И все им неймется! - Бушин Владимир Сергеевич. Страница 39

Во-вторых, в глазах автора Жуков — полководец, кончивший дни свои глухо, в опале.

Как Велизарий или Помпей.

Велизарий действительно в конце жизни подвергся опале: его отстранили от армии, конфисковали огромные имения и даже, по некоторым сведениям, ослепили. Конец Помпея ещё печальней. После поражения в войне против Цезаря он бежал в Египет и там был коварно убит, а труп его (тут это слово уместно) был обезображен. Плутарх пишет: «Цезарь, прибыв в Египет, отвернулся от того, кто принёс ему голову Помпея, и заплакал. А Плотина и Ахилла, виновных в убийстве, приказал казнить» (Сравнительные жизнеописания. М., 1963. Т.2, с. 390).

А Жуков? Он дважды «был в опале». Но что такое опала? Меншиков в Березове, Суворов в Кончанском, Сахаров в Горьком — вот опала. А Жуков всё это время, шесть лет, оставался на высоких должностях командующего сперва Одесским, потом Уральским военными округами. И не лишали его ни самых высоких званий, ни больших наград, ни тем более — «имений». А по прошествии этого срока на XIX съезде партии в октябре 1952 года по предложению Сталина он снова был избран кандидатом в члены ЦК.

Второй раз уже из членов Президиума ЦК и с должности министра обороны Жукова выпер Хрущёв. Это произошло в октябре 1957 года. Маршалу было 60 лет, всего на год старше Помпея, но это далеко не конечные его дни. Он скончался 18 июня 1974 года. Отпущенные ему годы маршал прожил вовсе не «глухо». Встречался с боевыми друзьями, с писателями, журналистами (Симонов, Долматовский, Ржевская…), участвовал в создании фильмов о войне, работал над книгой «Воспоминания и размышления», которая вышла в 1969 году тиражом в 600 тысяч экземпляров и вскоре была многократно переиздана ещё большими тиражами. А вспомним его хотя бы в президиуме торжественного заседания, посвященного 25-летию Победы, что проходило во Дворце съездов…

Наконец, ведь Ганнибал не заставил Рим подписать безоговорочную капитуляцию. Дело вышло совсем наоборот: после ряда блестящих побед он в конце концов был жестоко разбит при Заме, бежал аж в Армению, потом в Вифинию, и там, опасаясь выдачи, отравился. И Помпею не довелось сурово повелеть Цезарю, как Жуков — Кейтелю: «Прошу подойти к столу и подписать акт о безоговорочной капитуляции». О, нет! После некоторого успеха Помпей был разбит и тоже бежал и, как уже сказано, бежал навстречу смерти. Ну, в самом деле, как можно полководца-победителя венчать недолгими лаврами разбитых и даже убитых или покончивший с собой полководцев!

Словом, на сей раз увлечение поэта древностью приходится признать неуместным, никак не соответствующим теме, но дело не только в этом. Читаем его псалом дальше:

Воин, пред коим многие пали

стены, хоть меч был вражьих тупей…

Откуда взял, что тупей? Какие данные? Кто сказал? Что, наша «катюша» была «тупее», чем немецкий шестиствольный миномёт? То-то они всю войну пытались её перенять. Или наш танк Т-34, который тоже безуспешно пытались перенять, «тупее» их T-IV? А что «острее» могли немцы противопоставить 36 тысячам наших штурмовиков Ил-2? Словом, перед нами всего лишь стихотворный вариант известного иерихонского вопля: «Мы немцев трупами забросали!»

И если бы этим дело и ограничилось. Так нет же, ещё и такое донеслось из Америки о маршале Жукове:

Сколько он крови пролил солдатской!..

Он! Не враг проливал кровь наших солдат, а наш собственный полководец, ну, конечно, заодно с Рокоссовским и другими. Да одна эта мысль в Стокгольме стоит Нобелевской.

Что ж горевал?

Вспомнил ли их умирающий в штатской

Белой кровати? Полный провал.

Поэту ясно, что не горевал. Он уверен, что, конечно, не вспомнил. Ведь вот же сподобился преставиться на белой кроватке, а они как… Тут никакого провала в стихотворении нет.

Что он ответит, встретившись в адской

Области с ними?

Вот как: поэт отправил их в «адскую область» — и полководца, и всех, чью кровь, по его разумению, тот пролил в Великой Отечественной войне. Ничего другого они в глазах возвышенного нобелиата не заслужили. И этим убитым им и встреченным в аду:

Что он ответит? «Я воевал».

Жалкая отговорка. И нет ему прощения, и место его только в аду. Вот так же недавно и Леонид Гозман поместил в аду Сталина, да ещё рядом с Гитлером, главной жертвой культа личности и незаконных репрессий. И ещё:

Спи! У истории русской страницы

Хватит для тех, кто в пехотном строю

Смело входил в чужие столицы,

Но возвращался в страхе в свою.

Последние две строки компашкой помянутого Л.Гозмана цитируются то и дело, как непререкаемый нобелевский аргумент. Это для шакалов демократии сахарная косточка. Но сам Гозман не процитировал их и на подобное заявление всё-таки не решился, он сузил вопрос, заявил, что наши пленные, освобождённые из немецких лагерей, тут же попадали в лагеря советские, ну, и потому, конечно, они «возвращались в страхе». Это тоже повторяется многократно. Отвечая Гозману, я назвал много имён писателей, которые были в плену, но после войны плен не повлиял на их жизнь, не помешал им: они поступали в столичные «престижные» вузы, издавали книги, по их книгам ставили фильмы, они занимали в Союзе писателей высокие посты, получали ордена, Сталинские и Государственные премии. Ещё я писал, что могу привести гораздо более широкие сведения, чем о своих знакомых. Так вот…

На 20 октября 1944 года, т. е. за полгода до окончания войны, проверочные спецлагеря прошли 354592 бывших военнопленных. Из них 249592 человека, то есть подавляющее большинство, были возвращены в армию, 36630 направлены на работу в промышленность и только 11556 человек или 3,81 % были арестованы (И.Пыхалов. Время Сталина. Л., 2001. С. 67). Вот лишь у этих четырёх неполных процентов и были основания для страха. Выдавать настроение этой доли за настроение всех, значить врать с превышением лжи над правдов в 25 раз. Словом, и на этот раз строки Бродского это поэтически оформленная клевета. И наконец:

Маршал! Поглотит алчная Лета…

Ну, без Леты он не мог, в другом случае — без Стикса, Харона и т. п.:

Поглотит

Эти слова и твои прахоря…

Прахоря, по-блатному, сапоги, только принято писать не «пра», а «прохаря» (Словарь лагерного жаргона. М., 1992. С. 199). Но при чём они здесь? И к чему в стихотворении скорбного рода мотивчик «блатной музыки»? Какая-то несообразность. «Эти слова», т. е. стихи, поэзия — главное в Бродском, а сапоги для Жукова — всего лишь деталь обмундирования. Как можно ставить их в один ряд? И каков общий смысл этих строк? Мол, всё будет забыто. Sic transit gloria mundi. Но это же по меньшей мере опять очень странно в стихотворении, написанном вроде бы с целью воздать должное великому человеку и восславить его.

Для Пушкина фельдмаршал Кутузов был живым вдохновением:

В твоём гробу восторг живёт!

Он русский глас нам подаёт;

Он нам твердит о той године,

Когда народной веры глас

«

Иди, спасай!

»