Продажная девка Генетика - Мухин Юрий Игнатьевич. Страница 63

После появления статьи вчерашние новоиспеченные колхозники массово повалили из колхозов обратно.

...К сентябрю 1931 года формально колхозы объединяли почти 60% крестьянских хозяйств. Кроме того, несмотря

на то, что коллективизация прошла, все равно каждый год разгоралась битва за хлеб и мясо. Шолохов рассказывал, как выглядели заготовки скота на Дону. «По хуторам происходила форменная война — сельисполнителей и других, приходивших за коровами, попало, преимуще

ственно бабы и детишки (подростки), сами колхозники ввязывались редко, я где ввязывались, там дело кончалось убийством». Что же касается хлеба... в июле 1932 года хлебозаготовки составили всего 55% от и без того заниженного плана. Теперь уже колхозы объявили «хлебную стачку», отказываясь сдавать хлеб по крайне низким закупочным ценам, фактически даром. Но каждый рубль по-прежнему шел на индустриализацию. И снова в октябре

1932 года в деревню были направлены чрезвычайные комиссии.

И снова крестьянство ответило отчаянным сопротивлением. Вот, например, почему Каганович ездил в Краснодар? Как вспоминал Хрущев, там началась забастовка. Казаки отказались обрабатывать землю. В порядке борьбы с забастовщиками казаки высылались в Сибирь целыми станицами. Другие станицы заносились на «черную доску» — в них полностью прекращалась всякая торговля, подвоз каких бы то ни было товаров, колхозникам и единоличникам запрещалось продавать свою продукцию. Метод, изобретенный Кагановичем, стал широко применяться по всей стране.

...Входе хлебозаготовок было вывезено все, что еще оставалось в деревнях. В 1933 году ряд районов постигла засуха, и начался голод. Голодающим, особенно на Украине, никто не помогал. Половина голодных смертей 1933 года пришлась на самую плодородную из советских республик. И только после того как миллионы людей умерли от голода — а умерло 3,3—3,5 миллиона человек, — сопротивление было сломлено».

Посмотрите на то, сколько противоречий в этих отрывках: авторы как бы не замечают, о чем пишут, стремясь подвести читателя к миллионам смертей от голодомора.

Во-первых. И авторы, и взятый ими за основу Ив-ницкий все числа, которые они приводят в тексте, приводят очень точно — до процента, до человека. Чувствуется, что они опирались на документы. Но когда говорят о числе умерших от голодомора, то число становится очень приблизительным «3,3—3,5 миллиона». То есть до сих пор у голодоморчиков числа умерших нет, и в этом вопросе основным документом являются пропагандистские листовки Геббельса.

Во-вторых. Авторы жуют пропагандистский штамп, который даже геббельсовцы через месяц выплюнули, — они пишут: «антиколхозные выступления крестьян». Но при чем тут колхозы? Коллективизация началась в 1929 г., а уже в марте 1930 вышло постановление ЦК о запрещении насильственной коллективизации, и «новоиспеченные колхозники массово повалили из колхозов обратно» и «было восстановлено до половины раскулаченных хозяйств». То есть была восстановлена ситуация 1928 года, а на Украине и Дону бунты продолжались и продолжались. Но ведь это говорит о том, что дело было не в колхозах, — бунтуя, крестьяне вступали в колхозы и в колхозах бунтовали. Против чего?

Авторы об этом говорят, но не делают выводов — на Украине и Дону крестьяне бунтовали против того, чтобы платить налог государству. Но и здесь не все просто — казалось бы, что бунтовать против того, что государству следовало продать по мировым ценам часть урожая? Оно ведь налогами могло взять и бесплатно. Отдай налог — и спи спокойно, то есть остальное зерно продай на базаре. Но вы видите, что хохлы и казаки, казалось бы, вознамерились не давать государству вообще ничего. По сравнению с 1928 г. им уже и план снизили, а они и сниженный налог и под давлением разных комиссий исполнили только на 55%.

Затем авторы как бы в упор не замечают, о чем написали чуть выше. Вот они пишут, как и Кучма: «Входе заготовок было вывезено все, что осталось в деревнях», — а чуть выше пишут, что повсеместно распространялся метод Кагановича, по которому не платящим налог селам и станицам «запрещалось продавать свою продукцию». То есть власть в отчаянии кричала: «Подавитесь вы своим зерном, сожрите его сами!»

Наконец, авторы не понимают, что произошло и почему возник голод в 1933 г. в условиях, когда государство закупило у крестьян в 1932 г. значительно меньше зерна, чем в 1928 г., — в условиях, когда крестьянам на еду и свободную торговлю должно было оставаться гораздо больше, чем в 1928-м. И авторы придумывают в 1933 г. засуху как причину неурожая и голода. Между прочим, засуха в год голода — это признак «асфальтного крестьянина». Засуха или неурожай предшествуют году голода, то есть голод 1933 г. был вызван какими-то катаклизмами в 1932 г. Но, как видим, понять, что произошло в

1932 г., авторы не могут. А ведь они пусть и вскользь, но о причине голода пишут: «Казаки отказывались обрабатывать землю» — и считают это забастовкой, что ничего не объясняет: в сельском хозяйстве, как и везде, бастуют с какой-то целью. Что это была за цель? Мой отец, которому тогда был 21 год, на вопрос, в чем причина голода

1933 г., ответил: «Не хотели работать!» Но причины, по которой не хотели работать, у отца уже стерлись из памяти.

Однако эти причины не стерлись из памяти уже помянутого Петра Григоренко. Он тогда был коллегой Кучмы — партийным активистом, посему лично ездил на хлебозаготовки и прекрасно видел все, что тогда происходило. Григоренко писал:

«Скажу о себе. Я мог, я обязан был видеть, сколь страшная опасность нависла над нашим народом. Я своими ушами слышал, как секретарь ЦК КП(б)У Станислав Ко-сиор-коротышка — в прекрасном отутюженном костюме, с бритой, до блеска, большой круглой головой — летом 1930 года инструктировал нас, отъезжающих в качестве уполномоченных ЦК на уборку урожая:

«Мужик перешел к новой тактике. Он отказывается убирать урожай. Он хочет, чтобы погиб хлеб, чтобы можно было костлявой рукой голода задушить советскую власть. Но враг просчитается. Мы его самого заставим узнать, что такое голод. Ваша задача — сорвать кулацкую тактику саботажа уборки урожая. Убрать все до зернышка и собранное немедленно вывозить на хлебосдачу. Степняки не работают, надеясь на спрятанное в ямах зерно прошлых лет уборки. Надо заставить их раскрыть ямы».

Но то, что я увидел, превзошло все мои самые худшие ожидания. Огромное, более 2000 дворов, степное село на Херсонщине — Архангелка — в горячую уборочную пору было мертво. Работала одна молотарка, в одну смену (8 человек). Остальная рать трудовая — мужчины, женщины, подростки — сидели, лежали, полулежали в «холодку». Я прошелся по селу — из конца в конец, — мне стало жутко. Я пытался затевать разговоры. Отвечали медленно, неохотно. И с полным безразличием. Я говорил:

— Хлеб же в валках лежит, а кое-где и стоит. Этот уже осыпался и пропал, а тот, который в валках, сгниет.

— Ну известно, сгниет, — с абсолютным равнодушием отвечали мне.

' Я был не в силах пробить эту стену равнодушия. Говоришь людям — у них тоска во взгляде, а в ответ — молчание. Я не верю, чтобы крестьянину была безразлична гибель хлеба. Значит, какая же сила протеста взросла в людях, что они пошли на то, чтобы оставить хлеб в поле. Я абсолютно уверен, что этим протестом никто не управлял. По сути это и не было протестом. Людьми просто овладела полная апатия. Значит, как же противно было народному характеру затеянное партией объединение крестьянских хозяйств».

Здесь Григоренко, само собой, брешет, поскольку о колхозах речь уже не шла и бастовали крестьяне, добиваясь не этого. Они пытались голодом задушить голод, посему и не убирали урожай 1930 года, чтобы советская власть отменила им налоги и дала возможность весь хлеб продавать по рыночным высоким ценам, которые эта же власть для них и взвинтила.