История германского фашизма - Гейден Конрад. Страница 54

Наличие подобных элементов в главном штабе партии — одно из величайших несчастий национал-социалистической партии и, вероятно, рано или поздно партия сломает себе на этом шею. Быть может, равнодушие Гитлера к характеру своих помощников объясняется превосходством его личности, всецело устремленной к своей цели и незапятнанной? К сожалению, вопрос об отборе вождей не единственный пример неразборчивости Гитлера. Не надо забывать, что национал-социалистическое движение родилось в кругу людей, для которых было священным делом убийство из-за угла по приговору тайного судилища. Это была организованная Ремом вооруженная подпольная организация. Эта организация совершила в Баварии целый ряд тайных убийств, обстоятельства которых до сих пор не выяснены; Рем прятал концы в воду, простирал свою длань над убийцами и защищал их с помощью своих связей и своего влияния. Через всю политическую карьеру Гитлера красной нитью проходит его подчеркнутая солидарность с этими кровавыми делами, начиная с признания своей солидарности с убийцами Ратенау, с назначением Шульца и Гейнеса [96] на ответственные посты в партии и кончая телеграммой убийцам в Потемпе. [97] Не думайте, что здесь Гитлер приносит свою совесть в жертву делу; этот неврастеник не раз заявлял, что жизнь человеческая ему нипочем. Преданность идеалу могла бы извинить нарушения морали, но не может оправдать ту легкость, с которой совершались эти убийства.

Эти люди, ни во что не ставящие закон и мораль, видели к тому же в своих действиях «моральную революцию».

Пожалуй, откровеннее всего высказал это Рем:

Это требование полной свободы для диких инстинктов остается великим злом; дело не меняется от того, что это провозглашается через громкоговоритель так называемого мужественного пафоса. Ибо нельзя отказаться от старого принципа, что разрешается лишь то право, которое не нарушает права другого. Единственное, что можно сказать в пользу этого поколения разнузданных вождей, это то, что их породило безвременье; оно взвалило на их плечи трагическую вину, которая оказалась сильнее их. Возможно, что и они и эта вина предусмотрены в плане истории. Но народ и государство лишь тогда обретут снова свое нравственное содержание, когда это обреченное поколение уйдет с руководства.

Если Гитлер надеялся вести борьбу против Берлина под защитой баварского правительства, то ему скоро пришлось разочароваться в этих расчетах. Уже разговор с Гельдом не мог удовлетворить его. Затем оказалось, что ему просто не поверили, когда он заявлял, что единственный враг — это марксизм, ибо в пылу речи у Гитлера вырвались две роковые фразы. Во-первых, он сказал, что под одним врагом можно разуметь нескольких. Баварское правительство не могло не чувствовать себя затронутым этим. Во-вторых, полиции не понравились слова Гитлера о «трупах врага», по которым он намеревался пройти к своей цели.

Недолго думая баварский министр внутренних дел запретил Гитлеру выступать с речами. Подобный же запрет вынесен был в Пруссии и большей части других германских государств. Что касается самой партии, то она снова разрешена была также в Северной Германии.

Это опрокинуло политические планы Гитлера. Надежда мобилизовать против берлинского Вавилона трехцветную Баварию окончилась крахом. Можно оставить открытым вопрос, понял ли это сразу сам Гитлер. Но некто другой понял, что теперь центр тяжести движения непременно должен быть перенесен на север, — этот другой был Грегор Штрассер.

Аптекарь из Ландсхута еще не заключил мира с Гитлером. Этому препятствовало многое: Штрассер не доверял ни личности вождя, ни его целям; еще подозрительнее были для него те лица, которых он видел вокруг Гитлера. Кроме того хотя Штрассер в гораздо большей степени коренной баварец, чем Гитлер, он в меньшей мере отличался баварским провинциализмом; в частности, он был против того, чтобы руководство движением оставалось в Мюнхене.

Старт Гитлера 27 февраля показал Штрассеру, что Бавария потеряна для немецкой народной партии свободы. Оба ее баварских депутата в рейхстаге — Фрик и Федер — перешли к Гитлеру, хотя в душе остались при своих оговорках, как и депутат рейхстага «фелькише» Дитрих. Все трое не играли до сих пор никакой роли в лагере «фелькише» и попали в него чисто случайно. После гитлеровского путча блок «фелькише» в Баварии отправил всех своих членов с «именем» в ландтаг; он очень торопился с этим; когда через четыре недели наступили выборы в рейхстаг, пришлось выставить кандидатами всех, кто только остался. Таким образом, оказалось, что влиятельный Пенер был только депутатом ландтага, тогда как его старый чиновник Фрик, никогда в жизни и не помышлявший о политике, попал в рейхстаг. Фрик проявил себя в рейхстаге не как политик, а как чиновник, привыкший иметь дело с папками и быстро разбирающийся в печатных материалах комиссий рейхстага. Таким образом, этот человек, не умевший самостоятельно сформулировать ни одной политической мысли, стал ценной вспомогательной силой в парламенте, и переход его к Гитлеру был приятным приобретением для последнего.

Неужели в таких условиях Штрассер должен был один из всех баварских депутатов повести борьбу против Гитлера? Он сделал еще одну последнюю попытку: запросил окружные союзы «фелькише» в Баварии, как поступить. Ответы показали ему, что сопротивление бесполезно; большинство высказалось за переход к национал-социалистической партии. На последней конференции баварского националистического блока 11 марта Штрассер произнес жалостливую речь: конечно, Эссер и Штрейхер — сомнительные товарищи, и моральные доводы против них остаются в силе. Но оставляя в стороне вопрос о личностях, он должен сказать, что национал-социализму, безусловно, предстоит блестящее будущее, в этом он убедился во время своих поездок по Вестфалии и прочей Германии. «Если я живу для известной идеи, я пойду за тем, о ком знаю, что эту идею, которая для меня выше всего на свете, он будет проводить самым энергичным образом и с наибольшими шансами на успех. И хотя я вижу в его окружении людей, которых считаю вредными для идеи, я все же говорю — идея выше всего. Поэтому я предложил Гитлеру свое сотрудничество».

Здесь Штрассер оказался умнее Дрекслера, заявившего, что от него не могут требовать, чтобы он работал вместе с такими людьми, как Эссер или Штрейхер. Дрекслер вместе с несколькими товарищами, тоже не приемлющими моральной неразборчивости Гитлера, основали «Национально-социальный народный союз». Эта группа дала Гитлеру несколько сражений на митингах и проиграла их; на выборах 1928 г. она сошла с политической арены.

Переход Штрассера сдвинул центр тяжести в национал-социалистической партии. Почему? Это кажется смешным, однако это так: потому что в его лице пришел в партию владелец «железнодорожного билета на дальнее расстояние». Он мог бесплатно разъезжать повсюду в целях агитации, а человеку с энергией это давало тогда возможность сразу выдвинуться в национал-социалистической партии. Другие депутаты рейхстага не были народными ораторами. Штрассер принес партии не только железнодорожный билет, но также наличные деньги, полученные им от продажи своего склада аптекарских товаров в Ландсхуте. Это была небольшая сумма, но в то время партии пришлось снова научиться ценить каждую копейку. Штрассер в буквальном смысле слова купил себе место в партии; лучшего покупателя последняя тогда вряд ли нашла бы. Вскоре Штрассер проявил выдающиеся способности агитатора и неутомимое прилежание; в этом последнем пункте он намного превосходил Гитлера. Это оправдывало то сомнение, с которым Штрассер «ради идеи» предложил Гитлеру свое «сотрудничество», а не подчинился ему. Он избежал публичного братания и сцен примирения с людьми, которых считал недостойными, мог не заключать ложного примирения с Эссером или Штрейхером. В лице Штрассера в партии получило перевес парламентское направление. Гитлер уже не мог помышлять о том, чтобы увести свою партию из парламента.