Древняя музыка Земли - Дручин Игорь Сергеевич. Страница 9

— Не знаю, что и сказать, — покрутил он головой. — С такими построениями вылетишь в трубу! Меня поднимут на смех мои коллеги. Никто не поверит этим диаграммам, пока они не будут подтверждены обычными палеомагнитными определениями по отдельным образцам. И потом, диаграммы не похожи друг на друга. Одними инверсиями ничего не докажешь.

Саша смущенно молчал. Он и сам понимал, что графики должны совпадать в тех частях, где они отражают один и тот же временной отрезок, но ничего подобного не получилось. Что-то похожее, но не больше. Самсонов прав: надо набрать побольше материала для сопоставления…

Теперь они бурили только глубокие скважины, которые должны были стать опорными при изучении палеогена не только потому, что сопровождались магнитным каротажем, но и потому, что, освоившись, бригада получала идеальный керн и Самсонов мог надеяться на самые радужные результаты. Их четверке придали повариху, черноволосую кареглазую студентку высших кулинарных курсов, которая так же, как и они, проходила производственную практику. Галя быстро завоевала их доверие великолепными украинскими борщами, особенно пришедшимися по вкусу Симе Смолкину.

— Землячка, вот ты и нахваливаешь, — подзуживал его Саша, и хотя Сима внешне не реагировал на мелкие уколы, однажды в выходной день Макаров, засидевшийся за очередной несопоставляющейся диаграммой, остался без первого.

— Извини, увлекся, — с невинной физиономией оправдывался Смолкин. — Такой был вкусный борщ!

Саше пришлось довольствоваться вторым, и он не удержался от шпильки.

— Обжорство даже в прошлом не считалось особым достоинством. В будущем, оно, по-видимому, будет презираться.

— А незрелых теоретиков будут содержать под стеклянным колпаком, как помидоры на окошках.

— Мальчики, не надо ссориться, — примирительно сказала Майя.

— Это не ссора, — упрямо тряхнул головой Саша, — а наглядная иллюстрация к нашему разговору о человеческих слабостях. Он сделал из еды культ. Постоянно кричит, что голоден, как волк, а ест, как лошадь.

— Если вспомнить басню Крылова о зеркале, то нетрудно проследить, откуда идут твои животные параллели, — отпарировал Сима.

— Мальчики, не надо иллюстрировать теорию Дарвина, — грустно сказала Гончарова. — В конечном счете, все мы несем тяжелый генетический груз наших предков. Человек с его наследственностью получил не только положительные, но и отрицательные качества. Конечно, с ними надо бороться, но гены — это такая темная бездна. Никогда не знаешь, что может оттуда вынырнуть.

— По-твоему, выходит, раз человек таким родился, значит, ему все можно? — запальчиво ринулся в атаку Саша. — А воспитание и самовоспитание уже ничего не могут?

Майя поморщилась: в запальчивости Макаров терял чувство меры.

— Нет, Сашенька. Я так не утверждаю, но наивно думать, что человечество сможет когда-нибудь освободиться от этого сложного мира, пусть самым великолепнейшим воспитанием. Но даже если бы это и удалось, не обеднело ли бы само человечество? Вспомни хотя бы Станислава Лема, его «Возвращение со звезд». Цивилизация достигла путем особых прививок бетризации уничтожения агрессивности. Всего лишь одного качества в человеке и вместе с ним поблек мир желаний и страстей. Цивилизация потеряла жизнеспособность, замкнулась сама на себя. Ей уже не нужна романтика, не нужен дальний поиск, не нужны полеты к другим мирам… Возьми, наконец, Шекспира. Он писал свои трагедии почти полтысячелетия назад, но они волнуют нас и сейчас! Почему? Да только потому, что Шекспир гениально изобразил в них человеческие чувства и страсти, которые в определенной мере присущи и нам.

— Я тебя понял. Не нужно совершенства. Пусть все остается по-прежнему, иначе не будет прогресса, — с сарказмом заметил Макаров.

Майя промолчала. У нее пропало желание вести спор, так как Александр, раздраженный бесцеремонной шуткой Смолкина, просто игнорировал все ее доводы. Она подумала, что для него, умеющего вести дискуссию, вскрывая тонкие логические несоответствия и просчеты противника, такой примитивный способ, как голословное отрицание, совсем нетипичен и, по-видимому, он совсем не в настроении.

— Между прочим, — нарушил возникшую тишину Михаил, — ты, Саша, своими возражениями подтверждаешь доводы Майи.

Макаров даже перестал жевать. Огонек любопытства промелькнул в его глазах, он весь подобрался, готовый дать бой в своем лучшем стиле.

— Не мог бы ты пояснить свою мысль на конкретных примерах? — спросил он.

— Пожалуйста. Ты ратуешь за хорошее воспитание, а сам проявляешь неуважение к оппоненту, точнее, к оппонентке, — Субботин с улыбкой, в которой отражалась и поддержка, и нежность, взглянул на загрустившую Майю, — такими, с позволения сказать, доводами: «Этого не может быть, потому что не может быть никогда!». Еще?

— Горю от любопытства!

— Смотри, сгоришь со стыда! Ратуешь за выдержку, а сам болезненно реагируешь на, конечно, бестактную, если не сказать неумную, но все же шутку товарища.

— Нельзя ли полегче! — напомнил о своем присутствии Сима.

— Ты сиди. В твоем положении любую пилюлю проглатывают молча, а если не лезет, запивают чаем. Дальше. Тебя раздражает, что никто не признает твою вполне здравую и полезную мысль о борьбе с недостатками. Но ведь вопрос о масштабах. Когда счет идет на микроны, это смешно, когда на миллиметры, это можно назвать слабостью, а на сантиметры — недостатком. Если твой глаз ловит микроны, не ставь себя в глупое положение. Но ведь бывают и вполне невинные недостатки, которые не мешают и не задевают других. Есть ли необходимость все подряд предавать остракизму? Естественно, если у товарища проявляется повышенный интерес к еде, его следует посадить на диету, — Субботин насмешливо посмотрел на Смолкина.

— Протестую! — завопил Сима.

— Ну, ну! Здесь люди, а не автомат. Нас не введешь в заблуждение.

Намек Субботина вызвал общее оживление. В памяти у всех еще не изгладился случай, когда Серафим, позорно провалившись на экзамене, сумел добиться у автомата права на переэкзаменовку. Не ожидавший такого кинжального удара от товарища, Сима сник, и Михаил смог продолжить в наступившей тишине свою мысль:

— Но ведь Сима героически одолел весь борщ без остатка только в интересах научного эксперимента, а ты не понял его и обиделся. Тут, надо сказать, главную роль сыграли чувства, то есть те самые подлые гены, о которых столь красноречиво говорила Майя. Итог: три—ноль в пользу Гончаровой. Защищайся!

— Минуту!

Саша налил себе кружку чая, отхлебнул и, поднявшись из-за стола, прошелся взад и вперед вдоль навеса над кухней.

— Хорошо. В чем-то я зарвался. Но Майя, как экологическая комиссия, готова на любое человеческое качество повесить табличку: «Охраняется законом». Пусть, дескать, все развивается естественным путем.

— Ну, знаешь ли! — вспыхнула Майя.

— Минутку! — Макаров сделал глоток из своей кружки. — Я, между прочим, никого не перебивал, а потому прошу меня выслушать молча.

— И стоя! — не утерпел Сима.

Субботин положил ему на плечо тяжелую руку и успокаивающе похлопал по спине, но тот уже не мог остановиться.

— Сняв шляпу!

Майя прыснула в ладошку и отвернулась. Саша невозмутимо отхлебнул еще глоток, а Михаил укоризненно посмотрел на Смолкина. Наконец все притихли.

— Если серьезно, я могу согласиться, что чувства всегда, в любом отдаленном будущем останутся привилегией человека, но ведь вопрос, какие чувства? Любовь? Да! Ревность? Нет! Дружба, участливость, сопереживание, нежность, теплота отношений наконец! То есть положительный комплекс! Вот ты, Майя, утверждаешь, что мы любим Шекспира потому, что часть тех чувств, которые были присущи его эпохе, сохранились в нас. Но ведь это уже ни в какие ворота не лезет! Неужели зависть, властолюбие, корыстолюбие, жадность, коварство, интриганство-то, против чего восстал еще Шекспир, присущи и нам в той же степени? Нет, конечно. Значит, определенный прогресс есть, даже за четыреста—пятьсот лет, а что может быть через несколько тысячелетий?