Коммунизм и фашизм: братья или враги - Кара-Мурза Сергей Георгиевич. Страница 35

Таким образом, фашисты должны были или хотели быть революционерами. Но им противостояли соперничающие революционные партии, от которых они отличались в одном важнейшем пункте: они были за национальное единство, а не за классовую борьбу. Эти принципиальные разногласия и как результат их — соперничество, борьба партий и ловкие ходы — делали фашистов неожиданными союзниками тех сил, которые воплощали в себе порядок и реакцию; в итоге они направляли свои насильственные действия против своих революционных конкурентов и выступали в роли защитников той системы, которую отвергали.

В этих условиях было неизбежным, что фашистов, которые выступали за революцию, перекричали и переиграли те, кто делал больший упор на национальное единство, на антимарксизм и оппортунистические связи. В иерархии приоритетов первые места занимали власть и антимарксизм, а потом уже революция. Хотя речь при этом шла о временных тенденциях развития, они неизбежно изменяли форму движений, на которые влияли, пока, наконец, на Западе фашизм (хотя лишь временно) выступал в роли защитника того общества, против которого он бунтовал.

В других странах, где не было сильных движений революционных левых, где рабочий класс не был организован, где о социалистах не слышали, а коммунистов не видели (знали их только как враждебную зарубежную силу), у фашистов не было радикальных конкурентов. Их радикализм мог развиваться, не испытывая необходимости защищаться от левого крыла или слишком сближаться с умеренными силами. В таких странах как Румыния и даже Венгрия фашистские движения предстают перед нами в совершенно ином облике, нежели те, которые мы знаем на Западе: радикально иными были не только их слова и дела, но также их роль. Они могли свободно и беспрепятственно выступать как радикальные и революционные движения, каких на Западе в такой форме никогда не было. Именно это произошло в Румынии с Кодряну и его Легионом Михаила Архангела и это становится ясным, если рассмотреть то общество, к которому они обращались.

Последователей Кодряну их же соотечественники называли «псевдо-интеллектуальным сбродом, неспособным или не готовым вести приличную жизнь и поэтому искавшим убежище в мистическом национализме, единственной реальностью которого был оголтелый антисемитизм»; большей частью это были «мелкие служащие, студенты-неудачники и разного рода дилетанты, превратившиеся в политических фанатиков», а также деклассированные элементы и люмпен-пролетариат⁴. Однако эта малопривлекательная банда после 1928 года достигала все больших успехов на свободных выборах, достигнув планки 16 %, используя надежды сотен тысяч людей в целях своего «мистического национализма», который стремился не только к низвержению существующих властей, хотя Кретяну никогда об этом открыто не говорил, но и к обновлению и созданию «нового человека» со всеми достоинствами, каких не было у румын: честностью, ответственностью, прилежанием, надежностью и, прежде всего, корректностью.

Эта неопределенная, но ни в коей мере не расплывчатая реакция на всеобщую распущенность и коррупцию, а также надежда на лучший мир помогли Легиону не только завоевать руководство в студенческом движении страны, но и оказывать доминирующее влияние, что бросалось в глаза многим наблюдателям⁵.

Довольно смутный порыв романтического национализма не обязательно кончается утилитарным и дидактическим морализмом, и это должно напомнить нам, что в таких странах, как Румыния, даже цели, которые мы считаем буржуазными, могут играть важную революционную роль, и что, например, коммунистам только с помощью террора удалось подавить коррупцию и внедрить такие буржуазные добродетели, как честность, пунктуальность, ответственность и прилежание, с помощью которых они действительно рационализировали и революционизировали экономику многих стран от Румынии до Китая и вместе с тем внедрили свой вариант «справедливого неравенства» и «карьеры, открытой для талантов».

Примечательно, что это движение началось в студенческих кругах. Там, где нет представительных учреждений или они есть, но не функционируют, школы и университеты являются почти единственной подходящей платформой для публичного обсуждения национальных или международных тем, и студенты неизбежно становятся авангардом всех революционных движений. Чем более отсталой является страна, тем большую роль в ее политической жизни играют студенты, так как, поскольку другие возможности концентрации людей, такие как фабрики, отсутствуют, их место занимают школы и аналогичным образом собирают вместе лишенную корней общественность, что облегчает образование групп и подготовку акций; до возникновения другой политически значимой классовой солидарности возникают студенческое самосознание и студенческая солидарность.

До середины 20-х годов румынское студенчество занималось только повседневными вопросами. Кодряну из Ясского университета и его однопартиец Мота из Клужского университета учили студентов ставить политические требования выше материальных и впервые сделали их политически значимой силой. Та роль, которую играли румынские студенты в политике вообще и особенно в политике Легиона, роль легионеров в политизации студенческого движения и в последующей мобилизации студентов в рамках кампании за установление нового порядка в стране, свидетельствуют об их динамичности и о понимании этими людьми того, какая новая политика нужна обществу, к которому они обращались.

Была возможность, что возникшее на такой основе политическое движение будет отражать определенные интересы, как и другие группы, которые навязывали стране свой эгоизм. И было вполне возможно, что оно будет выражать мнения и нужды того слоя, их которого происходило большинство студентов-активистов. Но об этом движении следует сразу же сказать, что оно никоим образом не было буржуазным. Во-вторых, следует отметить его репрезентативность для массы населения, 4/5 которого составляло крестьянство. Легион черпал свою силу на теологических семинарах и сельскохозяйственных факультетах, где училось большинство студентов из крестьян; он был популярен среди деревенских священников и тех учителей, которые не примыкали к Крестьянской партии; многие легионеры были родом из деревни.

Как Кодряну, сын старшего классного наставника из маленького городка, как Ион Мота, сын сельского священника, и как Константин Папаначе, сын македонского поселенца из Добруджи, руководство Легиона происходило из провинциальной интеллигенции, едва отведавшей городской жизни; это были дети или внуки крестьян, учителей и священников. Но тот факт, что их бастионы были в школах, что они очень быстро привлекли к себе значительную часть молодежи и интеллигенции всей страны или, по меньшей мере, имели на них влияние, означал, что со временем социальная база Легиона становилась все шире.

В списке имен из архива Константина Папаначе указаны возраст и профессия 251 легионера, которые после неудачного восстания в январе 1941 г. искали убежища в Германии и с 1942 по 1944 год были интернированы в концлагере Бухенвальд. Эта группа ни в коей мере не репрезентативна: к ней относится рад молодых людей, которые учились тогда в Германии и примкнули к Легиону; в этом списке нет также имен женщин, активисток Легиона, а также священников, которые играли столь важную руководящую роль на селе, что один из них во времена национального государства легионеров даже стал окружным префектом, а 218 священников были обвинены в участии в восстании 1941 года. По всей вероятности, это список руководителей Легиона в Бухаресте и ряде других центров, которым немцы помогли бежать из страны. Этим объясняется и отсутствие священников, малое число крестьян и множество образованных людей.

Самая значительная группа — 60 студентов (26 % от общего числа), далее следуют 30 рабочих, 29 юристов и 26 чиновников, из них четверо — полицейские чиновники. Преподаватели составляют 10,8 %, люди свободных профессий (без юристов) около 10 %.

Интересно, что в отличие от полицейских чинов офицеров всего трое (вероятно, дисциплина удержала остальных офицеров на своих постах). Врачей тоже только трое (большинство их привязывала к месту профессия), крестьян — лишь четверо. При этом речь идет в данном случае не о репрезентативных средних данных о членах движения, а только о структуре его руководства. Мы можем сравнить эти данные с цифрами трудящегося населения в 1930 году: тогда в сельском хозяйстве были заняты 78,2 % (эта группа в бухенвальдском списке — всего 1,7 %), 9 % в промышленности и транспорте (минимум 13 % в бухенвальдском списке) и 3,2 % в торговле и ремесле (в бухенвальдском списке процент этих людей втрое выше).