Метаполитика - Ефимов Игорь Маркович. Страница 34

В России XVIII-XIX веков община – мир – тоже играла огромную роль. Существенными особенностями общинного владения землей, каким оно сложилось к реформе 1861 года, можно признать: 1) обязательную уравнительность наделов, 2) строго сословное значение общины и 3) круговую поруку. Земля распределялась соразмерно с рабочей и податной мочью крестьян, то есть земля делилась между дворами по наличным рабочим силам каждого двора, и делилась принудительно.

«Ни этой принудительной уравнительности участков с их пределами, ни сословного характера поземельных крестьянских обязанностей не находим (мы) в сельских обществах XV-XVI веков. Крестьянин (тогда) брал себе участок «по силе»… договариваясь об этом с владельцем (земли) без участия сельского общества» (36, т. 3, с. 87). Таким образом, трудолюбию и рачительности не ставилось пределов и они могли реализовать себя на полную мощь. Мы не имеем точных данных о количестве зерна, производившегося на душу населения в XVI веке, но имеем свидетельство. Палицына, писавшего, что «во время трехлетнего неурожая при царе Борисе у многих в житницах сберегались огромные запасы давно засыпанного хлеба и этими старыми запасами кормились свои и чужие в продолжение 14 смутных лет» (36, т. 2, с. 298). О наличии подобных излишков в пору расцвета общинного землепользования и крепостного права не могло быть и речи; общая бедность страны этих, времен достаточно ярко отражена в русской литературе и путевых записках иностранцев.

Процесс распада общины, начатый реформой 1861 года и набравший силу после «столыпинского» указа 1906 года, заметно интенсифицировал сельское хозяйство, направил силы русского крестьянина на освоение новых методов и новых районов. Однако глубокие традиции жизни в атмосфере общинно-крепостнического неведенья, с одной стороны, половинчатость и непоследовательность политики правительства в крестьянском вопросе (политическое неведенье) – с другой, призывы к «доброй старине», вызванные тягостным зрелищем неизбежного обнищания части народа (неведенье научно-социологическое), – с третьей – все тормозило это движение так успешно, что к 1917 году индивидуально-крестьянское землепользование так и не сделалось устойчивым и преобладающим. Именно в этом традиционном неведенье, в ненависти мира к «кулаку-мироеду», то есть к крепкому хозяйственному мужику, Сталин мог найти опору и молчаливое пособничество всего народа в одном из самых страшных своих преступлений – в раскулачивании. И только в традициях веденья, утвердившихся в некоторых странах Восточной Европы, можно искать объяснения тому факту, что, несмотря на весь нажим, колхозы в них так и не принялись.

В промышленности оседло-земледельческой эры наиболее распространенной формой организации труда явилось объединение работников по профессиям – цех. Имея отдаленное сходство с нынешним профсоюзом, цех тоже делал «обыкновенно невозможным самостоятельный труд для всякого пришлого негорожанина, а приобрести права гражданства можно было, лишь прослужив свой срок ученичества (около семи лет)» (74, с. 95). Цех определял цены, следил за качеством товаров, присваивал «квалификацию», наказывал провинившихся, защищал обиженных, помогал обедневшим. Как всякое преодоление анархии в человеческом общежитии, цех изначально был шагом вперед, знаменовал собой победу выбора веденья, заставившую мелких производителей забыть конкрето сегодняшней розни и ненависти и сплотиться между собой ради абстракто будущих доходов и преуспеяния.

Однако, так же как и сельская община, цех не был повсюду и во все времена одним и тем же. Никогда не утихающее противоборство между веденьем и неведеньем продолжалось, и именно оно видоизменяло структуру этой организации то в одну, то в другую сторону. Ведь неравенство трудовой энергии в промышленном производстве, где люди работают над одними и теми же изделиями, делается особенно заметно, колет глаза с особенной силой. Поэтому цех мог оставаться кооперацией свободно конкурирующих мастеров только там, где уровень веденья был достаточен, чтобы сдержать разгорающиеся страсти в известных границах.

Так по большей части и происходило в вольных городах-республиках. Города эти много терпели от внутри- и межцеховых раздоров, нередко дело доходило до уличных кровопролитий, и все же они не посягали на самостоятельность и самоуправление цехов. Зато и уровень производства в них был так высок, что по своему богатству они обгоняли многие крупные державы. Пусть во Флоренции цеха часто выходили на площадь с развернутыми знаменами и «стали так могущественны… что все управление республикой оказалось в их руках» (50, с. 114); но это были те самые цеха, которые производили самое лучшее в мире сукно и обеспечивали республике господство на всех рынках, служившее источником ее невероятного богатства.

Там же, где неведенье распространялось настолько, что захватывало верховную власть в государстве, оно немедленно вступало в союз с силами неведенья внутри цехов для того, чтобы подавлять всякую личную инициативу и насаждать уравнительные принципы.

Особенно наглядно этот процесс являет себя в истории крупных деспотий.

В Испании с установлением абсолютизма обнародуется «огромное количество грамот, постановлений, распоряжений, касающихся торговли, сельского хозяйства и ремесла, проникнутых духом протекционизма… С 1494 по 1501 год было дано восемь (королевских) распоряжений, касающихся производства сукон, а в 1511 году – общий свод, включающий 120 законов; в 1494-м принят указ о вышивальщиках тканей; в 1496-м – об оружейниках Овьедо; в 1499-м – о башмачниках, и так далее… Возрастает стремление к мелочной регламентации и громоздким техническим предписаниям (причем инициатива регламентации исходит часто от самих ремесленников)… Например, в уставе 1481 года предписывается, чтобы башмаки имели не больше одной подметки; в другом уставе – 1500 года – запрещается кроить одежду поперек, оторачивать куртки мехом и т. д.; следует отметить также тенденцию цеховых статутов к наивозможному уравнению условий работы различных мастеров… Сырье распределялось поровну между мастерами и строго преследовались нарушения подобных правил. Но больше всего вреда причиняло широко применявшееся регулирование цен» (1, т. 1, с. 487, 490).

Когда неведенье проявляется в переходе к уравнительному наделению землей внутри общины, его можно лишь угадывать. Когда же оно обретает язык закона или постановления, его можно опознать с первого слова. Сама мелочность подхода к хозяйственным проблемам демонстрирует ум, совершенно неспособный к абстрагированию, отзывающийся только на конкретное. Так и видишь этих предприимчивых мастеров, чьи прочные башмаки с двумя подметками или красивые куртки, экономно выкроенные (поперек) и отороченные мехом, пользовались, должно быть, особенным спросом, и так и слышишь жалобы их завистливых и нерадивых собратьев по ремеслу, добивающихся наконец у власти желанной цели: запретить!

Все это происходило во времена, когда Испанией управляли далеко не худшие короли. «Католическим супругам», Фердинанду и Изабелле, судьба их страны и народа отнюдь не была безразлична. Они проводили свои дни в государственных заботах, стремились покончить с любой внутренней распрей или раздором, о которых им становилось известно. Они даже могли считать себя отзывчивыми, ибо действительно отзывались – на самые громкие жалобы. Жалуется же громче всех, как правило, неведенье, стремящееся заглушить собственным криком сознание своей несостоятельности. Из среды духовенства громче всего доносились вопли о проникновении ересей, и венценосные супруги, не будучи по природе жестокосердными, учредили тем не менее особую инквизицию с Торквемадой во главе. Из среды испанской знати неслись жалобы на захват мест инородцами, и они ввели «испытания чистоты крови, требовавшие от претендентов на государственные должности доказать, что в их роду не было лиц еврейского и мавританского происхождения» (1, т. 1, с. 453) (притом что духовником королевы был выкрест Эрнандо де Талавера). Среди финансистов, предпринимателей и торговцев, как всегда, находились такие, кто сваливал свои неудачи на засилье евреев, – и они в 1492 году постановили изгнать из страны полумиллионный народ. Что уж после этого говорить об удушении мелочной опекой? Но думается, что и это было немаловажным этапом в той работе, которую надо было проделать неведенью, чтобы довести цветущую страну до той пропасти нищеты и позора, в какой она оказалась сто лет спустя.