Новая эпоха — старые тревоги: Политическая экономия - Ясин Евгений Григорьевич. Страница 19

Так что этот сценарий, немного более вероятный, вряд ли можно считать таким уж пессимистическим.

3. Реалистический сценарий состоит в том, что правительство проводит сбалансированную политику: немножко борется с инфляцией, немножко поддерживает производство, немножко борется с коррупцией и преступностью, немножко потрафляет отдельным лоббистам, открывая отдельные щели для воровства.

Итог. До парламентских и президентских выборов держится сравнительно «умеренная» инфляция – до 100 % в год. Производство вяло падает, производя впечатление некоторой стабилизации. То же и с уровнем жизни. Вроде бы ситуация особо не ухудшается, но и не улучшается. Мы получаем кредит МВФ, но минимальный; реструктуризацию долгов, которая ничего не решает.

К парламентским и президентским выборам приходим в состоянии максимальной неопределенности. Что будет со страной после них? Неясно: несемся, как знаменитая птица-тройка с Чичиковым на борту.

Боюсь, что этот сценарий и самый реалистический, и самый пессимистический. Без кавычек. Необходима мобилизация всех общественных сил, на деле выступающих за демократию и рыночную экономику, чтобы он не осуществился.

Мое покаяние

Почему российская экономика оказалась в руинах?

Недавно мой друг В. Головачев с болью написал в «Труде» (1999. 16 февраля) про реформаторов: признать ошибки – это не для них. Простая мысль: покайтесь, и люди станут относиться к вам лучше. Вот Петр Авен покаялся (правда, не за себя, а за других) и уже заслужил три-четыре положительных отклика в прессе, даже со стороны академика Николая Петракова, непримиримого критика реформаторов: дескать, молодец, хоть у одного совесть заговорила.

Вот и я решил внять призыву и покаяться. Думаю: могут ли реформаторы взять на себя вину за глубокий спад производства; за то, что стоят заводы; за глубокую социальную дифференциацию; за кричащие противоречия между бедностью и богатством; за то, что месяцами не платят зарплату и пенсии?.. Думаю и о своей ответственности как бывшего министра экономики, находящейся в глубоком и длительном кризисе.

Ведь именно этого требуют от нас: покайтесь, признайте, что неумехи, что ничего у вас не вышло. И разумеется, отойдите в сторону, без вас обойдемся. Пусть другие… Вот тут и пропадают мое смирение и готовность каяться. Ибо следствием будет не милостивое прощение исстрадавшегося народа, а обращение его к иным, ложным пророкам. И ошибки много хуже наших. Вот тут я вспоминаю, что и сам, и товарищи мои пошли делать реформы, заранее зная, что всем нам придется очень трудно, что благодарности не будет, что мы успеем сделать только часть работы, а в качестве вознаграждения услышим брань. Хотим одного: только бы эту работу смог подхватить кто-то другой, чтобы продолжить ее и довести до конца.

Анализируя шаг за шагом нашу деятельность, я понимаю, что не скажу того, чего бы от меня, кажется, хотели услышать. Да, мы ошибались, и много, но это не те ошибки…

Спад производства произошел не потому, что осуществили либерализацию цен и проводили жесткую денежную политику. Причина в ином: задолго до этого в экономике накапливались чудовищные диспропорции. 75 лет структуру производства определял не платежеспособный спрос, а план: 60 % валового продукта – военного назначения. Чрезмерное производство первичных ресурсов – нефти, газа, металла, цемента, удобрений – должно было покрывать крайне неэффективное их использование. Товары народного потребления покупали только потому, что не было выбора. Зато, вколачивая гигантские средства в сельское хозяйство, импортировали 30 млн. т зерна. Чтобы поддерживать все это на плаву, нужны были колоссальные деньги. До 1986 года их брали из «нефтяной тумбочки»: продажа нефти по высоким тогда мировым ценам из богатейших в мире месторождений Западной Сибири принесла СССР 180 млрд. долл. – сейчас это сумма нашего внешнего долга с процентами, которые еще набегут до 2010 года.

Куда все эти деньги делись? А вот туда – на поддержку неэффективной экономики и уровня жизни людей, которых эта неэффективная экономика без нефтедолларов не могла бы прокормить. В общем, на поддержку застойного брежневского режима.

Потом оказалось, что цены на нефть упали, месторождения обеднели, деньги проедены.

Далее Горбачев с Рыжковым под перестройку взяли на Западе взаймы более 60 млрд. долл. (плюс к 25, которые уже были одолжены), бросили их на закрытие образовавшихся в бюджете прорех. Но ни цены освободить, ни расходы сократить, ни реформы по-настоящему провести не решились. Боялись гнева народного.

И вот к управлению пришли либералы-реформаторы (на 13 месяцев). Что было делать, когда взаймы уже не давали, страна распадалась от неимоверного дефицита? Они сделали только очевидное, что само собой происходило помимо воли государства, – освободили цены. Сейчас спорят: не надо было сразу, надо было поэтапно, а то получилась шоковая терапия. Увы, известно из мирового опыта, что поэтапность в этом деле сулит только дополнительные беды. И мы с ними познакомились на своей шкуре, ибо настоящей шоковой терапии не было – год не трогали замороженные цены на газ и железнодорожные тарифы. Бесконечно долго их держать нельзя, если растут остальные цены. Потом сразу происходит повышение на 50–60 %, и все остальные цены подскакивают на столько же или больше. Инфляция закручивается сильнее, чем если бы ничего не замораживали.

Жесткая финансовая политика, монетаризм – это, кажется, «вина», в которой надо бы признаться. Вот и Ю. Лужков снова за это «наехал» на реформаторов: дескать, зря слушали МВФ, применяли надуманные западные схемы вместо того, чтобы присматриваться к нашим российским особенностям. Душа просит потрафить московскому мэру, может, завтра – президенту России. Что-то внутри шепчет: согласись, виноваты. Прислушиваюсь – нет, это не совесть шепчет, а рабство, блюдолизство, страх. Совесть как раз говорит: здесь виниться не в чем. А если и есть, то только в том, что уступали, пугались нажима и «народного гнева», когда в интересах страны необходимо было проявить волю.

Объяснение простое. Если уж вынуждены оказались освободить цены, надо было сразу зажимать государственные расходы и сбалансировать бюджет. Когда бюджет не сбалансирован, дефицит его приходится закрывать печатанием денег. А это влечет известные последствия: не просто гиперинфляцию, но одновременно обнищание большинства, обогащение немногих. Посмотрите на Польшу, Чехию, где инфляцию после освобождения цен задушили в зародыше. Там нет такой глубокой социальной дифференциации, как у нас, там удалось сохранить более высокий уровень социального обеспечения. Там, кстати, уже давно начался экономический рост, про неплатежи и бартер забыли. Денежной массы достаточно, кредит доступен предприятиям. Почему? А потому, что на преодоление инфляции они потратили шесть месяцев, а не шесть лет, как мы. И при этом не влезли в долги, что бы время от времени облегчать себе отношения с собственным народом.

Слов нет, в России преобразования идут труднее, проблемы здесь больше, «самые большие в мире». Но поэтому и действовать надо было решительней, активней противостоять попыткам тех, кто норовил получить свободу и собственность, не ощутив всей жесткости рыночных, реальных финансовых ограничений, да еще и заработав на неизбежной неразберихе.

Все семь лет горстка либералов-реформаторов вела отчаянную борьбу с прежней номенклатурой, с всплывшими на поверхность советскими «теневиками», со своими товарищами, не выдержавшими соблазнов власти и возможности обогащения. Как это все понятно по-человечески. Как это все неизбежно исторически: пива без пены не бывает.

Вот теперь, пожалуй, пришла пора каяться. Назову самые заметные из наших ошибок.

1. Не надо было принимать вторую модель приватизации, она затруднила процесс формирования эффективных собственников.

2. Не надо было так растягивать финансовую стабилизацию. Два года – больше чем достаточно.

3. Не надо было так часто идти на компромиссы и держаться за кресла в надежде еще что-то сделать при поддержке президента. Надо было либо энергичней двигать реформы, либо уходить.