1937. Правосудие Сталина. Обжалованию не подлежит! - Ферр Гровер. Страница 13

Как явствует из стенограммы заседания «реабилитационной» комиссии Политбюро ЦК КПСС от 5 января 1988 года, отсутствие фактов, подтверждающих невиновность Бухарина, вызывало серьезную озабоченность у всех, кто принимал участие в ее работе. Но в первую очередь – у председателя комиссии Соломенцева:

«У меня такой вопрос. При рассмотрении дела в суде Бухарин признал себя виновным [по всем пунктам], за исключением участия в организации шпионажа и терактов против Менжинского, Дзержинского, Горького – Пешкова. Есть ли какие-то у нас документы, которые показывают, каким образом от них было получено показание о признании себя виновным. И почему на заседании суда не отказались от части обвинения, а остальное признали?» [90]

Соломенцев пытался, но никак не мог понять, как признание Бухариным одних преступлений и категорическое отрицание других можно увязать с представлениями о принудительном характере добытых у него показаний. Ведь если, положим, давление действительно оказывалось, почему тогда он признался не во всем, чего от него хотели?

В ответ зампред КГБ Пирожков решил пояснить:

«Мы располагаем такими материалами о том, что применялись недозволенные средства воздействия в ходе следствия, после которых, как правило, признательные показания появлялись. У нас есть том самого процесса» [91].

По всей видимости, Пирожков здесь имеет в виду заявление Фриновского, поскольку ни в опубликованных стенограммах заседаний комиссии Политбюро ЦК КПСС, ни в решении о «реабилитации» никаких других «материалов» больше нет. Но, как указывалось, Фриновский, сообщая о нарушениях законности, ни в коем случае не относил их к делу Бухарина. Признавая факты массовых фальсификаций следственных материалов и фабрикации ложных обвинений, он явным образом отделял от них подготовку процесса 1938 года. Впрочем, что бы там ни было, никакими принуждениями не объяснить, почему Бухарин сознавался в совершении одних преступных деяний, упорно опровергая свою причастность к другим.

Упомянутый ранее Чебриков далее заметил:

«Надо добавить, что есть показания некоторых товарищей, что им обещали за это жизнь. Есть фамилии людей, которые подтверждают это» [92].

Здесь еще одна косвенная ссылка на заявление Фриновского. Ведь если бы существовали какие-то другие «показания некоторых товарищей», их обязательно процитировали бы наряду с Фриновским. А у последнего, как мы видели, нет ни слова о том, что Ежов будто бы добивался ложных признаний от Ягоды, Бухарина, Буланова в обмен на обещания сохранить им жизнь; Ежов лишь просил не упоминать его имени на процессе, сохранить заговор в тайне, и, как откровенно признается Фриновский, спасти таким образом собственную шкуру.

Не удовлетворившись ответами, лишенными чего-то конкретного, Соломенцеву ничего не оставалось как вернуться к старому вопросу:

«Тогда почему Бухарин от каких-то обвинений отказался, от [других] не отказался? Как тут можно расценивать?» [93]

Но получить от кого-либо вразумительный ответ на сей раз так и не удалось. И ясно почему: никто из членов комиссии не располагал доказательствами лживости бухаринских показаний. Поэтому Пирожков с дежурным оптимизмом вынужден был заметить: «Мы будем 270 томов анализировать» [94].

Если считать, что члены комиссии выполнили поставленную ими самими задачу – изучить все 270 с лишним томов дела Бухарина, тогда, выходит, им не удалось выявить ни одного доказательства его невиновности. Иначе они обязательно были бы упомянуты в решении о «реабилитации». Но вместо фактов, удостоверяющих невиновность, Верховный суд не нашел ничего лучшего, как прибегнуть к фальсификации утверждений Фриновского, представив все так, будто именно там говорится об отсутствии у Бухарина вины, что, как отмечалось, не соответствует истине.

Почему был «реабилитирован» Бухарин

Чем объяснить столь вопиющее пренебрежение фактами в официальных «реабилитационных» документах? Ответ, на наш взгляд, очевиден: поступившись принципами юридической объективности, Верховный суд СССР выполнял политический заказ. В круг поставленных им целей – так, по крайней мере, мы вынуждены предположить, – не входила задача выяснить, следует ли признавать несправедливыми обвинения, выдвинутые против Бухарина. Изучение архивно-следственных материалов свелось к поиску «подходящих» и внешне убедительных «доказательств» и доводов в пользу предвзятых представлений о бухаринской невиновности. Однако найденные таким образом свидетельства на самом-то деле говорили не о невиновности, а, наоборот, о вине, поэтому Верховному суду ничего не оставалось, как прибегнуть к подтасовкам и искажениям, в результате чего на свет появилось рассматриваемое здесь решение о «реабилитации».

Благодаря опубликованным стенограммам заседаний комиссии Политбюро ЦК КПСС теперь известно об отсутствии в советских архивах каких-либо доказательств невиновности Бухарина и других осужденных с ним лиц, – доказательств, не выявленных, несмотря на недюжинные усилия архивистов и предоставленный им привилегированный доступ ко всем без исключения следственным и иным материалам. Трудно поэтому не сделать еще один важный вывод: доказательств невиновности Бухарина в принципе не существует.

Отсутствие доказательств бухаринской невиновности равносильно тому, что все имеющиеся свидетельства указывают на его вину. Следовательно, исторический анализ всего, что на сегодня известно о Бухарине, приводит нас к умозаключению: Бухарина необходимо признать виновным как минимум в том, в чем сам он признался на следствии, но, кроме того, возможно, также и в тех деяниях, которые вменялись ему на следствии и в суде и которые он категорически отрицал.

Основополагающий принцип исторической методологии гласит: «Отсутствие доказательств не есть доказательство их отсутствия». Таким образом, теоретически существует и всегда будет существовать возможность, что когда-то в будущем историкам удастся обнаружить некое свидетельство, указывающее на невиновность некоторых или, возможно, всех подсудимых процесса 1938 года. Это прописная истина, которая сохраняет силу для любых исторических работ и для любых тем, избранных для исследования. Но верно также и то, что до тех пор, пока не выявлены свидетельства, противоречащие устоявшимся представлениям, мы в своих умозаключениях обязаны опираться исключительно на имеющиеся факты и доказательства.

Чрезвычайно важно, что в 1988 году советские власти оказались не в состоянии выявить оправдательные свидетельства для лиц, осужденных по делу правотроцкистского блока. В силу ряда обстоятельств комиссия Политбюро ЦК КПСС во что бы то ни было хотела признать Бухарина невиновным, но, когда вместо «реабилитирующих» свидетельств обнаружились лишь изложенные в записке Фриновского доказательства его вины, решено было пойти на подлог и приписать словам последнего противоположное значение.

Из сказанного явствует, что, по большому счету, вопрос о действительной виновности или невиновности Бухарина мало волновал советских лидеров. Решение о совершенно обязательной «реабилитации» Бухарина, не считаясь ни с какими доказательствами его вины, было принято на самом верху партийно-государственной власти в СССР. Что, как очевидно, подразумевает наличие чрезвычайно веских оснований. Логично предположить, что связаны они были с внутриполитической обстановкой, сложившейся в Советском Союзе после 1987 года.

Как показали последующие события, «реабилитация» Бухарина стала одним из центральных пунктов горбачевского плана внедрения частно-рыночных отношений в советскую плановую экономику. Эти реформы – так, по крайней мере, их стали характеризовать впоследствии – неизбежно вели к имущественному неравенству и уничтожению сложившейся в СССР системы социального обеспечения, основанной на распределении многих благ за счет щедрых государственных субсидий, и, следовательно, обходившихся бюджету, что называется, в копеечку [95].