Семь трудных лет - Чехович Анджей. Страница 12

Время от времени тот или другой из постоянных обитателей лагеря поступает на работу, но мало кто удерживается на ней долго. Заработает немного, купит какие-нибудь тряпки, а на остальное напьется. Тогда уже ему море по колено. На похмелье еще хватает, поэтому пьет день, второй, на третий день его угощает какой-либо приятель. После пяти таких дней гордость не позволяет показаться на глаза мастеру. Обитатели лагеря живут не столько на заработки, сколько за счет различных видов «помощи» — посылок от благотворительных организаций и тому подобных подачек.

После выпивок (а напивались обычно вермутом дешевого сорта, бутылка которого стоит 1 марку 10 пфеннигов) начинаются драки. А когда лагерь бурлит, полиция предпочитает не приезжать. В таких случаях жители лагеря тоже сторонятся властей, отчасти потому, что полиция, как здесь говорят, «швабская», но главным образом по причине своей не слишком чистой совести. Одни уже состоят на учете за различные кражи, другие работали, работают и будут работать нелегально. В таких случаях работодатель не уведомляет властей о факте найма лица без гражданства. Он бывает в выигрыше здесь даже тогда, когда платит зарплату в соответствии с коллективным договором, поскольку экономит на страховых и других отчислениях, которых в подобных случаях он, разумеется, не делает. Внешне выигрывает также и работник, так как он получает зарплату и одновременно не теряет 33 марки, которые выплачиваются еженедельно органами социального обеспечения каждому неработающему, проживающему в лагере. Обе стороны заботятся о том, чтобы этот замкнутый круг не был нарушен каким-либо вмешательством извне, например дотошной полицией.

Я узнал обо всем этом в течение первых трех дней пребывания в лагере. Кое-что рассказал мне сам начальник лагеря — плотный, седой и вызывающий доверие немец по фамилии Хофф, немного добавила его секретарша Хельга Лизнер, очень милая молодая женщина, которая сильно переживала из-за условий, в которых должна была работать, и стыдилась их. Остальное я слышал и о многом мог догадываться во время вечерних наблюдений в кафе-столовой, которую содержал пан Вронович, довольно симпатичный человек, поносивший алкоголиков, но и зарабатывавший на них столько, что ему хватало денег и самому выпить, и других угостить.

Жилищные условия в мюнстерском лагере были лучше, чем в Цирндорфе. Казарменные спальни были поделены перегородками на маленькие клетушки. Я получил такую трехкроватную комнатку, в которой помещались еще стол и шкаф. Два одеяла должны были заменить мне постель. Я обрадовался, когда увидел, что они здесь более чистые, чем в Цирндорфе.

Начальник лагеря господин Хофф обещал мне помочь найти работу и, надо сказать, обещание выполнил.

Сперва я поехал в Гамбург, где в течение нескольких недель исполнял обязанности повара на маленьком каботажном суденышке, которое плавало в британские порты, преимущественно в Лондон, с грузом овощей. Команда вместе со шкипером-арматором насчитывала четырнадцать человек. Самую многочисленную группу в ней составляли финны. Они знали только свой язык и международные команды вроде «Отдать концы!». Кроме того, у них были острые ножи и они умели с ними обращаться, когда приходили к выводу, что кто-то их обидел и это оскорбление можно смыть только кровью. Я смотрел на них как на персонажей произведений Джека Лондона, а они на меня как на чудака, который вместо того, чтобы спать, читает газеты и книжки. Однако, несмотря на языковую преграду, мы понимали друг друга. Они, между прочим, научили меня уважать крыс. На нашем суденышке их было множество. Финны следили, чтобы всегда я оставлял крысам немного еды, так как тогда они якобы становятся более кроткими. Случилось однажды, что кто-то из команды убил крысу (рассказывал мне самый старший по возрасту финн), а на следующий день вся команда осталась босой, так как крысы сожрали всю обувь. С крысами и у меня бывали приключения в камбузе. Вошел я туда как-то, чтобы приготовить ужин, и увидел перевернутую вверх дном кастрюлю, с шумом передвигающуюся по полу. Я поднял кастрюлю, и из-под нее выскочило большое и тучное животное. Крыса не сразу исчезла. На секунду она задержалась, словно хотела увидеть, кто ее освободил из металлического ящика. В другой раз я лежал и читал книжку. Внезапно лампа, висевшая под потолком, начала ритмично мигать, как сигнальный аппарат. Свет то темнел, то делался более ярким. Я пригляделся и заметил, что в колпаке лампы что-то движется. Встал, приблизился к лампе и в этот момент почувствовал, как мне на голову спрыгнуло крупное животное. Пробежало по спине и соскочило на пол. Потом писк, тишина — и никаких следов. Крыса мгновенно исчезла в какой-то дыре.

Команда хвалила мою стряпню, к крысам я привык, морской болезнью не страдал, начал даже учить финский язык, и вдруг оказалось, что я должен покинуть судно. Шкипер помирился со своим родственником, который до меня плавал в качестве кока, и отказался от моих услуг.

В следующий раз я отправился из Мюнстера в Бонн. В столице Федеративной Республики я должен был получить работу, за которую, как уверял Хофф, кроме воз-награждения мне должны были предоставить бесплатную квартиру. Это казалось очень заманчивым, так как плата за снимаемые комнаты в ФРГ очень высокая. Квалифицированный рабочий — а следовательно, получающий больше, чем я мог получить, — вынужден расходовать на эту цель от четвертой части до половины заработной платы.

Выехал я в Бонн и попал в приют для бездомных. Я разочаровался сразу же, но по необходимости должен был воспользоваться и этой возможностью. Приют был предназначен не для иностранных беженцев, а для немцев. Мне там поручили функции младшего кладовщика, что практически означало работу в качестве курьера и рабочего для переноски тяжелых тюков, уборки и т. п. Обещанная бесплатная квартира оказалась не чем иным, как местом на ночь в общем помещении с бездомными. После первой ночи у меня пропали рубашка и носки. Может быть, стыдно признаваться в этом, но я попросту дал себя одурачить. В тот момент, когда кто-то открыл дверь, я одевался. Желая посмотреть, кто входит, я отвернулся от кровати, на которой лежали мои вещи. Этого момента было достаточно, чтобы у меня пропало все, что я не держал в руках, не имел одетым на себе и не прижимал ногой. Прежде чем я опомнился настолько, чтобы закричать «Держи вора!», половины людей, пользующихся ночлегом, уже не было. Я знаю, что сейчас должен описать, как выглядят и кем являются те, кто в Федеративной Республике проводит ночи в подобных заведениях. Однако я боюсь, что не сумею воссоздать всех красок этой мрачной картины. Слишком хорошо я помню «На дне» Горького и «Мыши и люди» Стейнбека, чтобы рискнуть изображать эту среду бродяг, нищих, наркоманов, мелких жуликов и бандитов, каждый из которых имел собственную историю падения, так не гармонирующую с парадным фасадом жизни в стране «экономического чуда».

Из Бонна я значительно быстрей, чем из Гамбурга, вернулся в Мюнстер. Начальник господин Хофф имел право не принимать меня обратно, однако принял, видя мою беспомощность, которая была, разумеется, наигранной.

В Мюнстер первый раз я приехал в марте 1964 года. Теперь, когда я убедился, что не смогу работать в Бонне, был май. В этот период я несколько раз выходил на связь с Центром, чтобы сообщить о моих очередных намерениях и получить санкцию на их осуществление. Впрочем, однажды одобрения я не получил. Мне представилась возможность получить данные, которые, по моему мнению, должны были интересовать нашу разведку. Я сообщил об этом в Варшаву. Но вместо ожидаемой похвалы за инициативность, я был сурово и резко предупрежден, что не должен забывать, зачем нахожусь в ФРГ и какое задание имею. «Ты должен действовать в соответствии с инструкцией, и только в соответствии с инструкцией», — напомнили мне. Со временем я понял, что эти «сенсационные материалы», которые сами шли мне в руки, могли быть простой приманкой, на которую хотели меня, желторотого птенца, поймать. Но тогда в Мюнстере я почувствовал себя немного обиженным, а моих шефов в Центре счел рутинерами.