История германского фашизма - Гейден Конрад. Страница 83

В самом деле некоторые детали плана, как, например, возвещенная конфискация крестьянской собственности, могли не соответствовать пожеланиям партийного руководства. Однако в основе своей боксгеймские планы являлись повторением политической стратегии Гитлера: вооруженное вмешательство штурмовиков на случай коммунистического восстания являлось великим тайным политическим рецептом партии, до известной степени запечатанным приказом, который сопровождал каждое партийное постановление. Коммунистическое восстание было тем пунктом, с помощью которого Гитлер хотел вынудить определенное решение у колеблющейся государственной власти; во имя этого великого дня распростер он сеть своей легальности. Мятежные коммунисты должны были заставить государство обратиться за помощью к Гитлеру или примириться с Гитлером, хотя бы и незванным. Господин фон Кар, разгромив тюрингский и саксонский коммунизм, собирался организовать проектировавшуюся Баварией федералистскую Германию. Точно так же и Гитлер хотел стать господином Германии в качестве ее спасителя от коммунизма. Он заявил об этом еще в 1923 г. и с тех пор неоднократно повторял свое заявление. Геббельс разъезжал по Германии с темой «Ленин или Гитлер», и Гитлер, как мы видели, сумел убедить даже заграницу в неизбежности этого решающего столкновения. Когда в 1933 г. национал-социализм пришел к власти без предварительной коммунистической революции, то подготовляемая в течение ряда лет стратегия оказалась сильнее несоответствующих программе событий. Вот почему 5 марта 1933 г., незадолго до выборов в рейхстаг, изумленный мир узнал, что Германия находилась под непосредственной «угрозой» коммунистической революции, и в подтверждение этого заявления запылал рейхстаг.

Через несколько месяцев после опубликования боксгеймских документов прусский министр внутренних дел Зеверинг снова выступил с разоблачительными материалами. Во время обыска в руки полиции попали планы крупных выступлений штурмовиков. В них предусматривалось, разумеется, окружение Берлина, а также тщательно разработанная курьерская и транспортная связь на мотоциклах и грузовиках. Кроме того, стало известно, что в день первого избирательного тура президентских выборов штурмовики были собраны в своих казармах. Правда, Рем уведомил об этом генерала фон Шлейхера и сумел изобразить это мероприятие как совершенно безобидное: они-де хотели убрать штурмовиков с улицы, чтобы избежать столкновений. Однако государственная власть, о которой штурмовики открыто говорили как о своем злейшем враге, имела все основания считать эти сборы достаточно опасными; тем более что в этих планах снова встречались секретные условные выражения на случай открытого выступления. Так, например, в случае выступления нужно было телеграфировать: «Бабушка умерла».

В документах, которые Зеверинг 6 апреля 1932 г. частично опубликовал и полностью передал верховному прокурору лейпцигского государственного суда, имелся также пункт, который побудил прусского министра внутренних дел бросить штурмовикам упрек в государственной измене. Все эти разоблачения оказали свое влияние на президента.

Поэтому 14 апреля штурмовые и особые отряды были объявлены распущенными. Это был самый тяжелый удар, который государство нанесло национал-социализму с 1923 г. Удар этот был тем сильнее, что он исходил не от политических противников, а от имперского правительства, стоявшего ближе к национал-социализму, чем к социал-демократии. Сам Зеверинг никак не мог решиться на роспуск штурмовых отрядов в пределах Пруссии и настаивал на том, чтобы ответственность за этот шаг взяло на себя имперское правительство. Обосновывая этот запрет, Брюнинг и Гренер прибегли к словам, в которых впервые был проявлен здравый смысл: «только государство вправе содержать организованные вооруженные силы. Если такие вооруженные силы организуются частными лицами и если государство относится к ним терпимо, то отсюда возникает опасность для общественного спокойствия и порядка… Каждая частная вооруженная организация по существу своему не может быть легальной». Это обоснование было совершенно правильно, но тем непостижимее казалось оно, принимая во внимание терпимое отношение правительства к штурмовикам до самого последнего времени. Что было верно сегодня, являлось столь же верным уже в течение многих лет. Имперское правительство не в состоянии было объяснить, почему оно издало распоряжение о запрете штурмовых отрядов именно теперь, а не распустило их раньше. Наилучшим аргументом, который оно могло бы выдвинуть, являлись, пожалуй, государственные соображения, а не правовые.

Запрет штурмовых отрядов мог явиться важнейшим поворотным пунктом в послевоенной истории Германии. И он действительно должен был бы стать им, если бы запрет был проведен в жизнь. Он должен был положить конец политике терпимости в отношении одного из крупнейших германских военных союзов — политике, которая всем правительствам, левым и правым, казалась национальной необходимостью. Ибо даже социал-демократические министры придерживались того взгляда, что военные союзы необходимы для поддержания мужских добродетелей, которые в прошлом процветали благодаря всеобщей воинской повинности. Это убеждение являлось причиной совершенно непонятного постороннему лицу великодушия государственной власти к организациям, которые относились к этой власти с величайшей ненавистью. Левые были в этом отношении еще предупредительнее буржуазной правой. Правые на запрет штурмовых отрядов не ответили требованием о его отмене, а, наоборот, стали настаивать, чтобы политика запретов была продолжена. Они потребовали запрета социал-демократического союза имперского флага, и даже президент фон Гинденбург отнесся благожелательно к этому требованию, хотя союз имперского флага при должном подходе к нему со стороны государства также был расположен способствовать развитию упомянутых добродетелей. Во всяком случае терпимое отношение к военным союзам предусматривало такое соотношение между силами союзов и силами государства, при котором последнему не грозило бы никакой опасности. Со временем об этом соотношении забыли и сохранилось лишь преклонение властей перед террором правых, которые рассматривали каждое мероприятие, направленное против военных союзов, — разумеется, лишь тогда, когда речь шла не о левых союзах, — как преступление. Этот террор парализовал также силы государства в его борьбе с радикализмом справа.

Было бы, однако, вполне достаточно, если бы правительство хотя бы теперь осознало, что оно должно добиваться победы. Лишь недавно закончилась избирательная кампания, во время которой консервативная государственная власть одержала верх над довольно сильной революцией; теперь не время было по-рыцарски выражать сожаление по поводу того, что и во вражеских рядах находятся храбрые люди. Через 14 дней после президентских выборов был переизбран прусский ландтаг, и результаты этого переизбрания снова показали, какое широкое поле деятельности открыто энергичному правительству. Национал-социалисты сохранили 36 % голосов, которые они получили во время президентских выборов; со своими 162 мандатами из 423 они стали самой сильной партией в ландтаге. Одного из своих агитаторов, судейского чиновника среднего ранга, Керля из Ганноверской провинции, они в состоянии были провести председателем ландтага. И, наконец, величайшее достижение — они свергли посредством вотума недоверия министерство Брауна — Зеверинга. Однако у них не хватило сил, чтобы образовать новое правительство взамен старого. Последнее поэтому спокойно продолжало вести дела, как это имело место несколько лет назад в Баварии и Саксонии. Внимательно присматриваясь к результатам выборов в Пруссии, можно было сделать вывод, что они не знаменуют собой дальнейшего роста национал-социалистских сил. Одновременно на выборах в Вюртемберге, Баварии и некоторых других провинциях партия собрала только 32 % и даже 26 % голосов. В среднем во всей Германии национал-социалисты не добились даже того успеха, которого им удалось достигнуть во время президентских выборов. Во всяком случае партия была далека от того, чтобы собрать абсолютное большинство голосов. Теперь германское правительство перешло к контрнаступлению, смело с улицы штурмовые отряды и благодаря этому с одобрения большинства народа впервые после целого ряда лет обеспечило нормальный ход общественной жизни. Национал-социализм находился на такой высоте, когда, получив решительный удар, он мог легко споткнуться; споткнувшись же однажды, он мог в один прекрасный день упасть. Имперское правительство, которое заговорило бы с народом на понятном ему языке, предложило бы ему конструктивную программу хозяйственного обновления, сумело бы хоть отчасти использовать лозунги и обещания так, как это позднее сделали пришедшие к власти национал-социалисты, — такое правительство, вероятно, могло бы одержать верх над Гитлером. Для этого требовалось, однако, объединение всех наличных сил, для этого необходимо было, чтобы все эти силы действовали в одном направлении и осознали свою общую задачу — так как национал-социализм является общим врагом, то и все они должны были стать врагами национал-социализма.