Гении и прохиндеи - Бушин Владимир Сергеевич. Страница 77

-Под-лец!..

Бунчук, уклонившись от плевка, взмахом поднял брови, долго сжимал левой рукой кисть правой, порывавшейся скользнуть в карман.

- Иди!.. -насилу выговорил он.

Калмыков пошел, безобразно ругаясь, выплевывая грязные сгустки слов.

-Ты предатель! Изменник! Ты поплатишься за это! - выкрикивал он, часто ос

навливаясь, наступая на Бунчука.

- Иди! Прошу...-всякий раз уговаривал тот. И Калмыков, сжимая кулаки, снова срывался с места, шел толчками, как запаленная лошадь. Они подошли к водокачке. Скрипя зубами, Калмыков кричал:

-Вы не партия, а банда гнусных подонков общества!.." И дальше всё то, что уже было процитированно. А в самом конце - как слепящее пламя ненависти, отрешенности и величия:

"-Стреляй, сукин сын! Стреляй! Смотри, как умеют умирать русские офицеры! Я и перед сме-е...

Пуля вошла ему в рот..."

Да, конечно, кто спорит, надо бы довести есаула до ревкома и сдать, но надо, Глузский, признать и то, что Бунчук глубоко прав, когда потом сказал Дугину: "Калмыков, если бы его власть, стрелял бы нас, папироски изо рта не вынимая Да ведь и сам есаул истошно орал: "Я бы вас всех на одной перекладине!.." Или Вы думаете иначе? Так посмотрите, что вытворяет Калмыков теперь, когда захватил власть в Кремле, на телевидении, в банках...

Не было у "Тихого Дона" читателей более пристрастных и ревнивых, чем

белоказаки, которые после полного разгрома Белого движения, слившегося с иностранной интервенцией опозоренные, бездомные, нищие, оказались на чужбине. Уже в 1961 году один из них - Павел Кудинов из Вешенской, бывший хорунжий- писал Константину Прийме, известному шолоховеду: "Читал я "Тихий Дон" взахлеб, рыдал-горевал над ним и радовался - до чего же красиво и влюбленно всё описано, и казнился - до чего же полынно горька о нашем восстании. И знали бы вы, видели как на чужбине казаки - батраки-поденщикисобирались по вечерам у меня в сарае и зачитывались "Тихим Доном" до слез и пели старинные донские песни, проклиная Деникина, барона Врангеля, Черчилля и всю Антанту...Скажу вам, как на духу, "Тихий Дон" потряс наши души и заставил всё передумать заново, и тоска наша по России стала еще острей, а в головах посветлело .Поверьте, что те казаки, кто читал роман Шолохова, как откровение Иоанна, кто рыдал над его страницами и рвал свои седые волосы /а таких было тысячи!/,- эти люди в 1941 году воевать против Советской России не могли и не пошли. И зов Гитлера "дранг нах остен!" был для них гласом сумасшедшего, вопиющего в пустыне."

Да, роман потрясал людские души во всем мире правдой любви и правдой ненависти, подлинностью боли и подлинностью сострадания.

...Догнав быстро удалявшегося от водокачки Бунчука, так и не сумевшего левой рукой удержать кисть правой, выхватившей револьвер. Дугин твердил:

"Митрич...Что же ты, Митрич? За что ты его?..

У Дугина долго тряслась голова, пощелкивали зубы и как-то нелепо путала большие, в порыжелых сапогах ноги..."

"Вы слышите? Грохочат сапоги..." Рядом с малограмотным казаком Дугиным представьте, маэстро, изысканного поэта Окуджаву. которого так уважительно цитируете:

Человеческое достоинство

Загадочный инструмент:

Создается столетиями,

А утрачивается в момент...

Не плохо сказано. Так вот, Ваш любимец, как и солдат Дугин, тоже был оджды свидетелем расстрела. Расстреливали не обезумевшего и готового на все от ненависти врага, а много сотен, по иным сведениям, до полутора тысяч сограждан, собравшихся со всех концов страны в Дом Советов, чтобы защитить конституцию Родины, её честь и достоинство. Расстреливали не в сумбурном припадке взаимной ненависти, не в слепящем пароксизме оскорбленности, как там, у водокачки, - расстреливали спокойно, не спеша и вовсе не "прямой наводкой", как пишут непонимающие, что это приблизительная, "грубая" пальба по близким целям, расстреливали по точной наводке, - так, что ни один снаряд не угодил в стену только по окнам! только по окнам, за которыми живые люди!..

Поэт Окуджава созерцал картину по телевидению, может быть, лежа на мягкой грузинской тахте, с фарфоровой чашечкой бразильское кофе в руке, с папироской - в другой...

Потом корреспондент "Подмосковья" обратился к поэту с вопросом: "Что вы чувствовали во время расстрела? Что думаете об этом?" Возможно, он ожидал

услышать: "У меня дрожат руки, трясется голова, не попадает зуб на зуб...За что?3а что они их?.. Я не могу говорить..." Но поэт ответил четко и радостно: "Расстрел Белого дома я смотрел как финал увлекательнейшего детектива - с наслаждением!" Разве не так же ответил бы и есаул Калмыков?..

Да, человеческое достоинство - загадочный инструмент...

Для меня лично, артист Глузский, результат этого интервью Окуджавы "Подмосковью" и Вашего - "Новым известиям" оказался одинаков. В моих глазах оба вы свое достоинство утратили в момент.

Поэтому, когда Вы говорите, что теперь, прозрев и "отряхнув голову", "портрет Ленина я уже не понесу и красное знамя тоже не понесу", то и хочу Вас успокоить: "Напрасные волнения! Теперь никто Вам портрет Ленина и не доверит, никогда красное знамя в такие руки не передадут. Да и раньше-то зря делали это.

Среди обильных наград этого подлого времени Вы приз "Честь и достоинство". И вот, видимо, считая себя поэтому, большим авторитетом в данном вопросе, Вы при виде своего ровесника, который просит милостыню или торгует газетами, говорите: "Я никогда бы не вышел с протянутой рукой! " Опомнитесь, Михаил Андреевич, Вы уже давно стоите перед режимом с протянутой рукой, но если Вашим несчастным ровесниками почти такие же несчастные подают пятаки да семишники, то Вам - увесистые премии:- "Нику", эту самую "Честь", "Кумир "... И всё в долларах. Сколько отмусолили хотя бы за "Нику"? Слышал я, тысяч 20? Это на наши-то деньги 500 тысяч. Моя пенсия за четыре года последних, ибо ветеранско-инвалидная. А у других?.

И после этого у Вас поворачивается язык бросить своим собратьям: "Я очень сержусь, когда мои коллеги позволяют себе говорить, что они "нищие". Недостойно это." Конечно, недостойно, и даже непристойно, если бы говорили такие Ваши коллеги, как братья Михалковы или, допустим, Станислав Говорухин, как Алла Пугачева или какая-нибудь Долина. Но ведь говорят -то совсем другие. Их, живущих за чертой бедности, т.е. получающих, скажем, 500 рублей, когда прожиточный минимум - минимум, чтобы не про тянуть, ноги! свыше 1000 рублей, их в стране больше 50-ти миллионов, и артистов в том числе, т.е. каждый второй -третий. Это целый народ такой страны, как Франция. И Вас, народного артиста, мультилауреата советских и антисоветских премий, раздражает, когда несчастные отваживается протестовать против режима, установленного в стране русскими болванами и еврейскими прохвостами, хотя бы тем, что они на кухне называют себя "нишими". Не сметь! Да?

Однако, несмотря на всё Ваше вопиющее благополучие, сытость и заласканность режимом, Вы, как выясняется, тоже в постоянном страхе подобно нам, сирым. Вы признаетесь:"Я очень боюсь оказаться в ситуации потери достоинства." Вы имеете в виду "ситуацию" с рукой, протянутой в прямом смысле, не в Екатерининском зале Кремля, не на сцене Дома кино, а на улице. Да, именно ту "ситуацию", о которой сами же и говорили:-Я? Никогда!..

Увы, в этой "ситуации" сейчас может оказаться кто угодно...У Вас четверо внуков? Вот за них, надо думать, Вы больше всего и боитесь. А разве знал Вы такой страх в советскую эпоху своей жизни, за которую рассыпаетесь мелким кающимся бесом перед матизенами?

И не трудно представить себе, что настанет день, когда внуки будут просить деда и бабку, уже проевших свои "ники" и "кумиры", накормить их, но вдруг окажется, что нечем...Вот тогда-то и настигнет Вас подлинный страх, истинный ужас. Это пострашней, чем арест отчима, который, кстати, отсидев какой-то срок неизвестно нам за что, мирно доживал свои дни в Луцке, а Вы всё уговаривали его покинуть Родину: "Бросай всё к черту и поезжай! Хоть поживешь по-человечески! Видимо Вы спроваживали в Израиль? Здесь-то, мол, человеческая жизнь невозможна. Но отчим, даже, допусти! отсидевший несправедливо, отверг Ваши заботливые увещевания...