крепости духа, как где-то он прочитал, нужна крепость тела. С этой целью с мая по октябрь 1931 года трудился грузчиком на заводе имени Ворошилова в Днепропетровске.

Физическую закалку для службы в армии получил достойную. Заводской мастер цеха по имени дядя Федя, прознавши, что Николай устроился на завод, чтобы набраться силенок, как-то заметил: