Катынь. Ложь, ставшая историей - Прудникова Елена Анатольевна. Страница 14

Среди вещественных доказательств НКГБ представил блокнот смоленского бургомистра Меньшагина, который после освобождения был обнаружен в делах городской управы. Содержал он 17 страниц и был заполнен различными служебными заметками, датированными от первых дней августа до ноября 1941 года. Среди этих заметок, по-видимому, сделанных на каком-то совещании у немецкого начальства, вслед за указаниями относительно евреев, большевиков, лиц немецкого происхождения и пр. вдруг проскальзывает: «всех бежавших поляков военнопленных задерживать и доставлять в комендатуру». Эта фраза найдена на странице 10 и датирована 15 августа 1941 года.

Специальная Комиссия в своих документах говорила о многочисленных облавах на поляков, которые проводились по деревням.

«Свидетель Картошкин И. М., плотник, показал: „Военнопленных поляков осенью 1941 года немцы искали не только в лесах, но и привлекалась полиция для ночных обысков в деревнях“.

Бывший староста деревни Новые Батеки Захаров М. Д. показал, что осенью 1941 года немцы усиленно „прочесывали“ деревни и леса в поисках польских военнопленных.

Свидетель Даниленков Н. В., крестьянин колхоза „Красная Заря“, показал:

„У нас производились специальные облавы по розыску бежавших из-под стражи военнопленных поляков. Такие обыски два или три раза были в моем доме. После одного обыска я спросил старосту Сергеева Константина – кого ищут в нашей деревне. Сергеев сказал, что прибыл приказ из немецкой комендатуры, по которому во всех без исключения домах должен быть произведен обыск, так как в нашей деревне скрываются военнопленные поляки, бежавшие из лагеря. Через некоторое время обыски прекратились“.

Свидетель Фатьков Т. Е., колхозник, показал:

„Облавы по розыску пленных поляков производились несколько раз.

Это было в августе – сентябре 1941 года. После сентября 1941 года такие облавы прекратились, и больше никто польских военнопленных не видел“».

В блокноте смоленского бургомистра чуть ниже первой записи о поляках была вторая: «Ходят ли среди населения слухи о расстреле польских военнопленных в Коз. Гор. (Умнову)». (Умнов был начальником русской полиции Смоленска.)

Здесь, правда, не указано время и место расстрела. Но если поляков убили чекисты в марте 1940 года, то на кого тогда устраивали облавы немцы по смоленским деревням? Для борьбы с призраками, кажется, принято обращаться не к полиции, а совсем в другие структуры?

Расстрел

Чекисты установили, что в августе 1941 года на даче УНКВД разместилась какая-то немецкая воинская часть. К январю 1944-го удалось, исходя из свидетельских показаний, более-менее конкретизировать: это был так называемый «Штаб 537-го строительного батальона» (на самом деле, как выяснилось впоследствии, это был 537-й полк связи – по крайней мере, он так назывался). Где помещался сам батальон – неизвестно, и следов его строительной деятельности отыскать не удалось (равно как и понять, зачем связисты сидели в лесу). Работа этого подразделения была по-настоящему секретной – и лес оцепили, и доступ туда запретили под угрозой расстрела. Но без услуг местных жителей новые господа все-таки обойтись не могли. Для таких прозаических вещей, как стирка белья, уборка, черная работа во дворе и на кухне, они использовали русских женщин.

В середине августа староста деревни Борок, что находилась в четырех километрах от Козьих Гор, направил на дачу для работы на кухне трех молодых жительниц деревни: А. М Алексееву, 1916 г. р., О. А. Михайлову, 1924 г. р., и З. П. Конаховскую, 1926 г. р.

Им было запрещено уходить от дачи в лес, без вызова заходить в комнаты, оставаться на ночь. Приходили и уходили они по одной и той же дорожке под конвоем. Однако наблюдательные девушки многое замечали, а кое-что и выведывали. Ни привидений, ни изучения параллельных миров они не заметили – а вот стрельбу слышали. И часто.

Из показаний А. М. Алексеевой:

«На даче в Козьих Горах постоянно находилось около 30 немцев, старшим у них был оберст-лейтенант Арнес, его адъютантом являлся обер-лейтенант Рекст (дальше девушка называет имена еще нескольких немцев. – Авт.). Переводчик Иоганн, от имени Арнеса, нас несколько раз предупреждал о том, что мы должны „держать язык за зубами“ и не болтать о том, что видим и слышим на даче. Кроме того, я по целому ряду моментов догадывалась, что на этой даче немцы творят какие-то темные дела…

В конце августа и большую часть сентября месяца 1941 года на дачу в Козьих Горах почти ежедневно приезжало несколько грузовых машин.

Сначала я не обратила на это внимания, но потом заметила, что всякий раз, когда на территорию дачи заезжали эти машины, они предварительно на полчаса, а то и на целый час, останавливались где-то на проселочной дороге, ведущей от шоссе к даче.

Я сделала такой вывод потому, что шум машин через некоторое время после заезда их на территорию дачи, утихал. Одновременно с прекращением шума машин начиналась одиночная стрельба. Выстрелы следовали один за другим через короткие, но примерно одинаковые промежутки времени. Затем стрельба стихала, и машины подъезжали к самой даче.

Из машин выходили немецкие солдаты и унтер-офицеры. Шумно разговаривая между собой, они шли мыться в баню. После чего пьянствовали. Баня в эти дни всегда топилась.

В дни приезда машин на дачу прибывали дополнительные солдаты из какой-то немецкой воинской части. Для них специально ставились койки в помещении солдатского казино, организованного в одной из зал дачи. В эти дни на кухне готовилось большое количество обедов, а к столу подавалась удвоенная порция спиртных напитков.

Незадолго до прибытия машин на дачу эти солдаты с оружием уходили в лес, очевидно, к месту остановки машин, так как через полчаса или через час возвращались на этих машинах вместе с солдатами, постоянно жившими на даче.

Я, вероятно, не стала бы наблюдать и не заметила бы, как затихает и возобновляется шум прибывающих на дачу машин, если бы каждый раз, когда приезжали машины, нас (меня, Конаховскую и Михайлову) не загоняли на кухню, если мы находились в это время на дворе у дачи, или же не выпускали из кухни, если мы находились на кухне.

Это обстоятельство, а также то, что я несколько раз замечала следы свежей крови на одежде двух ефрейторов, заставило меня внимательно присмотреться за тем, что происходило на даче. Тогда я заметила странные перерывы в движении машин, их остановки в лесу. Я заметила также, что следы крови были на одежде одних и тех же людей – двух ефрейторов. Один из них был высокий, рыжий, другой – среднего роста, блондин.

Из всего этого я заключила, что немцы на машине привозили на дачу людей и их расстреливали. Я даже приблизительно догадывалась, где это происходило, так как, приходя и уходя с дачи, я замечала недалеко от дороги в нескольких местах свеженабросанную землю. Площадь, занятая этой свеженабросанной землей, ежедневно увеличивалась в длину. С течением времени земля в этих местах приняла свой обычный вид.

Вопрос. Кого же, по вашему мнению, немцы расстреливали на даче?

Ответ. Я твердо убеждена в том, что немцы расстреливали военнопленных поляков. Это убеждение сложилось у меня еще тогда же, осенью 1941 года, и основывалось на следующих моих наблюдениях:

Были дни, когда машины на дачу не прибывали, а тем не менее солдаты уходили с дачи в лес, оттуда слышалась частая одиночная стрельба. По возвращении солдаты обязательно шли в баню и затем пьянствовали.

И вот был еще такой случай. Я как-то задержалась на даче несколько позже обычного времени. Михайлова и Конаховская уже ушли. Я еще не успела закончить своей работы, ради которой осталась, как неожиданно пришел солдат и сказал, что я могу уходить. Он при этом сослался на распоряжение Розе. Он же проводил меня до шоссе.