Черная сотня. Происхождение русского фашизма - Лакер Уолтер. Страница 64

После кризиса 1989 года, когда группа Васильева едва не исчезла со сцены, неожиданно быстро возродилась «Память-1», тогда как некоторые ее соперники прекратили существование. После смерти Смирнова-Осташвили его группа исчезла; Александр Кулаков, твердо поддерживавший Смирнова-Осташвили, сначала решил исключить слово «память» из названия своей группы, а затем (возможно, временно) перешел в буддизм. Филимонов некоторое время работал в монастырях и на кладбищах, а затем основал недолго просуществовавший правый журнал «Положение дел».

Поле битвы осталось за Васильевым и в меньшей степени — за Сычевым; обе группы склонялись к идеям монархии и церкви. Трудно судить, было ли их обращение к монархизму искренним, однако ясно, что сближение с церковью было тактическим маневром, ибо ни тот, ни другой не были набожными христианами. Васильевцы надеялись, что церковь окажет им хоть какое-то покровительство и что там — это еще важнее — они найдут новых сторонников. Даже те церковные руководители, которые колебались в отношении «Памяти» или отвергали ее, не осуждали открыто этих новообращенных, весьма далеких от православной истовости, но зато всегда готовых предоставить молодых людей в черной форме для охраны церковных шествий. Черное, говорил Васильев, в России — цвет траура, здесь он не имеет ничего общего с чернорубашечниками Муссолини, эсэсовцами или британскими фашистами Мосли. Правда, васильевцы украшали себя всякого рода значками, носили ремни и высокие сапоги, а это уж вовсе не траурные атрибуты.

Новый журнал объединения — все с тем же названием «Память» — начал выходить в 1990 году. Он отражал новую идеологию и внешним оформлением, и содержанием [346]. Оформление было весьма необычным: этот журнал, единственный в России, применял старую орфографию, отмененную в 1918 году. Как объясняла «Память», согласно учению православной церкви, только старая орфография является правильной. На деле, церковь в своих официальных публикациях пользовалась новой орфографией и даже в условиях гласности не собиралась возвращаться к старой, так что объяснение выглядело не слишком убедительным [347].

В новом журнале «Памяти» постоянно упоминаются церковные праздники, святые, публикуются материалы на религиозные темы. Часто встречается имя царя-мученика Николая II, подчеркивается связь «Памяти» с идеей монархии. Нового русского монарха должен назначить собор, подобный боярскому собору 1613 года, выдвинувшему Михаила Романова. Поскольку «Память» в принципе отвергает демократию, журнал по возможности избегает слова «выборы». «Память» не называет имени своего кандидата, но откровенно отвергает претензии Владимира Кирилловича на трон. Царем должен быть некто, достойный этого высокого положения, — возможно, кто-то вроде Дмитрия Васильева.

Одновременно продолжается борьба с всемирным жидомасонским заговором, но она отходит на второй план, главное — новое, «положительное» содержание идеологии «Памяти» [348]. Кроме того, появляются новые враги, которых следует обозначить и разоблачить: грузинские и прочие сепаратисты [349].

В общем и целом новый журнал производит впечатление очень старомодного издания — и внешне, и по содержанию. Возникает мысль, что у редакторов не хватает материала, чтобы заполнить имеющиеся в их распоряжении шестнадцать полос, поэтому они печатают речи и статьи многолетней давности и помещают всякого рода символические рисунки. В 1991 году «Память» имела не только печатный орган, но и небольшую радиостанцию, которая 30 сентября начала транслировать часовую вечернюю программу. Как финансировалась эта деятельность и насколько она повысила привлекательность «Памяти»? На первый вопрос ответа нет. Согласно официальной версии, памятниковский «кибуц» в Ярославской области ежегодно перечислял в бюджет объединения полмиллиона рублей, но даже если это и правда, вряд ли этой суммы было достаточно для содержания радиостанции и покрытия прочих расходов. Отношение «Памяти» к армии и КГБ всегда было благожелательным: «Мы не должны их разрушать». Более чем вероятно, что хотя бы часть поддержки шла из этих источников [350].

Несмотря на развитие пропагандистского аппарата «Памяти», влияние объединения не увеличилось. В 1987–1988 годах оно занимало почти монопольное положение в кругах крайней правой, ее демонстрации одни считали дерзкими, другие — скандальными и шокирующими. Но к 1991 году внутри крайней правой возникла сильнейшая конкуренция, и прежняя магия названия «Память» перестала действовать. Интерес средств массовой информации к «Памяти» тоже спал. Однако Васильев не сдался. В феврале 1992 года он со своими сторонниками ворвался без приглашения на Съезд гражданских и патриотических организаций, проходивший в Москве, и заставил организаторов предоставить ему слово [351]. Впрочем, речь Васильева ничем не отличалась от выступлений других ораторов: положение-де плохое и продолжает ухудшаться; чтобы вывести страну из кризиса, нужна сильная рука. Когда дело дошло до столкновения между «Памятью» и некоторыми ее бывшими членами, присутствовавшими на съезде, казакам, наблюдавшим за порядком в зале, пришлось вмешаться — орудуя нагайками, они разделили враждующие группировки. «Память» не только утратила монополию, ее обошли с фланга. 21 декабря 1991 года Емельянов, старый соперник Васильева, назначил себя главой «всемирного российского правительства» и выразил готовность сотрудничать с Президентом России и его администрацией, «не стесняясь при этом» вступать с ними в конфронтацию [352]. Понятно, что Емельянова нельзя было считать серьезным соперником, однако на влияние в мире правой и соответствующие блага стали претендовать и другие новые патриотические организации. Емельянов был не единственным, кто выдвинул себя на роль альтернативного правителя. «Русская партия» обошла его и объявила о формировании русского правительства с участием генерала Филатова и Фомичева — редактора «Пульса Тушина» [353]. Приверженцы «Памяти», конечно, были обижены, что их исторические заслуги не получили должной оценки. Но в политике нет благодарности, и, вместо того чтобы найти Васильеву и его объединению почетное место, патриотические организации «новой волны» сочли «Память» политическим конфузом и предложили даже снять само название — дабы оно не вызывало отрицательных эмоций. Они по-прежнему защищают «Память» от нападок либералов — по принципу «справа врагов нет», — однако предпочитают держаться от нее на расстоянии.

В историческом ракурсе «Память» можно назвать предтечей. Она первой вышла на арену — теперь там целая толпа. У этого движения был запас сил, были многочисленные сторонники, но «Память» не смогла использовать свой потенциал [354]. Те хорошо известные приемы, которые на первых порах привлекали к Васильеву внимание, впоследствии создали ему лишь печальную известность, ибо он не сумел воспитать в себе серьезного руководителя, а из своих сторонников сделать приемлемое для многих политическое движение. На это у него не хватило ни способностей, ни политического кругозора. «Память» заимствовала из черносотенной традиции много такого, что могло бы принести успех в стране, где царит едва ли не поголовная политическая безграмотность; в политической изощренности просто не было нужды. Как показывает феномен Жириновского, примитивная клоунада и апелляция к низменным инстинктам могут дать несомненный политический эффект. Провал «Памяти» говорит о том, что посткоммунистические группировки крайней правой нуждаются в обновлении стиля и содержания [355]. Реанимация лозунгов «черной сотни» и «Протоколов» способна принести лишь ограниченный успех, Гитлер и Муссолини не могут служить наставниками в этой совершенно новой ситуации. Общая обстановка в посткоммунистической России благоприятствует появлению сильного популистского движения, тяготеющего к крайней правой. Однако у «Памяти» не оказалось достаточно творческих сил, чтобы оседлать эту волну.