Механизм сталинской власти: становление и функционирование. 1917-1941 - Павлова Ирина Владимировна. Страница 25

После смерти Ленина в речи на заседании коммунистической фракции II Всесоюзного съезда Советов Зиновьев вернулся к обоснованию политики «диктатуры партии»: «В этом вопросе мы незыблемо стоим на почве пролетарской диктатуры, железной диктатуры. Никто не может помышлять об ослаблении ее. А раз это так, то взаимоотношения партии и государства должны остаться старые   в том смысле, что партия руководит, партия   душа всего, партия занимается не только агитацией и пропагандой, как нам это хотели подсунуть, а партия организует, партия направляет, партия руководит Советской властью, партия   ее голова. Мы должны в этом вопросе все остаточки небольшевистских идей прежде всего выскрести ножом, чтобы в рядах большевистской партии не осталось ни малейших сомнений относительно основного вопроса о взаимоотношениях между партией и государством» [219]48. Это заявление не оставляло никаких сомнений в политических намерениях нового руководства партии.

В результате проведения политики «диктатуры партии» двойственность политической системы, сохранявшаяся при Ленине, исчезла. Это была уже не партия-государство, а партийное государство, так как партийный аппарат «проглотил» государство и сам стал структурой власти. Новая политическая система имела и жестко централизованную структуру, каркас которой являл собой иерархию партийных комитетов. Выстроенные по такому же типу иерархические структуры советских, хозяйственных, профсоюзных, комсомольских, карательных и других органов повсеместно копировали иерархию партийных комитетов, находились под их непосредственным надзором. Возвышение партийных комитетов над Советами означало выхолащивание и фактическую ликвидацию Советской власти. Управление в Советах перешло сначала к их исполкомам, затем к президиумам исполкомов, и, наконец, сами президиумы исполкомов оказались в полном подчинении у партийных комитетов, фактически стали их тенью. «Ни один важный политический или организационный вопрос,   говорил Сталин,   не решается у нас нашими советскими и другими массовыми организациями без руководящих указаний партии» [220]49. К осознанию этого принципиального изменения в системе политической власти многие члены партии пришли только к концу 1920-х гг., когда проблематичным стало само их пребывание в партии. И.В. Вардин, член большевистской партии с 1907 г., 27 июля 1928 г. направил Г. Зиновьеву материал, в котором писал о полнейшей победе «тенденции передавать решение всех дел исключительно исполкомам. На протяжении 1921–1925 гг. Советы фактически совершенно замирают, управление целиком сосредотачивается в руках исполкомов, точнее их президиумов. Связь с массами эти президиумы постепенно теряют...». В конце письма содержалось заявление: «Мы решительно против превращения Советов в декорацию. Как и во всех других вопросах мы и здесь целиком стоим на точке зрения Ленина, на почве нашей партийной программы. Мы считаем, что социалистическое строительство – лживая, лицемерная фраза, если Советы не работают по Ленину. Мы считаем, что практические указания нашей программы по вопросу о Советах, директивы VIII съезда партии и VII съезда Советов по вопросу о местных Советах безусловно должны проводиться в жизнь» [221]50. Но что мог сделать Зиновьев в 1928 г., тем более, что он сам был одним из инициаторов и идеологов этой реформы, укрепившей его лидерство (правда, на короткое время) в Петрограде и во всей Северо-Западной области?! Лидеры оппозиции сами в полной мере ощутили на себе мощь выстроенной ими политической машины. «Партия и государство слились   вот беда»,   наивно воскликнул Бухарин в одной из покаянных бесед летом 1928 г. [222]51

Пытаясь понять суть политической власти при Сталине, особенно в последующие годы, можно, конечно, изучать историю Советов и их исполкомов на всех уровнях, историю различных наркоматов, профсоюзных, комсомольских и других общественных организаций, но при этом следует помнить, что ни государственные, ни хозяйственные органы, ни тем более общественные организации, ни один съезд и даже пленум ЦК не могли принимать никаких самостоятельных политических решений. Все «шестеренки» этой системы приводились в движение теми решениями, которые принимались в самом центре сталинской власти, а затем спускались вниз по партийно-аппаратной иерархии, которая, в свою очередь, на разных уровнях соотносилась со всеми другими иерархическими структурами, составлявшими эту систему – советской, карательной, хозяйственной и др. Эти элементы системы могли только конкретизировать, дополнять, приспосабливать к своим ведомствам или местным условиям полученные решения, т.е. проводить в жизнь генеральную линию партии.

Все элементы советской политической системы в своей деятельности наглядно воплощали согласие как принцип функционирования системы отношений господства и подчинения. Во времена Сталина на принципе согласия действовали не только высшие партийные и государственные органы, но и пленумы ЦК партии, ее съезды и т.д. Их действия были настолько регламентированы, особенно с момента установления и закрепления сталинской власти, что воспринимаются как ритуал, пустая превращенная форма, из которой улетучилась действительная власть. Такой принцип организации отношений в политической системе действует, как правило, в тех государствах, в которых отсутствуют правовые отношения. В России этот принцип сосуществовал наряду с принципом всевластия – в качестве примера можно привести отношения Боярской думы и государя, которые «устанавливались практикой, обычаем, а не законом» (В.О. Ключевский).

Принцип согласия замещал отсутствующие принципы законности и моральных норм и представлял собой liberum veto наоборот. Даже в условиях, когда существовала угроза ареста, члены ЦК соглашались с генеральной линией партии, которую для них воплощал Сталин. Они окончательно «согласились» на Сталина после его победы во внутрипартийной борьбе, исход которой фактически был предопределен после того, как XIII конференция РКП(б) в январе 1924 г. сделала высшим законом внутренней жизни партии резолюцию X съезда «О единстве партии», опубликовав ее седьмой пункт. Вместе с тем принцип согласия нельзя сводить к простому ритуалу, это был механизм, скрывавший и одновременно подтверждавший действия реальной власти в стране.

Эта власть законно себя не оформляла – Конституция СССР никак не определяла правовые рамки государственной деятельности партийных органов. В результате поддерживалась иллюзия существования партии именно как общественно-политической организации, но не как структуры власти. Не случайно, что и шестая статья Конституции, декларировавшая руководящую и направляющую роль партии в политической системе советского общества, не только не проясняла картину, а, наоборот, затуманивала ее, тщательно скрывая властные функции аппарата КПСС.

Ссылки на существование большевистской партии вообще отсутствовали в Конституциях 1918 и 1924 гг. Наиболее раннее упоминание о ней в конституционных документах,   как верно заметил американский советолог Р. Пайпс, - встречается в так называемой сталинской Конституции 1936 г., 126-я статья которой объявляла партию «передовым отрядом трудящихся в их борьбе за укрепление и развитие социалистического строя» и «руководящим ядром всех организаций трудящихся как общественных, так и государственных». Он также верно отметил, что отсутствие в законодательных актах наиболее важных реалий государственной жизни вполне соответствовало русской традиции. Первое и довольно случайное определение царского самодержавия появилось лишь в «Военном регламенте» Петра I   более чем через двести лет после того, как оно стало основным политическим фактором страны. А крепостное право, составлявшее социальную основу Российской империи, и вовсе никогда не получало официального признания. Вплоть до 1936 г. правящий аппарат Коммунистической партии предпочитал скромно представлять партию как некую туманную силу, которая вовсе не правит, а лишь ведет страну своим вдохновляющим примером. Так, партийная программа, принятая в марте 1919-го, определяла роль РКП(б) как «организатора» и «вождя» пролетариата, «разъясняющего» последнему природу классовой борьбы, ни разу при этом не упоминая, что партия еще и управляет этим самым «пролетариатом», как, впрочем, и всем остальным. По мнению Р. Пайпса, «для всех, кто находился вне партийных рядов, действия большевиков, их решения, их кадровый состав   были абсолютно непроницаемыми (выделено мною   И. П.). 600.000 коммунистов, которые, по словам Каменева, произнесенным в 1919 г., "управляли" Россией, "причем… громаднейшей массой некоммунистической", напоминали не столько политическую партию, сколько правящую касту или элитарный орден» [223]52.