Путешествие из демократии в дерьмократию и дорога обратно - Мухин Юрий Игнатьевич. Страница 44

ГЛАВА 5. РУССКАЯ ДЕМОКРАТИЯ

Строго говоря, выражение «русская демократия» должно звучать столь же абсурдно, как и «русская химия», «русская математика» и т.д. Но ведь не мы первые свели понятие «народовластие» к абсурду, украшая его определениями «западная, «парламентская», «народная».

Демократия – это такое положение дел в обществе, когда все – и рядовые граждане, и исполнительная и законодательная власти – в конечном счете подчинены интересам народа, именно он, народ, «демос», имеет над ними власть. Разумеется, само по себе избрание тайным голосованием говорунов в парламент (в переводе с французского – «говорильню») еще не значит, что в стране демократия, может быть и обратное – именно эти болтуны демократию и пресекли.

Мало кто это понимает. Мало кто разумеет, что демократия – это служба народу, и чем больше ему служат, тем больше в стране демократии. Но еще хуже обстоит дело с организацией этой службы. Служба народу организуется дачей населению конкретных команд. Кто их должен давать? Само население? Законодательная власть? Исполнительная? Какие именно команды? Кто отдаст приказ начать войну? Население, правительство или парламент? Кто установит размер налога, взимаемого с данного конкретного человека? Кто определит землеустройство в районе его проживания? И так далее, и тому подобное.

Здравый смысл подсказывает: таковые команды должны исходить в каждом конкретном случае от того, кто лучше всех в соответствующих вопросах разбирается и за их решение отвечает. От того, кто несет ответственность за Дело, ему порученное. Скажем, за безопасность страны отвечает правительство, в которое должны входить люди, наиболее компетентные в военной области. И наверное, ему, а не митингующим болтунам определять: разоружаться или вооружаться, начинать войну или нет. Но, заметим, правительство это действительно должно отвечать за результаты своих команд-постановлений. Царь за таковые отвечал – и своей судьбой, и судьбой наследников трона.

А определять, сколько налогов платить Иванову либо Сидорову, должны люди, которые за ошибки в политике налогообложения заплатят из своего кармана, то есть сами ответят за свою глупость, если подать налогоплательщика разорит. Чтобы понимать все то, о чем шла речь выше, нужно обладать историческим чувством свободолюбия и достоинства. Русский народ такое свободолюбие и достоинство приобрел за тысячу сто лет борьбы за независимость.

Автор представляет, как, прочтя эти строки, потешаются мудраки: «Да разве наши тупые Ваньки с Маньками свободолюбивы? Вот американские Джоны энд Мэри, те – еще как!»

Это всесветный идиотизм, повинна в котором подвластная США индустрия формирования общественного мнения. Именно она убеждает всех, что Соединенные Штаты Америки – цивилизованная страна свободных людей. Но кто пробовал их свободолюбие на зуб? Кто его испытывал? Кто скажет, сколько надо убить Джонов, чтобы все американцы подчинились немцам, русским, китайцам – кому угодно – так же охотно, как они подчиняются людям с деньгами?

Как-то Ричард Никсон в одной из своих речей выразил полное согласие с мнением Андре Мальро, что США – единственная страна в мире, которая стала великой державой, не приложив к тому ровным счетом никаких усилий. А сколько усилий приложила она к отстаиванию своей свободы?

Вот и получается, что русских свободе учат те, кто не представляет, что это такое, для кого демонстрация гомосексуалистов на главной улице города и является высшим проявлением свободы и вершиной «цивилизованной демократии». Ситуация выглядит так, как если бы пятилетний сопляк, умеющий губами удачно имитировать звук работающего двигателя, стал бы учить водить машину шофера с сорокалетним стажем.

И мы бы это поняли, не будь органы формирования общественного мнения в СССР забиты подобными имитирующими интеллект сопляками и выжившими из ума мудраками.

Повторяем, для осуществления механизма демократии очень важным является то, кто именно получает право давать команды. И здесь сразу возникает противоречие между двумя силами государства. Собственно народ и его представители — население того или иного региона — заинтересованы только в том, чтобы команды поступали от компетентных, а главное, отвечающих за свои действия лиц. Другая известная нам сила – бюрократия – заинтересована в том, чтобы все команды, направленные на защиту народа, поступали только от нее. (Правильные это будут команды или нет – это второй вопрос.) Ведь чем больше команд, тем больший нужен контроль за их исполнением, тем, следовательно, больше бюрократии и солидней ее доходы – законные и незаконные. От этой аппаратной бюрократии прочно зависят мудраки, значит, здесь затрагиваются и их интересы.

Автор писал в первой части, приводя в пример армию, что к делократическому – единственно верному – способу управления люди и их организации приходят, лишь будучи поставленными на грань уничтожения. Приходят — если успевают. Россия успела. Нельзя сказать, что ее организация была идеалом, эмпиризм есть эмпиризм, но это было лучшее из того, что наличествовало в мире.

Однако, по мере того как опасность для страны уменьшилась, мудраки все более активно вели их многовековую борьбу с делократической системой управления Россией, все в больше степени обюрокрачивали ее, выскребая из основ государственности заложенную русским народом справедливость.

Еще раз напомню читателям, что эта книга – об управлении людьми, все в ней рассматривается именно с таких позиций – и история России, и сегодняшние события в ней, и образ мыслей и дух россиян.

Внешне Россия выглядела «как все». В ней был государь — при нем бюрократия, под ними – основное податное сословие – крестьяне. Но свободолюбие русских, их многовековая борьба с ордынским игом вели к делократизации общественной жизни, к изменению отношений между людьми в сравнении с такими же отношениями на Западе.

Бюрократия — она везде одинакова, о царях мы уже поговорили, теперь рассмотрим статус русского дворянства и крестьянскую общину.

ДВОРЯНЕ И КРЕПОСТНЫЕ

Уже упоминалось, что русские – а это в большинстве своем были крестьяне – рассматривали как народ, как мир только себя и царя. Дворяне -да, дворяне – тоже «свои»... но не совсем, они – как бы боевые друзья царя, «отца»-государя, с помощью которых он защищал своих «детушек»- народ. Поскольку дворяне шли на смерть за эту семью-отечество – у них по отношению к ней были особые, довольно большие права, но все-таки они не являлись полноценными членами семьи, к ним название «народ» – не подходило.

И немудрено, если вспомним, что царю и дворянам предшествовали князь и его дружина. А дружина была сплошь набрана из воинов каких попало государств, в понимании русских – каких попало семей.

Когда русский попадал в войско, его ставили в строй под начало дворянина. Дворянин водил его в бой, а в случае нерадивости в службе давал команду выпороть. В те времена это было обычным наказанием. В отношении личной свободы русского в мирной жизни помещик имел ровно столько же прав. Ни убить, ни посадить в тюрьму, ни судить как-либо своего крепостного русский дворянин не имел права, и само притязание на это было преступлением. Другое дело, насколько неукоснительно исполнялось это положение, если учесть, что следствие по подобным преступлениям велось теми же дворянами. Но сама идея отношений между крепостными и крестьянами была именно таковой.

Солдату, чтобы оставить часть, нужно спросить разрешение своего командира. И крестьянину, чтобы покинуть своего помещика, нужно было получить у того паспорт. А как уже писалось, крепостной мог заняться любым делом, в том числе уехать за границу, стать купцом или промышленником на Аляске.

Дворянин служил России, защищал ее. Для этого он должен был быть сыт и вооружен. Его крепостные (а на содержание одного воина требовался труд 10-30 семей) давали ему эту возможность. Тремя путями. Они могли быть дворовыми, фактически членами семьи помещика. Они могли отрабатывать ему барщину, то есть работать на дворянина оговоренное число рабочих дней в неделю. Они могли быть на оброке – платить дворянину определенную сумму денег, занимаясь тем, чем пожелают.