1937 - Роговин Вадим Захарович. Страница 64

Вместе с тем следует отметить, что далеко не все участники пленума присоединили свой голос к оголтелой травле Бухарина и Рыкова. Об этом свидетельствует подсчёт реплик, позволяющий показать своего рода «расстановку сил» на пленуме. Всего в стенограмме пленума зафиксировано около тысячи реплик, прозвучавших во время обсуждения дела Бухарина и Рыкова. Ни одна из них не была подана хотя бы в робкую защиту обвиняемых и не ставила целью поставить под сомнение даже отдельные обвинения, выдвинутые против них. Все реплики носили либо обличительный, либо издевательский характер.

Примерно треть реплик предваряется записью «голос (или голоса) с места» — стенографистки не успевали установить, кому принадлежат реплики. В остальных случаях в стенограмме указано авторство реплик.

Больше всего реплик (100, включая развёрнутые монологи, прерывавшие выступления Бухарина и Рыкова) принадлежало Сталину. К этому числу приближается количество реплик, поданных Молотовым (82) и Кагановичем (67). Реплики остальных членов Политбюро располагаются по убывающей в следующем порядке: Косиор (27), Ворошилов (24), Микоян (24), Чубарь (11), Калинин (4).

Среди кандидатов в члены Политбюро наибольшую активность проявил Постышев (88 реплик). Затем следуют Эйхе (14), Петровский (8), Жданов (5), Рудзутак (1).

Реплики лиц, непосредственно причастных к чекистскому и партийному следствию, располагаются в следующем порядке: Шкирятов (46), Ежов (17), Вышинский (не состоявший ни в одном из руководящих партийных органов и присутствовавший на пленуме в качестве прокурора СССР) и Ярославский (по 5).

Среди «рядовых» членов и кандидатов в члены ЦК особую активность проявили Берия (20), Межлаук (19), Будённый (17) и Стецкий (17). За ними следуют Гамарник (11), Полонский (8), Ягода (7), Шверник (6), Лозовский (5), Хрущёв (4). Пять человек подали по 3 и четырнадцать — одну или две реплики. Таким образом, свой вклад в травлю обвиняемых внесли около 50 человек — менее половины от общего числа присутствовавших на пленуме членов и кандидатов в члены ЦК.

Надо полагать, что Сталин провёл тщательный анализ реплик — тем более, что все они посылались на просмотр и редактирование участникам пленума и затем прилагались к стенограмме.

XXVI

Бухарин и Рыков защищаются

После четырёхдневного обсуждения своего дела Бухарин и Рыков дошли до состояния предельной изнурённости и подавленности. Н. А. Рыкова вспоминает, что в первые дни пленума её отец часто повторял: «Они меня хотят посадить в каталажку». В последующие дни он уже почти не говорил с родными, не курил и не ел [527].

В соответствии со сценарием «партийного следствия» Бухарину и Рыкову предстояло выступить с заключительными речами.

Поскольку длительное обсуждение немного прибавило к показаниям, разосланным до пленума, Бухарин не смог добавить ничего существенного к ранее высказанным им аргументам. Он безуспешно повторял, что не может «до конца и даже до половины объяснить рад вопросов о поведении людей, на меня показывающих» [528].

Уверяя, что он «абсолютно не хотел опорочить новый состав Наркомвнудела», Бухарин осмелился лишь напомнить, что, согласно представленным на пленум тезисам Ежова, в НКВД было раскрыто много двойных агентов, и в этой связи высказывал предположение: «Может быть, и в аппарате [НКВД] не совсем до конца дочистили» [529].

Другим рубежом, который не смел переступить Бухарин, было выражение сомнений по поводу «троцкистских процессов». Когда Молотов стал его настойчиво допрашивать, считает ли он правдоподобными показания подсудимых на этих процессах, Бухарин под смех зала заявил: в этих показаниях правдоподобно всё, за исключением того, что относится к нему [530].

На протяжении всей речи Бухарина прерывали злобными и язвительными репликами, тон которым задавали Молотов и Каганович. В один из наиболее драматических моментов объяснений Бухарина Молотов прервал его словами: «Чёрт тебя знает, что ты делаешь, от тебя всего можно ожидать». Когда Бухарин начал говорить о своих прежних заслугах перед партией, Молотов бросил реплику: «Даже Троцкий кое-что хорошее делал, а теперь он фашистский агент, докатился!», что Бухарин тут же поспешил подтвердить: «Верно, верно» [531].

Помимо «вождей», особенно усердствовали в репликах Стецкий и Межлаук, изрядно напуганные напоминанием Бухарина об их принадлежности в прошлом к его «школе» (имя Межлаука даже называлось в криминальном контексте в одном из показаний). Достаточно было Бухарину начать открещиваться от обвинений в «нападении на НКВД», как Стецкий поспешил выкрикнуть: «Это вы всё заимствовали у Троцкого. Троцкий во время процесса то же самое писал в американской печати» [532].

Отвечая на все эти злобные выпады, Бухарин продолжал винить в создании вокруг него конфронтационной атмосферы исключительно «двурушников-троцкистов». «Вся трагичность моего положения,— говорил он,— в том, что Пятаков и все прочие так отравили всю атмосферу, просто такая атмосфера стала, что не верят человеческим чувствам — ни эмоции, ни движению души, ни словам. (Смех.)»

В конце бухаринской речи из зала стали раздаваться выкрики: «В тюрьму посадить давно пора!» На это Бухарин ответил последними словами, прозвучавшими в его выступлении: «Вы думаете, от того, что вы кричите — посадить в тюрьму, я буду говорить по-другому? Не буду говорить» [533].

Рыков начал свою заключительную речь словами о том, что он отчётливо понимает: «Это собрание будет последним, последним партийным собранием в моей жизни». С отчаянием он повторял, что сложившаяся на пленуме обстановка прямо подталкивает его к мыслям о самооговоре: «Я вот иногда шепчу, что не будет ли как-то на душе легче, если я возьму и скажу то, что я не делал… Конец один, всё равно. А соблазн — может быть, мучения меньше будет — ведь очень большой, очень большой. И тут, когда я стою перед этим целым радом обвинений, ведь нужна огромная воля в таких условиях, исключительно огромная воля, чтобы не соврать…» [534]

Эта трагическая исповедь послужила Сталину поводом для того, чтобы попытаться подтолкнуть Рыкова на путь самооклеветания, поставив ему в пример поведение расстрелянных подсудимых недавних процессов. «Есть люди,— заявил Сталин,— которые дают правдивые показания, хотя они и страшные показания, но для того, чтобы очиститься вконец от грязи, которая к ним пристала. И есть такие люди, которые не дают правдивых показаний, потому что грязь, которая прилипла к ним, они полюбили и не хотят с ней расстаться» [535].

В ходе речи Рыкова ему упорно напоминали о единственном «преступлении», в котором он признался,— чтении вместе с другими «правыми» рютинской листовки. Когда Рыков вновь упомянул об этом эпизоде, на него посыпались упреки в недоносительстве, уже давно возведённом сталинистами в ранг партийного и государственного преступления.

Ворошилов: Если она [листовка], на твоё счастье, попалась, ты должен был забрать её в карман и тащить в Центральный Комитет…

Любченко: На пленуме Центрального Комитета почему не сказал, что у Томского её уже читали?

Хрущёв: У нас кандидаты партии, если попадётся антипартийный документ, они несут в ячейку, а вы — кандидат в члены ЦК.

Отвечая на эти реплики, Рыков заявил, что допустил «совершенно явную ошибку». Не удовлетворившись этим, Молотов напомнил Рыкову ещё один факт его «двурушничества»: при обсуждении в 1932 году на пленуме ЦК вопроса о «Рютинской платформе» Рыков заявил, что если бы узнал, что у кого-то имеется эта платформа, то потащил бы такого человека в ГПУ. В ответ на это Рыков заявил: «Тут я виноват и признаю целиком свою вину… За то, что я сделал, меня нужно карать, но нельзя карать за то, чего я не сделал… одно дело, если меня покарают за то, что я не притащил куда нужно Томского и других, совершенно другое, когда утверждают, что я с этой программой солидаризировался, что эта программа была моя». Не удовольствовавшись такой квалификацией Рыковым своего поведения, Шкирятов бросил ещё одну реплику: «Раз об этом не сообщил, значит был участником» [536].