Смерть в рассрочку - Сопельняк Борис Николаевич. Страница 88

— О женщинах.

— Вот именно, — просиял полковник. — Женщины здесь ни при чем, их просто угнали на работы, и оружия они в руки не брали. Значит, принудительной репатриации они не подлежат.

— Но ведь они не сами по себе. Они — жены тех, кого мы обязаны выдать. А их дети? — не унимался Дальтон. — Они-то чьи? Кому принадлежат эти ребятишки?

— Родителям, Дальтон. Родителям и только родителям! Поэтому я предлагаю снять с поезда всех женатых мужчин, причем вместе с их семьями. Завтра пойдет второй эшелон, а за эти сутки мужчины должны решить, берут ли они с собой жен и детей.

— Значит, я снимаю девять мужчин, девять женщин и семерых ребятишек? — уточнил Дальтон.

— Сколько есть, столько и снимайте! Но не забудьте: на размышления им ровно сутки. Комендантом второго эшелона назначен майор Стентон, людей передадите ему… Машины прибывают через час, — взглянул на часы полковник. — Разойтись и еще раз проверить вагоны! Я бы хотел, чтобы русские доехали живыми и знамя Сассекского королевского полка не было опозорено их кровью.

Утопающий в зелени и цветах городок живет своей жизнью. Бегут в школу дети. Спешат на службу чиновники. Идут с рынка нагруженные снедью женщины. На ступенях собора фотографируются молодожены.

А по улицам пробирается колонна грузовиков. В открытых кузовах разношерстно, но прилично одетые люди. Выглядят они довольно беззаботно, хотя встречаются встревоженные, настороженные лица. Заметив стоящий под парами паровоз, многие еще больше забеспокоились.

— Куда это нас?

— А черт его знает!

— Говорят, в другой лагерь.

— А в Союз не хочешь?

— Да брось ты! Хотели бы отправить, давно бы это сделали.

— Не забывай, с кем имеешь дело. Это же англичане, они слова в простоте не скажут.

— Да на что мне их слова?! Живем же, братцы. Живем! Что еще надо? У меня жена скоро второго парня родит. Мне о хлебе надо думать, о крыше над головой, о работе.

— Крыша у тебя будет. Деревянная. Из трех досок, — мрачно заметил кто-то.

— Ну вы, женатики, кончайте народ баламутить! На дворе сорок седьмой год, англичане со Сталиным на ножах, а вы никак не успокоитесь. Никому мы не нужны. Лично я женюсь на итальяночке и стану виноделом.

— Винодело-ом?! Что ты в этом понимаешь? Вино — это тебе не самогон из табуретки.

— А моя Оленька говорит по-итальянски. Ну, скажи, Олюшка, как будет по-итальянски мама? Моя мама?

— Мама мия, — доверчиво улыбнулась малышка.

— Ах, ты моя золотая! А как будет папа?

— Да будет тебе, — горделиво огляделся отец. — Папа — он везде папа. Правда, доча?

— Папа — это папочка, — прижалась к отцу девочка. Грузовик дернулся, остановился, и люди начали спрыгивать на землю. Кто-то замешкался, кто-то упал, заплакал ребенок, заголосила женщина…

— Станови-и-ись! — раздалась команда Дальтона. — Мужчины слева, женщины справа! Произвести перекличку!

Пока младшие офицеры бегали со списками вдоль строя, майор Дальтон подозвал одного из лейтенантов, что-то сказал, сделал руками охватывающий жест — и тут же колонну окружили вооруженные сассексцы.

— Вещи оставить на перроне! — приказал Дальтон. — Их погрузят в багажный вагон. Женщинам и их мужьям выйти из строя, вы поедете отдельно. Остальным по вагонам разойти-и-ись!

Погрузка прошла так быстро, что через несколько минут паровоз свистнул, окутался паром и потащил состав к виднеющимся вдали холмам. А небольшая группа женщин, мужчин и детей непонимающе топталась на перроне и ждала хоть какой-нибудь команды. Когда поезд скрылся, к ним подошел майор Стентон.

— Прошу в зал ожидания, — пригласил он.

Женщины подхватили детей, мужчины — нехитрый скарб, и со вздохом облегчения все двинулись к зданию вокзала. Небольшой зальчик оказался тесноват, но кое-как расположились, пристроили на скамейках детей, расселись и сами. Только после этого в зал вошел Стентон и, явно нервничая, сказал:

— Завтра утром пойдет второй поезд. Я — его комендант… То, что вы сейчас услышите, придумал не я. Среди вас есть офицеры, и вы хорошо знаете, что такое приказ. Так вот, мне приказано сказать вам следующее. Правительство Его Величества, а также правительство США решили всех военнопленных вернуть в Россию.

Кто-то охнул! Кто-то судорожно сглотнул ставший сухим воздух.

— Эшелон, который только что ушел, завтра пересечет границу Австрии, а там его встретят советские офицеры. По нашим законам выдаче подлежат только те лица, которые воевали на стороне Германия или дезертировали из Красной Армии, иначе говоря, речь идет о мужчинах. Женщин и, тем более, детей этот закон не касается.

Малыши перестали хныкать и прижались к отцам. Побледневшие женщины остановившимися глазами смотрели на окаменевших в горе мужей. А Стентон, часто сглатывая воздух, противно-серым голосом продолжал:

— Мы знаем, что не все хотят возвращаться в Союз. Но разлучать семьи… вырывать детей из рук отцов… делать жен вдовами — это… это…

Не понимая, что с ним происходит, Стентон рыдающе всхлипнул. Голос сорвался. Губы задрожали. Из глаз брызнули слезы.

— Будь я проклят! — отвернулся он к стене и достал платок. — Будь мы все прокляты! За что мне это наказание?! Господи, прости меня, Господи!

Потрясенный зал рыдал… Тоненько заливались дети. Голосили женщины. Скрипели зубами и не вытирали слез мужчины.

— Поймите меня, — кое-как совладав с собой, умоляюще прижимал к груди руки Стентон. — Поймите и, если сможете, простите. Они, — махнул он куда-то, — решили так: женщины и дети могут остаться, а мужчины должны уехать в Союз. Но если женщины не хотят расставаться с мужьями, они могут отправиться с ними.

Женщины прильнули к мужьям и заголосили пуще прежнего.

— Возможен еще один вариант, — проклиная свою судьбу, продолжал Стентон. — Родители уезжают, а дети остаются. Мы о них позаботимся. Отправим в Англию и позаботимся.

Матери так крепко прижали к себе детей, что те заколотились в истерике.

— Думайте, — шагнул к двери Стентон. — Поезд в девять утра.

Когда за Стентоном захлопнулась дверь, новый всплеск рыданий потряс здание вокзала.

— Петенька-а! Коленька-а! Ванюша-а! — бились около своих мужей молодые женщины. — Не бросай! Не покидай! Мы же поклялись всегда быть вместе, до самой березки!

А окаменевшие мужчины жили уже в другом, отчужденном измерении. Их лица заострились. Глаза запали. В уголках рта залегла печать страданий и потустороннего холода. Сухими, холодными руками они гладили головки детей, запоминали любимые черты жен, а потом, как по команде, начали снимать часы, доставать портсигары, расчески, зажигалки, другую мелочь… Не сразу сообразив, куда это деть, они достали носовые платки, завернули в аккуратные узелки уже, не нужные им вещи и отдали женам.

Всю ночь светились окна небольшого итальянского вокзальчика, всю ночь неслись оттуда всхлипы, стоны и рыдания заброшенных в эти края русских людей.

Тем временем по равнинам и холмам Италии мчался поезд с толстыми решетками на окнах.

— Господин майор, — обратился к Дальтону один из пленных, — а не слишком ли мы долго едем?

— Вот именно. Где тот лагерь, в который обещали нас доставить? — подхватил другой.

— А что это за река? — донеслось от окна.

— Смотри внимательней, на мосту должна быть табличка.

— Вижу. Братцы, да это же река По!

— По?! Не может быть!

— И солнце садится слева, — раздались встревоженные голоса. — Значит, мы едем на север!

— Были на севере Италии — и едем на север… Что-то тут нечисто. А не к границе ли нас везут?

— Точно, к австрийской границе!

— А там — советская зона.

— Надули!

— Обманули!

— Сволочи!

— Что мы вам сделали?!

— За что?

— Нас же расстреляют!

— У первой березы!

— Хрен им, не дамся!

Сверкнули ножи и бритвы. Из рассеченных вен брызнула кровь. Кто-то полоснул себя по горлу. Кто-то — по животу.