Под знаменем марксизма (СИ) - Нигматулин Марат "Московский школьник". Страница 15

4.

Дронов спокойно сделал поворот с оживленной улицы в сторону пожарной станции, продвигаясь в направлении своего двора. Снег падал как и прежде, хлопьями, освещаясь в свете фонарей, а затем укрывая дорогу, казавшуюся теперь устланной алмазами. Светлой змейкой, отражавшей свет ламп, лежал он в узком проходе меж темных громад зданий, напоминавших ныне сказочную пещеру. Казалось, что нет уж и неба, и звезд, и всего остального, а только некая странная пещера из громадных скал панельных домов, откуда светили мелкие окна домов и фонарей, будто гнилушки освещавшие путь. Змейка уходила куда-то далеко, маня в самое сердце дворов, указывая туда путь. По этому самому пути и направлялся наш герой. Тут за спиной у Дронова заскрипел снег... Обыкновенно, особенно же в грошовых ужасах, в этот момент он должен обернуться, дабы увидеть монстра, или же рвануть с места в беге, монстра не увидев, но тут все оказалось куда прозаичнее – Егор остолбенел, вытянул руки по швам, поднял голову, да как заорал нечеловеческим голосом, заставив всех жителей окрестных домов открыть окна. Кричал Дронов неимоверно пискляво, пискляво так, что у слушателей едва не могла бы пойти кровь из ушей, да еще и в три волны, имея, соответственно, три пика и три спада громкости. Едва у нашего героя прошла третья волна крика, как некто сзади начал орать еще громче, но там голос был куда более хриплый, да и кричал он, в отличие от Дронова, так, будто доносился из преисподней, разнося благой мат на многие метры, что было еще одним отличием его от крика Дронова, который от ужаса не мог сказать ничего вразумительного, путь даже и не совсем подцензурного. Услышав ор несчастного дворника, Егор рванул с места что было сил, направившись в сторону своего двора, но от скорости споткнувшись, упал в сугроб рядом с брошенным детским садом. Тут началось самое интересное. Едва Дронов решил встать, поняв, что испортил новые вельветовые штаны в период недавнего испуга, как он почувствовал некую твердую руку у себя на плече, а потом услышал голос: «Ай-ай-ай, что же ты лежишь тут в непристойном виде, да еще и совершаешь с сугробом игру?». Егор обернулся, но сначала не смог ничего разглядеть кроме некого огромного черного пятна, а потом понял, что перед ним стоит гигантский антропоморфный ежик и вонзает в него свой взгляд. Наш герой не мог орать, ибо страх его переполнял, встав комком в горле и заплетая язык, да и бежать не мог, так как ноги перестали слушаться, а посему он только хрипло, но при этом довольно визгливо не то каркнул, не то взвыл, а затем рванул от ежа прочь. Еж смотрел вслед несчастному Дронову, у которого от страха подкашивались ноги, заставляя его не ковылять, не то ползти,  что более походило на предсмертные конвульсии-судороги, нежели на бегство. Даже когда беглецу удалось вырваться из плена страха, рванув сильнее, он все равно не мог бы оторваться от ежа, поскольку уровень физической подготовки Егора был крайне низок. Догонять Нашего героя ночному гостю не требовалось, поскольку еж мог настигнуть его за пару секунд, предпочитая немного поиграть со своей несчастной жертвой. Однако Дронову удалось перемахнуть через забор детского сада, а потом и вовсе укрыться в брошенному здании, на что реакция его преследователя оказалась весьма спокойной: еж сам перемахнул через забор одним прыжком, а потом начал ходить вокруг здания, распевая при этом песню «Тили-тили бом, закрой глаза скорее...». Дронов в этот момент пробирался по узкому и очень темному коридору особняка, скрипя старыми досками, да стараясь обходить окна, за которыми периодически мелькал силуэт ежа. В этот момент он услышал хрипение сзади, испортив при этом штаны еще раз, но уже вовсе обойдясь в этом деле без крика и визга, полностью принимая участь свою, но напрасно, ибо там стоял сторож, который тут же завопил: «Во что ты меня втянул, скотина?!». Дело в том, что у простого народа этой страны считалось, будто нет ничего хуже, нежели приход гигантского ежа, поскольку тот может сделать с человеком все, что пожелается: превратить в женщину, сделать алкоголиком, увести в параллельные миры, поиграть, да и выкинуть где, забрать в рабство, а также еще многое другое. Сторож повел Дронова далее по коридору, покуда они не вошли в большой зал, залитый светом утреннего солнца. Большая светлая комната вся была залита светом, а поскольку она была лишена мебели, то казалось неким местом в раю. За окном было летнее утро, а вовсе не зимняя ночь, что не могло их не насторожить. Наши герои вылезли в открытое окно, оказавшись на груде руин некоего сооружения, поросшей папоротником, кустами и травой, с высящимися местами деревцами. Руины эти, ныне превратившиеся в кучи битого кирпича и камня, поросшего травой, были некогда частью террасы детского сада. Вокруг стояла непроходимая толща зеленых зарослей, скрывавшая их ото всех, а остальной мир, соответственно, от взора героев. Яркий свет гулял по листве, лучи солнца заливали террасу, делая ее желтой, пели птицы, ветер шумел в кронах, доносясь и до самой земли, принося свежесть и прохладу, столь ценную для лица в жаркий день. Только осмотрев всю эту красоту, наши герои повернули взор на окно, которое теперь исчезло. «Мы в глубокой... чужбине!» - долго протянул, почти пропев, сторож дома – «Ежи любят уносить добрых граждан в царства ирреального, а потом делать из них умалишенных и выкидывать где придется! Что теперь с нами будет?!» - он упал на колени и зарыдал, приблизив тем свою кончину. Из-за угла в этот момент раздался шорох, заставив наших героев насторожиться и приковать взгляд к тому углу, держа его там несколько секунд, пока тело наливалось чугуном в ожидании ужасного. Тут сзади некто положил руку на плечо сторожу, что заставило его обернуться, увидев там маленькую девочку в милом платьице с абсолютно черными глазами, до такой степени глубокими и страшными, что аж мороз по коже бежал от взгляда ее. Герои наши бросились прочь от нее в строну угла, но за ним их ожидали уже несколько таких де точно девочек. Началась беготня по всему двору и дому, которой пытались спастись наши герои от преследования, но девочки всегда обнаруживали их. Через некоторое время они заметили, что пространство сада сужается неким магическим образом. Количество закутков во дворе и комнат в доме уменьшалось, воздух становился душным, дышать было все труднее. Пространство сужалось все сильнее, девочки все быстрее настигали своих жертв, бегство было все менее осмысленным. Комнаты дома сужались с ужасающей быстротой, рискуя задавить героев стенами. Дронов и сторож едва успели выскочить через дверь перед тем, как дом сжался и исчез окончательно. Небо опустилось сначала до семи, а потом и до четырех метров над землей. Девочки настигали наших героев в одном из последних углов сада. Пригнувшись, почти на четвереньках, дабы не биться головой о низкое небо, наши герои бежали к сужающемуся ладу в заборе через кусты, становившиеся все более густыми. Дронов успел прорваться сквозь лаз перед тем, как он закрылся и исчез полностью, а сторож, отставший на пару метров от него, не успел. Ныряя в лаз, Дронов лишь услышал дикие вопли и треск костей. И все. Егор стоял у внешней стороны забора заброшенного детского сада, на дворе была глубокая зимняя ночь, стояла тишина, и только снег, освещенный фонарями, свистя летел метелью на дорогу, заметая все собой. Дронов долго смотрел в стену забора, минут пятнадцать, а потом пошел в винную лавку и напился там до беспамятства.

5.

Как он пил, что именно, да и само посещение Егор никак не помнил, ибо следующая картина в его памяти за стеной забора зимней ночью была его семья во время воскресного ужина. Вся фамилия Дроновых разместилась за неким огромным столом, накрытом толстой шелковой скатертью, вышитой золотыми нитями по краям, пребывая в неком роскошном помещении с чрезвычайно высокими потолками. Кругом были слышны салонные разговоры, ведомые томными голосами пышных девушек в роскошных платьях и сдержанные возгласы их ухажеров, звон бокалов, плеск шампанского, наливаемого из роскошных бутылей, скрип столовых приборов о дорогой саксонский фарфор, на котором лежали всевозможные кушанья, от одного вида которых любой борец за аскетизм и/или здоровый образ жизни умер бы от немедленного инсульта. Перед Дроновыми появился в тот же миг официант, принесший им огромный поднос со всевозможными деликатесами, где среди прочих были и омары, и лобстеры, и пекинская утка, и оливье, и шашлык, а также многое иное. То, что описал я выше, едва ли заняло пару мгновений, а посему Дронов, успев рассмотреть интерьеры, на свою семью не сильно обратил внимание, удовлетворившись сперва тем фактом, что это она и есть, но сейчас он все же разглядел свою родню внимательнее. Жена его, Вера, заметно изменилась в своем внешнем виде: если раньше это была тощая как доска и бледная как бумага истеричка, вечно восседающая на диетах, будучи замученной немыслимым количеством домашней работы, вечно злая и заводящаяся с половины оборота, с глазами потухшими и тусклыми, то теперь перед ним представала загорелая пышная дама, весело шутившая, поедая оливье с шашлыком, глаза которой горели огнем жизни. Она поедала кусок за куском, рассказывая анекдоты, дети от которых были без ума от смеха. Дети также претерпели некоторые изменения: дочка Дронова, Маша, из хилой и замкнутой девочки превратилась в маленькую копию своей мамы в ее последней редакции, сделавшись полненьким, загорелым, жизнерадостным и совершенно беззаботным подростком. Аналогичная трансформация произошла и с братом Маши –Кириллом: он превратился из застенчивого маленького мальчика в бойкого загорелого мальчишку, с очень мускулистыми икрами ног и приличным выпирающим брюхом, который все свободное время играл в футбол во дворе или шлялся по окрестностям с друзьями. Всех этих изменений Дронов ожидал уже много лет, но ныне был даже р не слишком им рад, ибо свалились они столь неожиданным образом, что он совершенно не сумел к ним привыкнуть, а был просто о таковых извещен. Сын ныне напоминал ему его самого в таком же возрасте, дочка же виделась ему женой в тот момент, когда он впервые увидел ее: Вере тогда было 16. Только подумал об этом Дронов, как на него нахлынула такая тоска, что он сам аж испугался ее, ибо это было нечто, действительно похожее на невидимую волну, которая прошла сквозь все его тело, заставив его обмякнуть до такой степени, что Егор едва не рухнул на стол. Все члены в единый момент ослабли, потеряли подвижность и силу, а разум отказывался непосредственно думать: в мозгу вращались некие странные вихри совершенно бессистемных мыслей и воспоминаний, начисто лишенные смысла, притом что осознание ситуации мигом уходило, а все вокруг сливалось во все тот же вихрь. Пальцами он ощущал не фарфор, не шелк, не металл, а некие непонятные субстанции, общая картина мира рушилась в прямом смысле слова: то перед ним возникал официант, то жена, то ежик, то некий гражданин, ранее ему незнакомый. Глаза Дронова слипались, и вскоре он совсем потерял сознание, отдавший все свои действия в волю древнему иду. Чувства сознавания реальности пришло к Дронову столь же нежданно, как и ушло от него же: на этот раз он стоял на песчаном пляже моря, освященном светом неоновых вывесок отеля «Ливадия», где, как он и понял, находится ему приходилось перед тем. Егор снял туфли и пиджак, закатал брюки, оставаясь стоять на самом мелководье, глядя в море отвлеченным взглядом, напоминая одного из героев картин Каспара Фридриха. Морские волны холодной воды омывали его ноги, а взгляд отдыхал от созерцания гладкого полотна моря, залитого светом луны, дыхание же напитывалось соленым свежим воздухом, который был еще приятнее после душных помещений ресторана отеля «Ливадия». Мысли Дронова очистились от паров алкогольного дурмана, сделавшись легкими и приятными, будучи полностью ныне посвященными разглядыванию светлой полосы на самом горизонте далеко в море, что продолжалось бы и дальше, если бы не раздался вопль жены Дронова: «Ну, ты идешь?! Что встал? Хватит уже на море смотреть, пойдем в номер уже!». И тут Егор вскипел отнюдь не на шутку; он вспомнил все, что принесла в его жизнь Вера: вспомнил бесконечные громкие скандалы, вызванные сущей мелочью, вроде отсутствия ряженки в доме, вспомнил постоянные публичные истерики, помянул непрекращающиеся упреки его самого и его детей по поводу и без, высокие требования к нему и нелепейшие капризы, глупые запреты и ограничения, вроде обязанности приходить домой ровно до семи вечера, все, сделавшее его из молодого, смелого и независимого журналиста старым и толстым отчаявшимся публицистом, который вынужден был ради денег рассуждать в своих статьях о «тайной игре клана Путина». Вспомнил Дронов про то, как жена требовала чтоб он стал работать в «Либеральной газете», ибо там платили больше, что было так важно для Веры, которая мечтала обзавестись шестой по счету шубой, вспомнил он про то, как требовала она отдать детей в частную школу, купить огромную дачу в кредит, который они не могли отдать уже семь лет, а потом и покупка дорогого автомобиля по той же схеме, поездки на курорты Мальдивских островов, вспомнились ему все действия жены, сделавшие его несчастным. Едва он услышал голос последней в воздухе летней ночи, как все тело его напряглось на минуту, разум прояснился, все мысли, описанные выше мною, промелькнули в его голове единым потоком, что заняло самое многое два мгновения, а затем наступила безысходная слабость: все члены увяли, а касательно мыслей сложилось впечатление, будто внутри тела открылась бездна, куда затянуло их все, вместе с чувствами и остатками сил, отчего Дронов пошатнулся, но все же ноги его удержали, твердо войдя в мокрый песок, хотя он и согнулся, будучи совершенно пораженным бессилием, безволием и такой тоской, что она не давала ему даже возможности мыслить. Далее, однако, последовал немыслимый шквал эмоций, которые взялись непонятно откуда: мышцы налились силой силой, при этом потеряв чувствительность и сделавшись совершенно неуправляемыми мозгом, из глаз полились слезы, а рот раскрылся для издания вопля. Тут Дронов уж полагал, что набросится на Веру и порвет последнюю в куски, но заместо этого он просто впал в некий крайне короткий ступор, который сопровождался небольшим волнением, которое обыкновенно мы питаем при ожидании чего-либо страшного. Егор взглянул в сторону леса, который спускался почти до самого моря, кончаясь обрывом и скалами, о которые бились морские волны. Лес был невероятно мрачен и густ, притом что до слуха нашего героя доносились некоторые его звуки, как, например, шум крон дерев от легкого ветра, что едва ли заманило Егора – горожанина от детства, до смерти боявшегося темноты и диких мест, но ныне наш герой почуял в себе некий странный, совершенно иррациональный импульс, который выключил его мозг, заставив рвануть со всех ног в сторону леса. Он не слышал окриков ничего не понимающей жены, все быстрее сначала приближаясь к лесной чаще, а затем удаляясь в нее. Дронов бежал совершенно интуитивно, не понимая даже то, как он умудрялся в немыслимой темноте не врезаться в деревья, не спотыкаться о корни и коряги, не ранить его нежные ступни, хотя и бежал он босиком, несясь на скорости, совершенно неожиданной для него самого. Перед нашим героем предстало шоссе, которое, по воле богов и ежей, было почти что пустым, что позволило ему перескочить его не вызывая особых подозрений, если не считать того, что водитель седана, усиленно выдаваемого продавцами за «внедорожник», обругал Дронова по матери. Егор долго носился не то по холмам, не то по горам, покрытым густым лесом, точно зная, что пробежал он уже далеко не один километр, совершенно при этом не устав, что его весьма удивило. В определенный момент он выскочил на небольшую поляну и остановился, уставившись на небольшое каменное строение, стоящее по самому ее центру. Перед ним предстало некое одноэтажное строение из кирпича, длина коего была примерно равна шести метрам, ширина трем, а высота двум, которое хотя сначала и было покрыто побелкой, все же ныне ее растеряло, деревянная гнилая дверь коего была закрыта на огромный замок, а единственное окно закрыто двумя досками, между которыми была большая щель. На поляну лился обильный лунный свет, который, однако, показался Дронову слишком ярким, что несколько его насторожило, пока у него не появились новые поводы для беспокойства: сначала подул ветерок, который заставил траву шевелиться, а затем прошелся по ногам, принеся с собою могильный холод и страх, который мурашками прошелся по всему телу Егора. В этот момент из самой чащи леса начала раздаваться музыка, притом не самая обычная, страшная, а Lux Aeterna, притом звук ее все приближался из чащи, сопровождаясь шумом ломающихся веток, будто нечто массивное двигалось на Дронова, заставив повернуться его спиной к строению, а лицом к лесу. Трудно даже описать ужас несчастного журналиста, перед которым теперь стояла стена непроглядной темноты, в которой невозможно было разглядеть ничего. Лес казался некой мрачной живой субстанцией, поглощающей любой свет, любую жизнь, которая была враждебно к нему настроена, и откуда, казалось, на него смотрело нечто, что он не мог увидеть, но что само его прекрасно видело. Тут музыка остановилась, но совсем не на долгое время, как полагал наш герой, ибо почти сразу сзади, из того домишки, раздалась песня «Тили-тили-бом», заставив Дронова медленно повернуть голову в его сторону. В оконце зажегся синий свет, притянув туда взгляд нашего героя, а потом в щели между двумя досками возникла морда с двумя злобными глазами. Ничего сделать Егор не мог, да и не пытался: он лишь смотрел в глаза тому существу пока оно было в оконце. Однако морда очень скоро исчезла, что не дало нашему герою никакого успокоения, ибо дверь домика в этот момент заскрипела, замок рухнул на землю, а затем из домика выплыла, именно выплыла, будто гигантская рыба в темноте морских глубин, фигура ежа. Последняя хорошо было освещена в свете луны, а посему наш герой мог разобрать не только очертания общего тела, но и мимические особенности этого существа. Еж, будто мрачная статуя, просто стоял в свете луны и глядел пронзительным взглядом, съедающим и некоторым образом произносящим Дронову: «Я знаю про тебе более, нежели ты сам, имея силу делать с тобой все, чего пожелается моему духу.». Затем гигант открыл свою огромную пасть, сказав: «Пойдем со мной – я сделаю из тебя своего Ганимеда.». Егор стоял, боясь не только шевелиться, но даже делать хоть какие движения мышц лица, однако последние совершенно бесконтрольно задергались самостоятельно, в то время как ноги отнялись и стали будто свинцовыми, а затем наш герой рванул со всех ног прочь от леса.