Идолы власти от Хеопса до Путина - Баков Антон Алексеевич. Страница 16
Пора остановиться в цитировании биографа двенадцати цезарей. Есть версия, что и Светоний, и Тацит, любившие сплетни и дворцовые интриги, утрировали ситуацию, хотя во многом и были точны. Как есть точка зрения о том, что Калигула стал таким вот исчадием ада после перенесенной болезни. Уже после смерти Тиберия, отменив закон об оскорблении величества (Lex de maiestate) и проведя политическую амнистию, Калигула неожиданно заболел предположительно энцефалитом (по Светонию, эпилепсией, вызвавшей органическое поражение мозга). По другой версии, сказались психические переживания детства. А уже после выздоровления его поведение кардинально изменилось.
Но нас во всей этой истории интересует лишь главное: момент, когда "он начал притязать уже на божеское величие". Так что ни энцефалит, ни эпилепсия, а загадочная египетская болезнь — вот что сделало из Гая Юлия Цезаря Августа Германика Калигулу. Только отчего уроки истории никогда не идут впрок? Или так сладко это — чувствовать себя абсолютным повелителем если и не всего мира, то хотя бы его части?
Умер же Сапожок не своей смертью, его убили. Случилось это 24 января 41 года нашей эры. Править ему довелось менее четырех лет. Единственная дочь Калигулы Юлия Друзилла считалась при его жизни богиней. Ей возвели в Риме храм, в котором располагалась скульптурная композиция, где Юлия сидела на коленях у Минервы. Во время переворота двухлетняя девочка была убита вместе со своей матерью — ей размозжили головку об стену.
Наследовал Калигуле его дядя Клавдий, известный своими женами. Развратная Мессалина хотела его свергнуть, но была казнена. Зато Агриппина покормила его ядовитыми грибочками, чтобы трон достался ее сыну. Впрочем, скоро она тоже была казнена… этим самым сыном. А сына звали Нерон.
Про него все знают одно: он сжег Рим.
Да не просто сжег, а сам якобы в это время играл на лире, глядя на бушующие языки пламени, и декламировал поэму о гибели Трои.
Хотя все это неправда. Тацит, которому большинство современных историков верит больше, чем Светонию (по крайней мере, когда речь идет о Нероне и о великом пожаре Рима), сам переживший его в детском возрасте, писал, что на самом деле Нерон немедля отправился в Рим и за свой счет организовал спасательные команды для спасения города и людей. Еще во время пожара он разработал новый план строительства города: установил минимальное расстояние между домами, минимальную ширину новых улиц, обязал строить в городе только каменные здания, а также все новые дома строить таким образом, чтобы главный выход из дома был обращен на улицу, а не во дворы и сады.
Если так и было, то остается лишь радоваться за Нерона Клавдия Цезаря Друза Германика, римского императора c 13 октября 54 года, последнего из династии Юлиев-Клавдиев.
Почему радоваться? Так хоть одно светлое пятно оказывается в его биографии, потому что все остальное есть тьма, и тьма, и тьма, да и вообще в сравнении с Нероном остальные герои этой книги просто дети какие-то, несмотря даже на миллионы трупов, проложивших кое-кому из них путь в ад.
Впрочем, даже это светлое пятно оказывается мрачноватых оттенков, так бывает, когда тусклый луч солнца пробивается сквозь тучи и приобретает свинцовый оттенок.
Даже если Нерон и не имел к пожару никакого отношения, необходимо было срочно найти ответственных за пожар. И этими ответственными стали христиане. Через несколько дней после пожара их обвинили в поджоге города. По Риму прокатилась волна погромов и казней. Тацит описывает эти события так:
И вот Нерон, чтобы побороть слухи, приискал виноватых и предал изощреннейшим казням тех, кто своими мерзостями навлек на себя всеобщую ненависть и кого толпа называла христианами. Христа, от имени которого происходит это название, казнил при Тиберии прокуратор Понтий Пилат; подавленное на время это зловредное суеверие стало вновь прорываться наружу, и не только в Иудее, откуда пошла эта пагуба, но и в Риме, куда отовсюду стекается все наиболее гнусное и постыдное и где оно находит приверженцев. Итак, сначала были схвачены те, кто открыто признавал себя принадлежащими к этой секте, а затем по их указаниям и великое множество прочих, изобличенных не столько в злодейском поджоге, сколько в ненависти к роду людскому. Их умерщвление сопровождалось издевательствами, ибо их облачали в шкуры диких зверей, дабы они были растерзаны насмерть собаками, распинали на крестах, или обреченных на смерть в огне поджигали с наступлением темноты ради ночного освещения.
Первого августа 64 года Нерон предал ужасной казни несколько тысяч христиан. Он сам присутствовал почти на всех казнях и, поскольку отличался слабым зрением, смотрел на них сквозь отшлифованный изумруд, заменявший ему очки. Особенно неистовствовала толпа, когда девушек-христианок насиловали прямо на арене, а затем, обнаженных, привязывали к рогам диких быков и пускали тех скакать по кругу.
Жертвами стали и первоверховные апостолы Петр и Павел. Апостол Петр был распят на кресте вниз головой, говорят, по его собственному желанию, потому что он считал себя недостойным умереть смертью своего Господа. А апостол Павел как римский гражданин был обезглавлен мечом.
Группа керкирских (остров Корфу) мучеников пали жертвой провинциальных наместников Нерона. Апостол Матфей был убит в Иудее. За проповедь христианства он был то ли осужден Синедрионом и побит камнями, то ли распят римлянами на кресте. Смерть Матфея также относят на счет Нерона.
Современные ученые считают, что именно Нерон запретил христианство в Римской империи специальным законом Institutum Neronianum. Впрочем, об этом еще в III веке писал Тертуллиан. Перед христианами стоял выбор: участвовать как гражданам или подданным Римской империи в официальном культе императора или подвергнуться преследованиям.
К христианам достаточно было применить законы, направленные против святотатства или оскорбления величества (непризнание императора богом влекло за собой обвинение в оскорблении величества), чтобы приговорить их к жестокой смерти. Начались попытки принудить христиан совершить жертву божеству императору. И казни и пытки, казни и пытки.
Преступлениями Нерона густо заполнено все поле его тридцатидвухлетней жизни. Не зря при нем пришел конец первой династии римских цезарей. Перечислять все подвиги сего доблестного мужа нет смысла, но о главных стоит сказать, для чего откроем опять Светония.
26. Наглость, похоть, распущенность, скупость, жестокость его поначалу проявлялись постепенно и незаметно, словно юношеские увлечения, но уже тогда всем было ясно, что пороки эти — от природы, а не от возраста. Едва смеркалось, как он надевал накладные волосы или войлочную шапку и шел слоняться по кабакам или бродить по переулкам. Забавы его были не безобидны: людей, возвращавшихся с ужина, он то и дело колотил, а при сопротивлении наносил им раны и сбрасывал их в сточные канавы; в кабаки он вламывался и грабил, а во дворце устроил лагерный рынок, где захваченная добыча по частям продавалась с торгов, а выручка пропивалась. Не раз в таких потасовках ему могли выбить глаз, а то и вовсе прикончить: один сенатор избил его чуть не до смерти за то, что он пристал к его жене. С этих пор он выходил в поздний час не иначе, как в сопровождении войсковых трибунов, неприметно державшихся в стороне.
28. Мало того, что жил он и со свободными мальчиками и с замужними женщинами: он изнасиловал даже весталку Рубрию… Мальчика Спора он сделал евнухом и даже пытался сделать женщиной: он справил с ним свадьбу со всеми обрядами, с приданым и с факелом, с великой пышностью ввел его в свой дом и жил с ним как с женой… Он искал любовной связи даже с матерью, и удержали его только ее враги, опасаясь, что властная и безудержная женщина приобретет этим слишком много влияния. В этом не сомневался никто, особенно после того, как он взял в наложницы блудницу, которая славилась сходством с Агриппиной…
29. А собственное тело он столько раз отдавал на разврат, что едва ли хоть один его член остался неоскверненным. В довершение он придумал новую потеху: в звериной шкуре он выскакивал из клетки, набрасывался на привязанных к столбам голых мужчин и женщин и, насытив дикую похоть, отдавался вольноотпущеннику Дорифору: за этого Дорифора он вышел замуж, как за него — Спор, крича и вопя как насилуемая девушка. От некоторых я слышал, будто он твердо был убежден, что нет на свете человека целомудренного и хоть в чем-нибудь чистого и что люди лишь таят и ловко скрывают свои пороки: поэтому тем, кто признавался ему в разврате, он прощал и все остальные грехи.