«Герої» наизнанку - Росов Олег. Страница 5
Что же происходило в ОУН в конце 1939 — начале 1941 года, т. е. в интересующий нас период?
Часть 2
Точка зрения мельниковцев изложена в т. н. «Белой книге ОУН». Согласно выписке из нее, после смерти Коновальца встреча между А. Мельником и С. Бандерой, с которой раскол перешел в острую фазу, произошла 5 апреля 1940 г. Бандера передал Мельнику письма с требованиями от себя и от своего соратника из числа оуновских функционеров на Западной Украине Карбовича (Я. Стецько). Первоначально Мельник попытался выяснить полномочия Бандеры и насколько это письмо является официальным документом.
В переданных же Мельнику письмах содержалось уведомление, что Бандера принимает на себя управление ОУН на основании проведенного Большого собрания ОУН. Это собрание имело место 1 февраля 1940 года в Кракове, и принимали в нем участие т. н. «молодые» оуновцы из числа друзей и соратников Бандеры по подполью и терактам.
Поняв, что это личная инициатива Бандеры и нескольких его друзей по подполью и студенческим годам, Мельник пришел в ярость, письма принял, но обвинил Бандеру в своеволии, нарушении приказов и инструкций и отсутствии у него полномочий выступать в качестве руководителя ОУН. Разозленный Мельник категорически отверг претензии Бандеры и потребовал от него предстать перед Главным Революционным Трибуналом ОУН.
Следует отметить, что советские органы госбезопасности тут были абсолютно ни при чем. Узнав о расколе из показаний арестованных членов оуновского подполья, например, на одном из допросов 4 сентября 1940 г. арестованный член ОУН говорил: «…В прочтенной мною части данной шифровки Краковский центр нашей организации излагал следующее: «Заграничный центр раскололся. Более реакционная часть оуновских контрреволюционных кадров в августе 1940 года создала повстанческий антисоветский комитет во главе с ними признанным Степаном Бандерой, под кличкой «СИРЫЙ»…», руководство органов госбезопасности принимает решение разобраться в данной ситуации.
Кстати, сообщения закордонных агентов НКВД касаемо раскола в ОУН представляют собой большой интерес, поскольку являются, как бы оценкой со стороны «независимого лица». В частности, в докладной от 3.12.40 г. на имя Секретаря ЦК КП(б)У Н.С. Хрущева нарком внутренних дел И.А. Серов на основании деятельности закордонного агента «Украинец» и переданных им документов сообщает следующее:
«…Давая характеристику бандеровской линии, мельниковцы пишут:
«Большого шума наделали своей деятельностью, так называемый «революционный провод», ставя голодных на власть мальчишек, которые долгие месяцы провели в мечтании, как бы без работы и усилия, а только ложью и шумом засесть в проводных местах.
Под их нашептыванием молодой и необразованный Бандера приложил свою руку к преступлению по расколу националистического движения. Бандеровцы постепенно подорвали славу «революционного провода»…»
В докладной отмечается, что выступление Бандеры против «генеральной линии», конкретно, против Коновальца началось еще в 1935 году. При этом бандеровцы попытались склонить на свою сторону одного из руководителей ОУН, приближенных к Конвальцу, Я. Барановского. Тогда это не получилось, а Барановский разоблачил бандеровцев перед руководством. Впоследствии Бандера этого не забыл и отомстил, обвинив Барановского в предательстве, и предоставил фотокопии документов польской контрразведки с показаниями Барановского.
Мельниковцы не остались в долгу и обвинили Я. Горбового, двоюродного брата одного из участников собрания и ближайшего соратника Бандеры Владимира Горбового, в сотрудничестве с НКВД. Сторону Бандеры принял один из старейших организаторов ОУН Рико-Рихард Яры-Ярый. Судя по всему, Ярый и начал всю эту интригу с Бандерой: «…Одну из главных ролей играл Рихард ЯРЫЙ, который направлял членов против Мельника. Таким образом возник акт от 10 февраля 1940 года о передаче руководства ОУН в руки Степана Бандеры и «революционного провода»…», однако ситуация просто вышла из-под его контроля.
После таких взаимных обвинений «…В настоящее время этот раскол дошел до такого состояния, что сотрудничество Мельника и Бандеры исключено…».
Самое интересное в этом деле, что органы НКВД и знать не знали о наличии «собственного агента» Ярослава Горбового. В директиве под грифом «совершенно секретно» начальникам УНКВД западных областей УССР нарком госбезопасности УССР П.Я. Мешик 31 мая 1941 г (со времени раскола прошли уже много времени) пишет:
«…Немцами по настоянию мельковцев, был арестован член бандеровского провода, некий ГОРБОВОЙ, который дал показания о том, что он является агентом НКВД. На основании этого, Мельник обвинил БАНДЕРУ в том, что он, якобы, действует по заданию советской разведки и его провод создан НКВД…»
Также есть протокол допроса Владимира Горбового Польским Министерством Общественной Безопасности от 9.08.1947, переданный советским спецслужбам. В нём, в частности, говорилось:
«…В 1940 или в начале 1941 года в Краков возвратился из Советского Союза мой кузен и клиент ГОРБОВОЙ Ярослав, который признался мне, что имеет от имени высших правительственных кругов в Москве миссию установление контакта, с Бандерой, но опасается, что за самостоятельную поездку в Москву он будет привлечен к ответственности ОУН.
Он просил меня прощупать настроение Бандеры по этому вопросу.
Мне с большой трудностью удалось встретиться с Бандерой. Он, выслушав мое сообщение, пожелал, чтобы Ярослав ГОРБОВОЙ лично прибыл к нему.
Передать желание Бандеры ГОРБОВОМУ Ярославу мне не удалось, так как в это время ГОРБОВОЙ был, кажется, в Саноке арестован немцами и отправлен в Освенцим, где вскоре умер…»
В документах же, переданных «Украинцем» по делу Барановского ситуация выглядит еще более красочно. Обвинив Барановского в «измене», бандеровцы в течение 6 месяцев не могли предоставить документы и только 16 августа 1940 года передали фотокопии документов. Мельник отправил дело в трибунал ОУН, отстранив Барановского от дел и назначив экспертизу. Однако, по словам мельниковцев, назначенные в трибунал представители от бандеровцев всячески саботировали его открытие. В конце концов, трибунал состоялся. Вывод эксперта были весьма интересны:
«…Ознакомившись со всеми фотоснимками, ставлю в известность о следующем:
1. Из одних только фотоснимков, в такой малом размере, в каком мне предъявлено, нельзя вынести никаких окончательных решений. Для этого необходимы и оригиналы грамот, ибо только по этим документам можно прийти к какому-нибудь решению. По представленным фотоснимкам нельзя даже решить, являются ли эти письма оригиналами, или гектографическими снимками, или копиями на кальке.
2. Для вынесения какого-нибудь решения необходимо было бы иметь другие оригиналы писем того же самого учреждения, для сравнения их и возможности прийти к какому-нибудь выводу.
3. Кроме оригиналов писем, указанных в пунктах 1 и 2, следовало было бы иметь снимки в сильно увеличенном виде (в пять—десять раз), чтобы из них можно было бы выяснить, отпечатаны ли одной и той же машинкой отдельные черточки на всех письмах.
Из-за отсутствия всего этого нельзя вывести ни положительного ни отрицательного решения.
По предложенным фотоснимкам можно только подтвердить, что:
1. Шрифт машинки на документе от 4 января 1933 рода является иным, чем в письмах от 14 апреля 1938 года и 1 мая 1939 года.