Партия расстрелянных - Роговин Вадим Захарович. Страница 104

Многие из писем издателей «Бюллетеня» Троцкому были заполнены намеками на сотрудничество Сержа с ГПУ. Рассказывая о беседе с вдовой Райсса, в которой принимал участие Серж, Зборовский писал: «В течение всего нашего разговора В. Серж ставил Эльзе Райсс вопросы разного рода о деятельности ГПУ, причём он выявлял знакомство с разными работниками этого „учреждения“» [1025].

В следующем письме Эстрин и Зборовский писали о подозрениях Кривицкого относительно Сержа. Такие подозрения действительно существовали у Кривицкого (а также у Райсса), поскольку Серж был единственным известным оппозиционером, которого Сталин разрешил выпустить из ссылки за границу [1026], [1027]. Муссируя эти настроения Кривицкого, Эстрин и Зборовский писали: «По мнению В., „литератор“ был послан со специальной целью сеять рознь в рядах IV Интернационала. В. даже говорил, что „литератору“, вероятно, дали особые инструкции резко писать против Сталина, чтобы таким образом завоевать доверие» [1028].

К этому в другом письме авторы письма добавляли сплетни бытового характера, призванные создать впечатление, что Серж находится на содержании НКВД: «Репутация „литератора“ такова — он всегда плачется, что у него нет денег… Живёт он вместе с тем не нуждаясь — содержит жену в пансионе, дочку маленькую в другом пансионе, а сам с сыном живёт, не нуждаясь». Утверждая, что «Лёва всегда относился с большим недоверием к „литератору“», в биографии которого «довольно много тёмных мест», Эстрин и Зборовский не удержались и от того, чтобы бросить тень на поведение Сержа в СССР: «Мы, например, узнали, что „литератор“ из ссылки писал очень жалобные письма, что ему очень тяжело живётся, и просил ему помочь. Здесь же его жена рассказывает, что они очень хорошо жили в ссылке, постоянно ели курицы и вообще никогда так хорошо не жили» [1029].

Интриги Зборовского были, по-видимому, инспирированы парижской резидентурой НКВД. Можно полагать, что временами сталинская агентура сознательно подбрасывала ему и Эстрин такую информацию о положении в СССР, которая призвана была дезориентировать Троцкого, спровоцировать его на выступления с оценками и прогнозами, не соответствующими действительности. Так, в письме от 14 февраля 1938 года рассказывалось о беседе с неким «иностранным журналистом, в 24 часа высланным из России». Со слов этого человека передавался целый букет небылиц: «Никакого троцкизма в России, ни тем более в партии нет… преследуются главным образом правые уклоны… Вся свора сосредоточена против Сталина: в партии, в Политбюро и в армии. Рассказчик уверяет, что всё Политбюро, в особенности Калинин, Молотов, Ворошилов и Каганович, настолько против Сталина, что он не осмеливается внести ни одного предложения, проводит их самовластно, опираясь на Ежова и его аппарат, и ставит в известность Политбюро, что сделано то-то и то-то, т. е. постфактум». Столь же дезориентирующий характер носили и прогнозы «рассказчика»: «Если будет война, Россия будет охвачена крестьянскими бунтами. Там, в деревне, идёт лютая борьба между единоличниками и колхозниками; это — два клана, постоянно друг с другом в драке». Со слов рассказчика передавались и «дезы» более частного характера, вроде того, что расстреляна Наталья Сац, «интимная подруга Орджоникидзе» [1030].

Если в получаемых сообщениях о положении в СССР Троцкий, как правило, отсеивал всё сомнительное, то по-иному обстояло дело с информацией, касавшейся парижского круга троцкистов. Превентивные сообщения о подозрениях, которые питают Серж и Сневлит в отношении Зборовского, достигли своей цели: Троцкий встал на сторону провокатора. 2 декабря 1938 года он послал Эстрин и Зборовскому письмо следующего содержания: «Тов. Е. [Этьен] должен, по моему мнению, немедленно обратиться к Сн. и B. C. с требованием представить свои обвинения в компетентную комиссию… Здесь должно проявить самую энергичную инициативу, чтобы как можно скорее прижать обвинителей к стене» [1031].

Считая Сневлита виновным в безответственности, проявленной в деле обеспечения безопасности Райсса, Троцкий написал статью «Ещё о товарищах Сневлите и Верекене», в которой содержалось немало неоправданно резких и несправедливых слов о Сневлите и его поведении в «деле Райсса» и столь же безоговорочное одобрение позиции Зборовского и Эстрин, которые, по словам Троцкого, «осветили действительную историю этого дела» [1032].

Таким образом, огромную роль в разрыве Троцкого с невозвращенцами, тянувшимися на первых порах к нему и Седову, и с крупными зарубежными политическими деятелями, близкими к нему по своим взглядам, сыграла тенденциозная и лживая информация, которая шла от лиц, на которых непосредственно держалось издание его главного детища — «Бюллетеня оппозиции». Попытки посеять рознь между Троцким и его наиболее видными зарубежными сторонниками дали свои результаты. Троцкий поверил тому, кому не следовало верить, но кто непрерывно клялся в безграничной преданности его делу, и порвал с теми, кто, хотя вступали с ним в полемику и делали некоторые неверные теоретические и политические выводы, могли бы оставаться его близкими соратниками.

Разрыв Троцкого с советскими невозвращенцами и зарубежными друзьями объяснялся не только провокациями Зборовского. Такие люди, как Кривицкий и Бармин, пережившие тяжёлую внутреннюю драму и вынужденные резко сменить свой образ жизни, могли бы сохранить чёткие идейные ориентиры при условии непосредственного общения с Троцким. В атмосфере такого постоянного живого общения и творческого диалога, необходимого политику и революционеру, могли бы сгладиться и разногласия между Троцким и такими выдающимися общественными деятелями, как Сневлит и Серж.

И на деятельности самого Троцкого болезненно сказывалось отсутствие живого общения с близкими ему по взглядам людьми, которое не могла заменить самая интенсивная переписка.

К этому следует прибавить некоторые особенности личности Троцкого, к которому приложимо известное изречение: «Наши недостатки есть продолжение наших достоинств». Сохраняя неизменную веру в силу больших политических идей, Троцкий одновременно относился с брезгливостью к подмене принципиальных идейных споров личными склоками, сплетнями и интригами. Неспособный к мелкому политиканству, он был в известном смысле беспомощен перед лицом подобных явлений, неизбежно вмешивающихся в политические отношения. Отсюда шла его сила в периоды революционного подъёма, когда такое политиканство вынуждено было отступать на задний план, и его известная слабость в периоды революционного спада, когда оно оказывало ощутимое влияние на расстановку политических сил. Эта слабость проявилась в 1923—1925 годах, когда Троцкий оказался одним против остальных членов Политбюро, сплотившихся на беспринципной основе борьбы против его влияния в партии и стране. Она же дала себя знать во второй половине 30-х годов, когда развернулись тёмные интриги внутри небольшого кружка его единомышленников.

Переоценивая возможности убеждения силой больших политических идей, Троцкий нередко упускал из виду «человеческое, слишком человеческое» (Ницше), т. е. чисто психологические, в том числе и низменные факторы, способные оказывать влияние на политическую борьбу. Ясность и проницательность, неизменно присущие ему в оценке больших исторических событий и политического облика крупных исторических личностей, нередко изменяли ему в оценке конкретных человеческих отношений, в особенности когда они были отравлены провокацией. Отсюда — его известная податливость к недобросовестным и предвзятым оценкам, которые шли от Зборовского и Эстрин, и столь же неоправданная резкость по отношению к оклеветанным ими людям, которые могли бы стать его надёжной опорой в строительстве IV Интернационала.

LI

Конец «ежовщины»

Осенью 1938 года Сталину стало ясно, насколько великая чистка ослабила Советский Союз и какими роковыми последствиями для страны может обернуться её продолжение. По-видимому, в это время он пришёл к выводу пожертвовать Ежовым, с которым большинство населения связывало кошмар чисток. Сталин расправлялся с «железным наркомом» постепенно, исподволь готовя общественное мнение к его устранению. 9 апреля 1938 года Ежов был назначен наркомом водного транспорта в дополнение к трём уже занимаемым им постам. А спустя четыре месяца после этого в Москву был переведён Берия, назначенный первым заместителем наркома внутренних дел и начальником Главного управления госбезопасности — той структуры НКВД, на которую возлагалось проведение политических репрессий.