Иной Сталин. Политические реформы в СССР в 1933-1937 гг. - Жуков Юрий Николаевич. Страница 10

4 января 1934 г. все центральные газеты Советского Союза опубликовали это интервью. А спустя три недели в Москве открылся XVII съезд ВКП(б). Открылся традиционным отчетным докладом Сталина о работе ЦК за истекшие три с половиной года, который начался с неизменной для такого рода докладов характеристики международного положения. Но Сталин ни словом не обмолвился о самом главном – об уже предрешенном, и в самое ближайшее время, повороте во внешней политике и о том, что его сделало единственно возможным. Скорее всего, Сталин расценил отсутствие какой-либо реакции на свои слова о вроде бы возможной «поддержке» Лиги наций либо как полное непонимание смысла сказанного, либо как нежелание ортодоксальных кругов партии начинать дискуссию по этому поводу. И потому заговорил о более привычном для слушателей, о том, чего от него и ждали, – о революционной ситуации. Правда, в отличие от оценок, данных XII пленумом ИККИ, он отметил, что революционный кризис только назревает, а чуть позже выразился еще более осторожно – «он будет назревать». Затем, как то бывало уже не раз, напомнил об угрозе войны и пообещал делегатам: в случае нападения империалистических держав на СССР, «отечество рабочего класса всех стран», его «многочисленные друзья… в Европе и Азии постараются ударить в тыл своим угнетателям» [49]. Таким весьма прозрачным эвфемизмом Сталин продемонстрировал свою твердую веру в пролетарскую солидарность.

Вместе с тем в докладе прозвучали и явно новые, необычные ноты. Говоря о росте фашизма, о его победе в Германии, Сталин многозначительно заметил:

«Господствующие классы капиталистических стран старательно уничтожают или сводят на нет последние остатки парламентаризма и буржуазной демократии, которые могут быть использованы рабочим классом в его борьбе против угнетателей» [50].

Он впервые обозначил вполне возможную, с его точки зрения, альтернативу мировой революции. И даже не мирный путь компартий к власти, а лишь использование парламентов для защиты интересов трудящихся – то, что до сих пор большевиками и Коминтерном напрочь отвергалось как реформизм.

Затем, вернувшись вдруг к внутренним проблемам, Сталин перечислил по значимости то, на что СССР может рассчитывать в сложившейся международной обстановке. На первое место поставил экономическую и политическую мощь страны, только потом – моральную поддержку трудящихся за рубежом. Но он не ограничился учетом классовой солидарности, а тут же присоединил к ней не менее, судя по контексту, значимое – наличие стран, не заинтересованных в развязывании новой войны, имея в виду прежде всего Францию. На последнее же место Сталин поставил Красную армию, признав тем ее слабость, порожденную отсутствием современного вооружения, так как оборонную промышленность лишь предстояло создать – в ходе выполнения второго пятилетнего плана.

Судя по всему, действительно значимыми, даже решающими в конкретных условиях Сталин полагал усилия советской дипломатии, проводившей «кампанию за заключение пакта о ненападении». Он объяснил такую оценку тем, что между Советским Союзом и некоторыми странами Запада – опять же Францией, а также Польшей «нежелательные отношения начинают постепенно исчезать… атмосфера, зараженная взаимным недоверием, начинает рассеиваться». И сделал отсюда логический вывод, вновь намекнув на близкий поворот внешнеполитического курса. «Если интересы СССР, – сказал Сталин, – требуют сближения с теми или иными странами, не заинтересованными в нарушении мира, мы идем на это без колебаний» [51].

Однако и этого Сталину показалось мало, и он твердо произнес ранее немыслимое, просто невозможное. Отныне единственной для ВКП(б) задачей должно было быть отстаивание, обеспечение национальной безопасности страны, а не становившейся все более призрачной идеи пролетарской солидарности и связанных с нею интересов мировой революции. «Мы, – предельно однозначно пояснил Сталин, – ориентировались в прошлом и ориентируемся в настоящем на СССР и только на СССР» [52].

О грядущих вскоре переменах свидетельствовали и многие другие положения доклада Сталина, в том числе итоговая оценка сложившихся социально-экономических отношений:

«Удельный вес социалистической системы хозяйства в области промышленности составляет в настоящее время 99 %, а в сельском хозяйстве, если иметь в виду посевные площади зерновых культур, – 84,5 %… Социалистический уклад является безраздельно господствующей и командующей силой во всем народном хозяйстве» [53].

Следовательно, несомненно подразумевал докладчик, настало время не просто заявить о завершении НЭПа, но и сделать соответствующие политические выводы, зафиксировать отмеченные сдвиги со всеми вытекающими юридическими и идеологическими последствиями.

Столь же многозначительным оказался и раздел доклада, посвященный собственно партии, положению в ней. Начал Сталин с констатации восстановления ее единства. Сказал, что «разбиты и рассеяны» троцкисты, правые уклонисты и национал-уклонисты, олицетворением последних сделав Н.А. Скрыпника – члена ЦК и ИККИ, наркома просвещения УССР, покончившего с собой в июле 1933 г. Лишь упомянул, не назвав поименно, «его группу», к которой следовало отнести писателей Н. Хвылёвого с его открытым призывом «Прочь от Москвы!», П. Гирняка, М. Ялового (Юлиана Шпола), историков М. Яворского, М. Равич-Черкасского, философа В. Юринца, филологов Е. Курило, Е. Тимченко, театрального режиссера Л. Курбаса, некоторых других, незадолго перед тем обвиненных П.П. Постышевым в пропаганде национализма [54].

Просто перечислив троцкистов, правых, национал-уклонистов, Сталин почему-то не вспомнил о громких, достаточно хорошо известных партии конкретных политических делах, заставивших ПБ и ЦК в октябре 1932-го – апреле 1933 г., то есть как раз за отчетный период, принимать специальные постановления. Словно забыл о деле «контрреволюционной группы», она же «Союз марксистов-ленинцев» М.Н. Рютина, П.А. Галкина, М.С. Иванова, других почти неизвестных партфункционеров, подготовивших манифест «Сталин и кризис пролетарской диктатуры», а также обращение «Ко всем членам ВКП(б)», написанных с откровенно правых позиций и содержавших чисто фракционную критику проводимого сталинской группой курса. Не упомянул докладчик и о потрясшей партию высылке в октябре 1932 г. Зиновьева в Кустанай и Каменева в Минусинск, правда, возвращенных в Москву год спустя. Они были высланы только за то, что знали о документах, написанных Рютиным, но не сообщили о них в ЦКК, как того требовала партийная этика. Умолчал Сталин, хотя прежде непременно использовал бы подобную информацию для разжигания страстей, о деле члена коллегии наркомата снабжения Н.Б. Эйсмонта и начальника Главдорстроя при СНК РСФСР В.Н. Толмачева, обвиненных в правом уклоне. Умолчал и о «бухаринской школе» – «антипартийной группе правых А.Н. Слепкова», за связь с которой исключили из партии и сослали в Тобольск Н.А. Угланова, в 1921–1929 гг. первого секретаря Петроградского и Нижегородского горкомов, Московского обкома, секретаря ЦК ВКП(б).

Всерьез говорить о только что нанесенном сокрушительном ударе по правым Сталин не стал, явно не желая обострять положение. Он сосредоточил внимание делегатов съезда на ином – на «путанице по ряду вопросов ленинизма в головах отдельных членов партии, которая нередко проникает в нашу печать и которая облегчает дело оживления остатков идеологии разбитых антиленинских групп». «Путаница в головах» отражала в равной степени взгляды как левой, так и правой оппозиций, но главным образом левой. Но, заняв умеренную позицию, Сталин ограничился тем, что предложил всего только «поднять теоретический уровень партии на должную высоту… Не замазывать, а критиковать смело отклонения некоторых товарищей от марксизма-ленинизма» [55]. Обрушился он в праведном гневе на другого врага – на безликую и нефракционную опасность, на бюрократизм, причем столь же сильно, как это делал Троцкий всего десять лет назад.