Черная сотня. Происхождение русского фашизма - Лакер Уолтер. Страница 85

Однако по различным причинам, о которых не раз говорилось в настоящем исследовании, полная победа фашизма в России все же кажется маловероятной — хотя бы потому, что, вопреки распространенному убеждению, история никогда не повторяется. Более вероятна авторитарная система на платформе, скажем так, национализма и популизма. Схема такого национал-социализма разработана уже довольно давно; это русская национальная идея (как ее толкуют в крайней правой), опирающаяся на «союз труда и капитала», широкое политическое движение и силы безопасности, взявшие на себя функции общественного контроля [490].

Такой национал-социализм вдохновляется идеями ушедшей эпохи. Это все тот же коммунизм, только очищенный от марксистского интернационализма, — антизападный, антидемократический, твердо верящий в особые русские духовные ценности и особую политическую культуру России. Недаром среди лидеров правой так много бывших видных партийных функционеров, генералов армии и КГБ. Поразительна живучесть старых идей. Как Генрих IV решил, что Париж стоит мессы, — так и некоторые функционеры способны поверить, что Москва стоит нескольких коленопреклонений в православном соборе. Правда, кое-кто мог обратиться к «русской идее» (в их толковании) вполне искренне. Что общего у тридцати девяти видных представителей общественности, подписавших манифест Фронта национального спасения в сентябре 1992 года? [491] На первый взгляд — немного: среди них есть и «неперестроившиеся» марксисты (Р. Косолапов), и национал-социалисты (Лысенко), и монархисты, и ярые противники любой формы социализма (Шафаревич). Но когда Илья Константинов, главный организатор Фронта, уверяет, что между «левой» и «правой» националистической оппозицией существуют лишь чисто внешние отличия, он не слишком далек от истины. Их объединяет ненависть к общему врагу и некая общая вера в созданный ими образ будущей России. Итак, по иронии судьбы, при всем давнем отвращении к коммунизму, при всех проклятиях в адрес безбожного большевизма, при всех анафемах космополитам и марксистам-антипатриотам, при всех ругательствах, изрыгаемых на «могильщиков России», националисты из крайней правой оказались в едином строю со вчерашней партийной и государственной номенклатурой. И никто не может с уверенностью предсказать, насколько эта коалиция прочна и как долго она продержится.

Истинный русский, говорят, должен всегда помнить о доблестных деяниях славных предков. Это и есть источник патриотического вдохновения, особенно в периоды духовных и политических кризисов. Тоталитарная революция и либеральные реформы потерпели неудачу. Ни международный пролетариат, ни братья славяне, ни другие народы бывшего Советского Союза не горят желанием связать свои судьбы с судьбой русских. В таких обстоятельствах отход на позицию национализма представляется логичной и единственно возможной реакцией. Другие народы в периоды кризисов вели себя подобным же образом. Термин «наши» — эквивалент названия «Шин фейн» [492] — означает «мы сами», а для французского националиста не было понятия, более дорогого сердцу, чем «только Франция». В сравнении с шовинистической риторикой в республиках бывшего СССР и странах Восточной Европы, русский национализм (за исключением самых крайних его проявлений) кажется чуть ли не умеренным.

Доблестные деяния славных предков, золотой век, потерянный рай, который надлежит вернуть, — все это, разумеется, только мифы, ибо никакого золотого века не было. Но мифы можно использовать, и, если все трещит по швам, стоит ли пренебрегать призывами к национализму? Это может подвигнуть народ на колоссальные усилия, а они необходимы, чтобы вытащить страну из трясины и построить новый фундамент существования. Искушение национализмом действительно огромно, но сомнений в эффективности этих призывов еще больше. Ницше некогда писал, что быть хорошим немцем — значит «дегерманизироваться». То же самое можно сказать и о русских в их нынешнем трудном положении. Конечно же, Ницше не имел в виду рабское копирование чужеземных моделей и отказ от старых традиций только ради того, чтобы порвать с прошлым. Такие попытки делались в России со времен Петра Великого и не слишком удавались. На самом деле Ницше подразумевал, что если нация развивается и растет, она должна сорвать националистические шоры. Ни славное прошлое, ни доблестные предки не могут обеспечить то, в чем ныне нуждается Россия, — создание новой экономики и нового общества. Национализм необходим, когда нужно мобилизовать все ресурсы народа на борьбу с внешними врагами. Но сейчас России никто извне не угрожает. В перестройку страны национализм per se решающего вклада внести не может. Он может апеллировать к историческим и культурным узам, объединяющим людей, к их общим ценностям и идеалам. Но он не в состоянии предложить никаких особых идей, извлеченных из прошлого России [493]. Все сказанное относится к умеренному национализму; идеи же крайней правой не только безумны, но и порочны. Создавая образ несуществующего врага, они отвлекают энергию нации от преодоления реальных опасностей, от того, в чем действительно больше всего нуждается народ, — огромной работы по перестройке. Если идеи ультраправых возьмут верх, произойдет то, чего не смогли добиться ни Гитлер, ни Сталин, ни наследники Сталина, — полное разорение страны. Хочется думать, что этого все же не случится: русский народ — не невежественное стадо. Кто же тогда поможет России в ее нынешних бедах? Парадоксально, но ответ содержится в стихотворении Эжена Потье, которое до 1943 года было официальным гимном Советского Союза, а с 1944 стало партийным гимном: «Никто не даст нам избавленья: ни Бог, ни царь и ни герой». Избавленье дадут только собственные усилия русского народа, его добрая воля, его способность стойко переносить превратности судьбы.

В истории народов Запада вряд ли можно найти какие-либо рецепты, ибо российская ситуация достаточно уникальна. На пользу пойдет, скорее, отрицательный урок: какие идеи и методы не следует применять. Русские правые старательно пытались добыть за рубежом неизвестные ранее источники вдохновения. Все, что они недавно обнаружили, — это весьма многообещающие, но совершенно непригодные к употреблению идеи, которые достигли пика популярности в Германии в начале 30-х годов (до прихода к власти нацистов): кружок «Свершение», корпоративные школы, теории Карла Шмитта об авторитарной демократии и чрезвычайном положении, некоторые разновидности национал-большевизма. При этом следует помнить: в Германии 1930–1933 годов очень немногие ожидали, что спасение придет от церкви.

Различаются ли патриотизм и национализм лишь степенью любви к родине? Каждый любит или должен любить свое отечество, но опасен тот, кто приносит в жертву этой любви все остальные человеческие связи, ценности и обязательства.

Идеи крайней правой не только безумны, но и порочны. Создавая образ несуществующего врага, они отвлекают энергию нации от преодоления реальных опасностей, от того, в чем действительно больше всего нуждается народ, — огромной работы по перестройке. Если идеи ультраправых возьмут верх, произойдет то, чего не смогли добиться ни Гитлер, ни Сталин, ни наследники Сталина, — полное разорение страны.

Хочется думать, что этого все же не случится: русский народ — не невежественное стадо.