Власть и оппозиции - Роговин Вадим Захарович. Страница 28

Поставленный в состояние обороны многочисленными требованиями дать объяснения пленуму по поводу переговоров с Каменевым, Бухарин в очередной раз признал эти переговоры своей политической ошибкой и сводил их смысл к просьбе, чтобы зиновьевцы «не прикладывали ещё своей руки к той травле, которой я подвергался» [226].

Разумеется, членам ЦК было ясно, что «травля» со стороны зиновьевцев, совсем недавно «вышибленных» из партии и только что вернувшихся в неё с покаяниями в собственных «ошибках», не могла сколько-нибудь серьезно ослабить позиции Бухарина. Поэтому Бухарин, сознавая неубедительность этих своих объяснений, сделал попытку перейти в контрнаступление, заявив, что обвинения в попытке организации им блока со «вчерашними троцкистами» имеют целью «перекрыть намечающийся другой „блок“, который сейчас заключается некоторыми товарищами из Политбюро с некоторыми бывшими троцкистами» [227]. Этот намек Бухарин попытался подкрепить выдержками из перехваченного ГПУ письма Преображенского, где говорилось о том, что «у нас чрезвычайно уменьшились разногласия (со сталинцами.— В Р.) по ряду капитальнейших вопросов экономической политики» [228].

Выслушав аргументацию Бухарина и его сторонников, Сталин выступил с обширной речью, которую, как и в прежние наиболее острые моменты борьбы с оппозициями, начал с того, что не намерен «касаться тех намеков и скрытых обвинений личного порядка, которыми были пересыпаны речи товарищей из бухаринской оппозиции» [229]. В противовес бухаринцам, говорившим о наличии у спорящих сторон лишь отдельных оттенков в трактовке политики партии, Сталин заявил о существовании двух принципиально различных политических линий: линии большинства Политбюро и линии бухаринской группы.

Направляя свой главный удар непосредственно против Бухарина, Сталин попытался прежде всего развенчать его репутацию как ведущего марксистского теоретика. Цитируя положения его работ, начиная с 1924 года, он сконструировал из них «антимарксистскую и антиленинскую теорию». Не смущаясь тем, что именно эта теория составляла в 1925—27 годах идейное кредо правящей фракции, Сталин утверждал, что она якобы раньше «лежала под спудом» и поэтому «можно было не обращать на неё внимания». Зато теперь её надо «расколотить как теорию неправильную и вредную», поскольку-де «мелкобуржуазная стихия, разыгравшаяся в последние годы, стала одухотворять эту антимарксистскую теорию, придавая ей актуальный характер» [230].

Пользуясь тем, что Бухарин не был готов проявить такую стойкость и последовательность в отстаивании своих взглядов, какую проявляли прежние оппозиции, Сталин бросил ему такие резкие обвинения, какие прежде не бросал даже «троцкистам». Так, он заявил, что Бухарин взял тезис о военно-феодальной эксплуатации крестьянства «из арсенала лидеров кадетов Милюкова… Бухарин подпевает господам Милюковым, плетется в хвосте за врагами народа» [231].

Впервые введя в партийную лексику понятие «враг народа» и косвенно направив его против одного из лидеров партии, Сталин попутно сделал ещё одно зловещее заявление, подобного которому не выдвигалось даже в самые острые моменты борьбы с прежними оппозициями. Он использовал признание, которое Бухарин выпалил в разгаре борьбы с оппозицией 1923 года ради доказательства «опасности» фракционных образований в партии — о том, что в 1918 году левые эсеры предложили ему как лидеру «левых коммунистов» сформировать коалиционное правительство без участия Ленина, чтобы объявить войну Германии. Основываясь на этом признании, Сталин заявил: «История нашей партии знает примеры, как Бухарин в период Брестского мира, при Ленине, оставшись в меньшинстве по вопросу о мире, бегал к левым эсерам, к врагам нашей партии, вёл с ними закулисные переговоры, пытался заключить с ними блок против Ленина и ЦК. О чём он сговаривался с левыми эсерами, нам это, к сожалению, ещё неизвестно. Но нам известно, что левые эсеры намеревались тогда арестовать Ленина и произвести антисоветский переворот» [232] (курсив мой.— В Р.). Так «гениальный дозировщик» ещё в то время, когда Бухарин находился в составе Политбюро, проложил мостик к прозвучавшей спустя девять лет на процессе «право-троцкистского блока» версии о «сговоре» Бухарина с левыми эсерами об аресте и убийстве Ленина.

За всем этим Сталин уделил сравнительно мало внимания обоснованию своей стратегической линии в области экономической политики. Он категорически отверг предложение Рыкова и Бухарина об импорте хлеба за счёт кредитов капиталистических стран, мотивируя это как необходимостью сохранить валюту для ввоза промышленного оборудования, так и политическими соображениями: необходимостью проявить «должную стойкость и выдержку, не поддаваться на лживые обещания насчёт отпуска хлеба в кредит и показать капиталистическому миру, что мы обойдемся без ввоза хлеба» [233]. Если бы Политбюро согласилось на это предложение «правых», утверждал Сталин, страна не получила бы кредитов на финансирование промышленных заказов.

Объясняя придерживание хлеба, сокращение посевов и т. д. усилением кулака и его политической враждебностью к Советской власти, Сталин настаивал на применении чрезвычайных мер и в будущем, поскольку «кулак не будет сдавать достаточное количество хлеба добровольно, в порядке самотека» [234]. Нагнетая представления об «усилении сопротивления всех и всяческих классовых врагов», Сталин заявил, что вредители-«„шахтинцы“ сидят теперь во всех отраслях нашей промышленности. Многие из них выявлены, но далеко ещё не все выявлены» [235]. «Подрывную работу» вредителей и сопротивление крестьянства чрезвычайным мерам Сталин рассматривал как звенья одной цепи, как доказательство того, что «капиталистические элементы не хотят добровольно уходить со сцены: они сопротивляются и будут сопротивляться социализму, ибо видят, что наступают последние дни их существования» [236]. В дальнейшем, ссылаясь на «материалы» всё новых сфабрикованных дел и процессов, Сталин будет вновь и вновь вытаскивать на свет тезис о фатальном обострении классовой борьбы с тем, чтобы в конечном счёте использовать его для уничтожения подавляющего большинства партии.

При всём этом на пленуме Сталин не высказал и намека на возможность «сплошной коллективизации». Подчеркивая постепенный характер объединения крестьянских хозяйств в колхозы, он заявил, что «индивидуальное бедняцко-середняцкое хозяйство в деле снабжения промышленности продовольствием и сырьем играет и будет ещё играть в ближайшем будущем преобладающую роль» [237].

В решениях апрельского пленума установка на ускорение темпов индустриализации сочеталась с установкой на умеренные темпы коллективизации. Эта установка была закреплена в решениях открывшейся через несколько дней после пленума XVI конференции ВКП(б), где указывалось, что мелкое крестьянское хозяйство далеко ещё не исчерпало и не скоро исчерпает имеющиеся у него возможности, что оно в ближайшие годы даже при максимально возможном развитии совхозов и колхозов будет давать основной прирост сельскохозяйственной продукции. «Развитие крупного общественного хозяйства в Советской стране,— подчеркивалось в резолюции конференции,— происходит не путём пожирания, разрушения, уничтожения и разорения мелких и мельчайших хозяйств, не путём борьбы с ними, а путём экономического подъёма, роста, подтягивания их к высшему уровню техники, культуры и организации. Крупное общественное хозяйство не противопоставляется индивидуальным бедняцким и середняцким хозяйствам, как враждебная им сила, а смыкается с ними, как источник помощи им, как пример преимущества крупного хозяйства, как организатор содействия им в деле постепенного объединения их в крупное хозяйство» [238].

С докладом о пятилетнем плане на конференции выступил Рыков, который представил разработанные Госпланом два варианта пятилетки: отправной или минимальный и оптимальный, который по основным показателям был примерно на 20 % выше первого. Оба варианта включали вполне достижимые, реалистические показатели индустриализации и колхозного строительства.