Коммунизм и фашизм: братья или враги - Кара-Мурза Сергей Георгиевич. Страница 50

Строго говоря, противникам этой точки зрения, при всем желании, никак не удается ее развенчать.

Существует, помимо прочего, и огромное число других (назовем их частными) трактовок фашизма. Для примера сошлемся на идею немецкого социолога Армина Молера. Последний всегда выступал противником коммунистической тезы о несовместимости фашизма и революции. Для Молера (как некогда — для представителей движения «консервативной революции») фашизм — всегда революционен. Критерием этой революционности служит стиль, жест, поведение. Исследователь указывает на то, что слово «фашизм» в Третьем Рейхе было ругательством, адресованным «отступникам», таким как Отто Штрассер (лидер оппозиционного Гитлеру национал-большевистского «Черного фронта»), Готфрид Бенн (поэт-экспрессионист, исключенный из Имперской палаты писателей) и Эрнст Юнгер (консервативно-революционный писатель и мыслитель, ушедший «во внутреннюю эмиграцию»). Но дело, конечно, вовсе не в том, что эти фигуры отошли от ортодоксального национал-социализма, а в том, что они были «фашистами» по своему мироощущению и стилю.

По мнению Молера, «фашисты легко смиряются с теоретическими несоответствиями, ибо восприятия они добиваются за счет самого стиля». Этот специфический стиль всегда предшествует и теории, и практике фашизма. Более того, он становится некой самоцелью и самоценностью (Готфрид Бенн провозглашал: «Стиль выше истины!»).

В целом, методику Молера можно вполне назвать оправданной. Стиль — единственное, что роднит столь разные по теории и практике «фашистские» режимы Европы.

Однако, для того, чтобы прийти к собственным выводам, в любом случае придется взять на себя труд проанализировать историю фашистских движений и режимов. Ниже мы попытаемся всего лишь в общем приближении рассказать о ряде из них, хронологически не выходя за послевоенный период, а географически — за границы Европы.

В первую очередь следует рассмотреть опыт Италии и Германии, на который так или иначе ориентировались лидеры и идеологи всех прочих европейских фашистских движений. Во-вторых, мы расскажем о тех странах Европы, в которых местным фашистам удалось прийти к власти (самостоятельно или при внешней помощи). Речь идет об Испании (диктатура Франко до конца войны), Франции (режим Виши), Норвегии (диктатура Квислинга), Венгрии (после прихода к власти Салаши и до конца войны), Словакии (диктатура Тисо), Хорватии (усташеский режим). Во всех упомянутых государствах, по нашему убеждению на определенном этапе существовали национальные режимы, которые по совокупности характеристик можно без особой натяжки назвать «фашистскими».

Некоторые другие европейские страны причисляются к «фашистским» лишь по недоразумению. В их числе, например, Болгария, которая была на деле самой обычной традиционной монархией, Румыния Антонеску, Польша Пилсудского и Венгрия регента Хорти («классические» военные диктатуры), Финляндия, Эстония, Литва и Латвия (демократические республики). Разумеется, во всех этих государствах можно найти элементы фашизма (в основном речь шла об эстетических мотивах, или о «стиле»), но они выступали здесь лишь как конъюнктурные элементы и, так сказать, «знаки эпохи».

Нелишне сказать и о том, что коллаборационистские режимы не всегда были «фашистскими»: немецкая или итальянская оккупация не везде означала приход местных фашистов к властным рычагам. Зачастую политическая ситуация в том или ином государстве просто не позволяла подражателям дуче и фюрера одолеть властный Олимп. Пример Дании (где оккупанты не стали менять существовавшее социал-демократическое правительство) свидетельствует о том, что даже в условиях военной оккупации нацисты могли отказаться от идеи привести во власть своих последователей. Практически то же самое можно сказать и о Голландии, где особенности немецкой оккупации практически лишали власти местного фашистского лидера Муссерта (который, впрочем, был провозглашен «вождем голландского народа»). Поэтому, в данной работе мы не будем касаться истории фашистских движений в этих государствах.

Само понятие фашизм происходит от итальянского слова «fascio». В Древнем Риме этим термином обозначалась связка прутьев с топором посередине — так называемая фасция — носимая ликторами (представителями исполнительной власти) как символ Государственной власти. Этот римский символ (как и многие другие) стал символом и эмблемой фашизма, а словом «fascio» Бенито Муссолини назвал Итальянские боевые дружины: «Я назвал эту организацию «фашио». В этом жестком, металлическом слове заключена вся программа фашизма, как я его представлял, как я его хотел, как я его создал».

Доктринальную сущность фашизма определить нелегко. Сам Муссолини отмечал: «Фашизм не был во власти заранее выработанной за столом доктрины; он родился из потребности действия и был действием». Тем не менее, он же заявил: «Теперь Итальянский фашизм под страхом смертной казни или, хуже того, под страхом самоубийства, должен создать основу доктринальных положений… указать основные направления для повседневной политической и личной деятельности».

Главной «заслугой» фашизма, пожалуй, было выдвижение на первый план воинского стиля и фигуры воина. Последний — не просто человек, участвующий в войне, но особое состояние духа. Можно быть воином и в мирное время. Его поведение диктуется, прежде всего, ощущением реальности смерти, постоянной готовностью умереть в нужный момент. Благодаря этому возникает и особое восприятие мира. Подобный тип человека безусловно не является гуманистом; человек не может оставаться высшей ценностью, когда стоишь лицом к лицу со смертью. Превыше всего для него стоят честь, дисциплина, умение приказывать и подчиняться. Он способен признать авторитет, распознать в другом существе (под условным названием человек) высший тип и свободно (понимая свободу как внутреннее, а не внешнее понятие) и добровольно подчиниться ему. Не случайно, что ряды фашистской партии в Италии (как и аналогичные движения в других странах) пополняли именно фронтовики, ветераны Первой Мировой Войны.

Следует отметить, что фашизм противопоставлял себя как либерально-демократическим, так и коммунистическим движениям. Это было движение принципиально нового типа. Муссолини провозглашал: «Мы представляем в мире новое начало; чистую, категорическую, окончательную антитезу всему миру демократии, плутократии, масонства». По сути своей как западная демократия, так и восточный коммунизм воспринимались фашистами как различные проявления одного и того же зла, той же болезни, поразившей существовавшие ранее традиционные общества. Зарождение этих идеологий произошло на основе идей Великой Французской Революции, на принципах Свободы, Равенства и Братства.

Основу фашистской идеологии составляла концепция Государства. Именно этим она принципиально отличалась от немецкого национал-социализма, в основе которого лежало понятие нации и расы. Фашистское Государство было основано на иерархическом принципе. То есть оно открыто признавало и утверждало принцип неравенства. Муссолини говорил о Государстве как о «системе иерархий», высшим воплощением, вершиной которых является элита. Он же писал: «Фашизм утверждает, что неравенство неизбежно, благотворно и благодеятельно для людей». Государство имело приоритет перед нацией или народом. Лишь при условии существования Государства народ способен обрести истинное сознание, единую форму и волю. «Без Государства нет нации… Не нация создает Государство, наоборот нация создается Государством».

Что же касается конкретного политического устройства, то в фашизме существовало два периода: монархический и республиканский. Безусловно, с точки зрения принципов первый является более естественным для фашизма. Сам Муссолини говорил о монархии как о «высшем синтезе национальных ценностей» и «основополагающем элементе национального единства». В реальной практике фашистского режима существовала так называемая диархия, т. е. сосуществование монархии и диктатуры. Подобная система имела аналоги в древнем мире и в частности в Древнем Риме, который, как известно, был для фашистов идеалом Государства. Муссолини называли «дуче», по латыни dux. Это звание давалось человеку, обладающему особыми качествами, которому в неспокойные для Государства бремена для решения специальных задач доверялись чрезвычайные полномочия, так как самому монарху, символизирующему чистый сакральный принцип авторитета и господства, подобная роль была не свойственна по самому характеру высшей инстанции.