Партия расстрелянных - Роговин Вадим Захарович. Страница 30

Утверждение Хрущёва, что очищение имён бывших оппозиционеров от заведомо ложных обвинений оказалось бы выгодно «только нашим врагам, врагам социализма, врагам рабочего класса», маскировало нежелание правящей верхушки советской и зарубежных компартий «ворошить прошлое», продиктованное заботой не об интересах социализма, а о собственных интересах. Ведь юридическая реабилитация бывших оппозиционных лидеров привела бы к восстановлению их политических имён и побудила бы к анализу выдвигавшейся ими идейной альтернативы сталинизму. Запятнанные своими прошлыми позорными заявлениями о справедливости расправы над «врагами народа», Хрущёв и другие ведущие бюрократы периода «оттепели» были не готовы и не способны к переосмыслению внутрипартийной борьбы, которое непременно поставило бы под сомнение не только сохранявшуюся со сталинских времен концепцию истории партии, но и сталинистскую концепцию социалистического строительства, прочно отложившуюся в их сознании и определявшую их текущую политику.

Особенно постыдно выглядит объяснение Хрущёвым нежелания даже подойти к вопросу об исторической судьбе и политической роли Троцкого. «Троцким и вопросом о его гибели мы не занимались,— заявлял он.— Мы не поднимали занавеса и даже не хотели этого. Мы вели с Троцким идеологическую борьбу, судили его, были и остались противниками его идеологии, его концепции. Он нанёс немалый вред революционному движению, а тем более и погиб не на территории СССР, погиб без суда и следствия» [282] (курсив мой.— В. Р.). Даже в мемуарах Хрущёву не хватило смелости упомянуть о потайной акции, совершённой во время его правления: приглашении убийцы Троцкого Меркадера после отбытия 20-летнего тюремного заключения в Москву, где ему была вручена присуждённая ещё в сталинские времена Золотая Звезда Героя Советского Союза.

В первых главах мемуаров Хрущёву оказалось не под силу перешагнуть через сталинистские оценки внутрипартийной борьбы 20-х годов. Он по-прежнему утверждал, что эта борьба велась «партийными ленинскими методами», путём свободных демократических дискуссий и свободного голосования в партийных организациях. Однако, чем дальше продвигался Хрущёв в своих размышлениях о прошлом, тем больше он подвергал критической переоценке свои прежние взгляды и суждения, тем чаще подчёркивал политические заслуги лидеров антисталинских оппозиций. Говоря об уничтожении Сталиным почти всех партийных деятелей, которые «боролись в рядах партии над её сплочением», он добавлял: «Ленин в предсмертной записке упомянул, что в партии два самых выдающихся человека — Троцкий и Сталин. И тут же Ленин написал об отрицательных чертах Сталина» [283].

Вопросы о характере московских процессов на протяжении 60—70-х годов широко обсуждались в западной коммунистической прессе. Однако даже в вышедшей после XXII съезда КПСС книге известного деятеля английской компартии Палма Датта утверждалось: враги коммунизма «заявляют, что все судебные процессы, проводившиеся советскими органами госбезопасности… были, дескать, инсценированы. Эти чудовищные извращения и преувеличения серьёзного факта — желания исправить содеянное — возможны в настоящий момент на Западе лишь в силу того, что длительный процесс юридического пересмотра и расследования событий данного периода ещё не завершён. Мы не можем ещё противопоставить этим измышлениям точные, полные данные… Историкам следует подождать, пока не будет завершена работа правосудия» [284].

Однако «правосудие» времен застоя вообще отказалось от дальнейшего расследования московских процессов. Брежневское руководство проигнорировало даже призыв зарубежных коммунистических и социалистических партий, видных деятелей западной культуры к реабилитации одного лишь Бухарина, который рассматривался на Западе в качестве носителя гуманистической альтернативы сталинизму.

Единственное заявление о невиновности Бухарина и Рыкова было сделано в 1962 году на совещании историков. Отвечая на записку из зала, докладчик Поспелов заявил как о само собой разумеющемся: «Достаточно внимательно изучить документы XXII съезда КПСС, чтобы сказать, что ни Бухарин, ни Рыков, конечно, шпионами и террористами не были» [285]. Между тем столь категорическая ссылка на XXII съезд была явно не к месту, ибо на нём о Бухарине и Рыкове вообще ничего не говорилось. Характерно и то, что с этим заявлением выступил человек, называвший в 1937 году «правых» во главе с Бухариным и Рыковым «оголтелой бандой врагов народа, готовых на все и всяческие преступления против нашей родины, бандой фашистских мерзавцев» [286].

В изданиях нового учебника по истории КПСС, заменившего «Краткий курс», зона критики Сталина и сталинизма то сужалась, то расширялась. При этом сохранялось табу на какое-либо упоминание о московских процессах. Ещё более нелепым выглядело умолчание о главных подсудимых этих процессов во всех советских справочных и энциклопедических изданиях, выпущенных вплоть до конца 80-х годов. В них содержались статьи о Гитлере, Муссолини и других деятелях фашизма, но начисто отсутствовали биографические справки о Троцком, Зиновьеве, Бухарине и других лидерах антисталинских оппозиций. Единственным изданием, в котором их персоналии нашли место, было полное собрание сочинений Ленина. Но даже в 45 томе этого издания, вышедшем в 1964 году, в кульминационный момент критики сталинизма, содержание этих персоналий сводилось в основном к утверждениям об «антипартийной деятельности» этих лиц.

На любое позитивное или даже нейтральное упоминание о деятелях антисталинских оппозиций в историко-партийной или художественной литературе был наложен безусловный запрет. Эта тенденция усилилась в 70-е годы, когда был выпущен целый ряд пухлых наукообразных трудов, посвящённых «борьбе партии с троцкизмом». В них воспроизводилась традиционная сталинистская концепция внутрипартийной борьбы, очищенная лишь от упоминаний о московских процессах и шпионско-диверсионной деятельности оппозиционеров.

Первые годы «перестройки» не прибавили чего-либо существенно нового к оценке нашего исторического прошлого. В докладе Горбачёва, посвящённом 70-летию Октябрьской революции, воспроизводилась традиционная сталинистская концепция победоносной борьбы партии за строительство социализма. К «новациям» доклада относились лишь несколько критических фраз о Сталине и первое благоприятное упоминание о Бухарине, для которого был избран, однако, специфический контекст: наряду со Сталиным и некоторыми другими деятелями партии Бухарин положительно оценивался за его вклад в борьбу с троцкизмом.

Лишь когда обнаружились первые провалы щедро разрекламированной «перестройки», горбачёвское руководство решило занести в её актив «гласность», обращённую в прошлое. Была создана комиссия по дополнительному изучению материалов, связанных со сталинскими репрессиями, которая осуществила, наконец, пересмотр московских процессов. Были реабилитированы в юридическом и политическом отношении все их подсудимые (за исключением Ягоды), а затем — и другие активные оппозиционеры, осуждённые закрытыми судами или решениями Особого совещания.

С 1988 года началась публикация трудов наиболее видных оппозиционеров (прежде всего Бухарина), а также работ, освещающих «белые пятна» истории, в том числе факты сопротивления коммунистических оппозиций сталинизму.

В середине 1989 года в советской печати появились первые фрагменты из работ Троцкого, вслед за чем были опубликованы некоторые его статьи и книги. Однако воздействие этих публикаций на советскую общественность было перекрыто валом антикоммунистической пропаганды, отождествляющей сталинизм с большевизмом. Эта тенденция проявилась и в первых вышедших в СССР работах о Троцком, принадлежавших партаппаратчику Васецкому, сделавшему в годы «застоя» партийную и научную карьеру на критике «троцкизма», и генералу Волкогонову, приобретшему в тот же период известность своими работами по «разоблачению идеологических диверсий империализма» [287]. В годы «перестройки» и «реформ» Васецкий превратился в идеолога «национально-патриотических сил», а Волкогонов — в идеолога «демократов». Оба этих течения сомкнулись в осуждении «утопичности» и «преступности» теории и практики большевизма.