Преемники. От царей до президентов - Романов Петр Валентинович. Страница 21

Перечисленные выше доводы двух сторон не являются все же исчерпывающими и грешат категоричностью. С одной стороны, кого могут в наш век всерьез шокировать альковные приключения матушки-императрицы, которым до сих пор уделяется столько внимания? А с другой — с тех давних времен разноплеменные пушки палили в Европе (с разрешения и без оного русских) уже столько раз, что расслышать и объективно оценить эхо давних екатерининских залпов довольно сложно.

Екатерининский период действительно один из самых интересных, но не как история сражений или, тем более, амурных похождений, а как история политической и общественной мысли в России. В эпоху Ивана Грозного главным инструментом преобразований общества служил царский скипетр, при Петре Великом — плотницкий топор, при Екатерине — книга. Именно в это время русские значительно расширили круг своего чтения, а в их библиотеках рядом с пособиями по металлургии, кораблестроению и воинскому делу встали труды философские и политические; именно тогда в России появилось общественное мнение.

Это довольно точно уловили некоторые современники, не без резона утверждавшие, что если Петр Великий "создал в России людей", то именно Екатерина вложила в них душу.

Масоны и иезуиты, страшный Пугачевский бунт и тяжелая война с Турцией, немецкие колонисты на Волге. Дидро в Петербурге, борьба за независимость Америки, раздел Польши, Французская революция… Екатерининскую эпоху трудно назвать скучной. Это было уникальное время, когда теоретики в России ценились не меньше практиков. Самые передовые европейские взгляды получили шанс лечь в основу русской национальной политики, философы вошли в моду и нравились женщинам больше гусаров.

Это был период, казалось, последнего и решающего наступления европейской мысли на старую, еще допетровскую Русь, однако, когда штурм закончился, а дым рассеялся, выяснилось, что изрядно потрепанная русская Азия сумела все же отступить на заранее подготовленные пращурами позиции.

Русские так и не стали французами. А немка Екатерина так и не стала русской, хотя нет в истории России иностранки, которая бы так искренне старалась обрусеть.

Восхождение Софьи Августы, провинциальной и бедной немецкой принцессы Ангальт-Цербстской, на русский престол описывалось историками столь часто, что повторять все подробности не имеет смысла. Стоит лишь обратить внимание на те моменты, что в потоке прочей информации, как правило, теряются или редко анализируются.

В принципе, прусский король и императрица Елизавета Петровна оба желали укрепить матримониальными узами отношения Берлина и Петербурга, но вот в выборе невесты для Петра III поначалу стороны расходились. Елизавета хотела женить своего племянника на сестре Фридриха, но тот отправлять сестру в "медвежью" Россию пожалел, предложив взамен принцессу Ангальт-Цербстскую, дочь своего фельдмаршала. Найти замену было нетрудно: под рукой находилась Северо-Западная Германия — известный по тем временам питомник европейских принцев и принцесс. В этом уголке Европы, разделенном на множество мелких феодальных княжеств, уже давно забыли о звоне монет. Зато здесь всегда в изобилии хватало бедных, но честолюбивых принцев, готовых стать наемниками в любой европейской армии. И принцесс-бесприданниц, жаждущих пойти под венец с кем угодно, независимо от достоинств жениха, его вероисповедания и удаленности его владений. Была бы корона!

Кстати, сама Екатерина, нужно отдать ей должное, в своих записках откровенно признавалась, что русская корона ей нравилась много больше, чем сам жених. Да и позже, выбирая между верностью мужу, императору Петру III, и возможностью единолично сесть на престол, она без колебаний выбрала российский трон.

Было бы несправедливо объяснять принятое Екатериной решение только психологией "наемницы", для которой личная выгода превыше всего. Это, конечно, не так. Здесь работали и другие факторы. Екатерина уже тогда искренне полагала, что может не без пользы послужить России. И тем не менее следует признать: психологические установки, царившие в германском "институте благородных девиц", наверняка сыграли немалую роль в прагматичном стремлении Екатерины демонстративно отойти в сторону от непопулярного мужа, чтобы начать самостоятельную борьбу за корону Российской империи.

Екатерина отличалась огромным честолюбием и думала о своих интересах, а никак не об интересах прусского короля. Даже в самые трудные для нее времена, когда ее третировали и муж, и "тетушка Елизавета". Екатерину не покидала мысль о русском престоле. В своих записках она признавалась:

Одно честолюбие меня поддерживало, в глубине души моей было я не знаю что такое" что ни на минуту не оставляло во мне сомнения, что рано или поздно я добьюсь своего, сделаюсь самодержавной русской императрицей… Все, что я ни делала, всегда клонилось к этому, и вся моя жизнь была изысканием средств, как этого достигнуть.

Столь желанная цель покорилась Екатерине, потому что самые главные средства, то есть ум и характер, у нее имелись изначально. Любопытно, что едва ли не первым обратил на это внимание ее муж Петр. Наполовину в шутку, наполовину всерьез он называл жену "мадам la Ressource", то есть "мадам Возможности" или "мадам Средства", и утверждал, что его жена "разбирается во всем".

Супруг оказался для Екатерины и самым лучшим учителем, нужно было лишь внимательно следить за ним и делать все наоборот. Полукровка Петр Ульрих не хотел быть русским, не хотел учить русский язык, одеваться в русское платье, не скрывал ненависти к православию, во всем опирался исключительно на своих приятелей из Голштинии. Чистокровная немка Екатерина делала все, чтобы обрусеть: упорно и успешно учила язык своей новой родины, при любой возможности одевалась в русское платье (будучи уже на престоле, даже создала, как утверждают специалисты, целое направление в моде), подчеркнуто чтила все православные обычаи, предпочитала окружать себя русскими людьми.

Петр III оскорблял окружающих. Его жена пыталась нравиться всем, причем особенно старалась завоевать дружбу тех, кто ее не любил. Эту позицию Екатерина занимала не только на пути к трону, но упорно отстаивала ее и позже:

Боже избави играть печальную роль вождя партии — напротив, следует постоянно стараться приобрести расположение всех подданных.

Страстью Петра стали оловянные солдатики. Императрица читала столько, сколько не читала ни одна другая женщина в России. Пока муж играл, она изучала людей, используя как силу, так и слабость своих подданных.

Фридрих II явно ошибся в выборе кандидата на должность прусского агента в России, не сумев просчитать масштаб личности Екатерины. В результате неудачной интриги вместо "своего человека" король получил в России амбициозного политического игрока, настроенного отнюдь не в пользу Пруссии. Когда Екатерина взошла на престол, то вместо безоглядной поддержки времен Петра III Фридрих столкнулся с подчеркнуто недоброжелательным нейтралитетом России, который и остановил Семилетнюю войну в Европе.

Этот леденящий прусскую душу нейтралитет был тем единственным, что Екатерина сочла возможным предложить королю, но и этот жест показался ему подарком судьбы. Сам Фридрих, кажется, ожидал много худшего. Узнав о воцарении Екатерины, он так перепугался, что приказал ночью тайно перевезти государственную казну из Берлина в Магдебург, на случай если придется бежать.

Нового сильного игрока на русской политической сцене — жену Петра III — попытались немедленно использовать в своих интересах представители многих европейских держав. Удачливее всех оказался посланник Великобритании Хенбери-Уильямс; он в отличие от Фридриха сразу же оценил большой потенциал Екатерины.

В одной из своих депеш английский посол отмечает, что с момента своего приезда в Россию немка "всеми возможными для себя способами старалась завоевать любовь народа". В другом послании, описывая беседу с Екатериной, он говорит о том, что ее блестящий ум можно сравнить одновременно с гением кардинала Ришелье и Мольера. Сочетание столь разнородных фигур в характеристике поначалу смущает, однако если вдуматься, то Екатерина действительно умела, в зависимости от обстоятельств, демонстрировать и хитроумие Ришелье, и творческую изобретательность Мольера. До переворота ей больше помогало первое качество, а после она не раз блестяще демонстрировала второе.