Неизвестный Сталин - Медведев Рой Александрович. Страница 13

Особое значение, как и на всех прежних съездах, имел выбор нового состава Центрального Комитета ВКП(б). С 1939 года, когда состоялся XVIII съезд ВКП(б), число членов партии в СССР увеличилось втрое, достигнув почти семи миллионов человек. Соответственно увеличивался и состав Центрального Комитета, в который избирались 125 членов и 111 кандидатов. Название партии по предложению Сталина было изменено. Из партии «большевиков» она стала Коммунистической партией Советского Союза. Из структуры руководящих органов партии в новом Уставе КПСС исчезло ставшее привычным Политбюро. Его заменял новый орган – Президиум ЦК КПСС, число членов которого не было определено. Состав этого Президиума также не обсуждался перед съездом.

Никто не догадывался, что в этих, как казалось, чисто протокольных формальностях, по существу, и состоял скрытый план Сталина по радикальному изменению руководства партией и страной. Свое политическое завещание Сталин решил осуществить самолично. Он хотел выдвинуть на всесоюзную и международную арену новых людей, прежде всего таких, которые берегли бы и развивали культ Сталина в той же мере, как и он сам после смерти Ленина берег и развивал культ Ленина. Пока еще тайное намерение Сталина состояло в том, чтобы сохранить в истории «великую эпоху Сталина».

Начало реализации завещания Сталина

5 октября 1952 года XIX съезд ВКП(б) открыл Молотов. Широкие массы людей не должны были знать о действительной расстановке сил в высшем руководстве. Закрывал съезд Ворошилов. Именно эти члены Политбюро имели самый длительный после Сталина партийный стаж (Молотов с 1906 года, Ворошилов с 1903 года), и именно это определяло процедурные формальности.

В работе съезда, открытого для гостей и прессы, нужно было демонстрировать полное единство. Все члены Политбюро, даже Алексей Косыгин, о котором давно не упоминалось в прессе, появились в первый вечер в президиуме съезда. В отчете о первом дне съезда, напечатанном в газетах на следующее утро, сообщалось: «…Появление на трибуне товарища Сталина и его верных соратников тт. Молотова, Маленкова, Ворошилова, Булганина, Берии, Кагановича, Хрущева, Андреева, Микояна, Косыгина делегаты встречают долгими аплодисментами». Порядок имен в этом списке соответствовал по традиции того времени относительному рангу каждого члена Политбюро. Это было известно и делегатам съезда, и западным аналитикам. Поэтому многие среди них не могли не обратить внимание на тот неожиданный факт, что Берия был сдвинут со своего обычного третьего места на пятое. До этого в списках Политбюро он всегда шел сразу за Маленковым. Сейчас его опередили Ворошилов и Булганин.

Еще более показательным по отношению к Берии был тот факт, что при избрании нового, значительно расширенного Центрального Комитета, уже КПСС, а не ВКП(б), в его состав не вошли близкие друзья и сотрудники Берии Всеволод Меркулов и Владимир Деканозов, бывшие членами ЦК ВКП(б) прежнего состава. Меркулов и Деканозов стали друзьями Берии еще в бакинской технической школе в 1915–1916 годах, в юношеские годы, и шли за ним и вместе с ним в течение 35 лет, обычно в ранге его первых заместителей. В 1940–1941 годах Владимир Деканозов был послом СССР в Германии, а Всеволод Меркулов первым заместителем наркома НКВД. В 1952 году Меркулов занимал пост министра государственного контроля СССР, а Деканозов был министром МВД Грузинской ССР. Эти изменения говорили о снижении власти Берии. Однако на съезде ему было предоставлено слово для выступления. На положении Берии, безусловно, отражался тот факт, что в октябре 1952 года подходило к концу следствие по так называемому «грузинскому делу», по которому в Грузии было арестовано в 1951 году много государственных и партийных работников, в основном среди мингрелов и выдвиженцев Берии. Им инкриминировались взятки, сепаратизм и стремление к отделению Грузии от СССР.

Новый Центральный Комитет КПСС собрался на свое первое заседание 16 октября 1952 года для выбора исполнительных органов. Предстояло избрание секретарей ЦК, председателя Комиссии партийного контроля и Президиума ЦК, заменявшего привычные Политбюро и Оргбюро. Председательствовавший на пленуме ЦК Маленков предоставил первое слово Сталину. Выступление Сталина продолжалось, неожиданно для членов ЦК, почти полтора часа. Говорил он ясно, сурово, без всяких листков, явно хорошо подготовленный. Ни стенограммы, ни протокола этого заседания не велось, либо они были впоследствии уничтожены. Воспроизвести основные положения речи Сталина можно в настоящее время лишь по воспоминаниям участников этого пленума. Об этой речи подробно вспоминают Н. С. Хрущев, Дмитрий Шепилов и писатель Константин Симонов, избранный на съезде кандидатом в члены ЦК КПСС. Как писатель, Симонов дает наиболее образное и близкое к реальности описание, отмечая, что завещательный характер этой речи не вызывал сомнений: «Главное в его речи сводилось к тому (если не текстуально, то по ходу мысли), что он стар, приближается время, когда другим придется продолжать делать то, что он делал, что обстановка в мире сложная и борьба с капиталистическим лагерем предстоит тяжелая и что самое опасное в этой борьбе дрогнуть, испугаться, отступить, капитулировать. Это и было самым главным, что он хотел не просто сказать, а внедрить в присутствующих, что, в свою очередь, было связано с темою собственной старости и возможного ухода из жизни.

…Главной особенностью речи Сталина было то, что он не счел нужным говорить вообще о мужестве или страхе, решимости и капитулянтстве. Все, что он говорил об этом, он привязал конкретно к двум членам Политбюро, сидевшим здесь же, в этом зале, за его спиною, в двух метрах от него, к людям, о которых я, например, меньше всего ожидал услышать то, что говорил о них Сталин.

Сначала со всем этим синодиком обвинений и подозрений, обвинений в нестойкости, в нетвердости, подозрений в трусости, капитулянтстве, он обрушился на Молотова. Это было настолько неожиданно, что я сначала не поверил своим ушам, подумал, что ослышался или не понял. Оказалось, что это именно так…

При всем гневе Сталина, иногда отдававшем даже невоздержанностью, в том, что он говорил, была свойственная ему железная конструкция. Такая же конструкция была и у следующей части его речи, посвященной Микояну, более короткой, но по каким-то своим оттенкам, пожалуй, еще более злой и неуважительной…

Не знаю, почему Сталин выбрал в своей последней речи на пленуме ЦК как два главных объекта недоверия именно Молотова и Микояна. То, что он явно хотел скомпрометировать их обоих, принизить, лишить ореола одних из первых после него самого исторических фигур, было несомненно…

Почему-то он не желал, чтобы Молотов после него, случись что-то с ним, остался первой фигурой в государстве и в партии. И речь его окончательно исключала такую возможность…» [43]

По свидетельству Шепилова, «Сталин с презрительной миной говорил о том, что Молотов запуган американским империализмом, что, будучи в США, он слал оттуда панические телеграммы, что такой руководитель не заслуживает доверия, что он не может состоять в руководящем ядре партии… В таком же тоне Сталин выразил политическое недоверие Микояну и Ворошилову» [44]. Член ЦК КПСС Л. Н. Ефремов, также оставивший воспоминания об этом пленуме, сообщал о том, что одно из обвинений Сталина Молотову касалось того, что именно Молотов как министр иностранных дел СССР дал согласие послу Великобритании на издание в СССР на русском языке некоторых британских журналов и газет.

Сталин также обвинял Молотова в том, что многие детали, даже секретных заседаний Политбюро, он рассказывал своей жене Полине Жемчужиной: «Получается, что какая-то невидимая нить соединяет Политбюро с супругой Молотова Жемчужиной и ее друзьями. А ее окружают друзья, которым нельзя доверять. Ясно, что такое поведение члена Политбюро недопустимо» [45]. К этому времени Жемчужина была в заключении, осужденная по делу Еврейского антифашистского комитета, который был обвинен в работе на Израиль.