Путин против Путина. Бывший будущий президент - Дугин Александр Гельевич. Страница 13

Функция православия и симфония властей

Важно понимать, что Православие — это не только религия, это еще и политическое учение и политическая теология. Это мы часто упускаем из виду. Настоящее полноценное Православие теснейшим образом связано с моделью симфонии властей. Можно сказать, что Православие как политическая философия существовало у нас опять же до раскола, до второй половины XVII века. Религиозное и политическое начала на Руси после раскола разошлись по разным траекториям, их синусоиды сходились и расходились, баланс народного и элитарного в общей структуре государства и общества постоянно менялся.

С XVII века наступает тот период, когда церковь становится несвободной от государства. Почему? Да потому, что государство больше не православное, оно более не империя. Кстати, вместо «Руси» стали употреблять термин «Российская империя» именно тогда, когда Россия «империей» в сакральном катехоническом смысле быть перестала. Государство только номинально было православное. С точки зрения полноценной философии политики после раскола оно не православное. Мы знаем, что сначала Никон берет на себя полномочия «православного папы», потом Алексей Михайлович ему отвечает минимализацией функций патриарха. Потом приходит собор 1666–1667 годов, когда Святая Русь оплевывается всевозможными проходимцами вроде Паисия Лигарида, эдакими гайдарами и чубайсами XVII века. Потом «рог антихриста» — Петр Первый — упраздняет патриаршество, разгоняет монашество и подлинное Православие, подлинная Церковь уходит в старообрядческую оппозицию. Церковь в своем философско-религиозно-политическом аспекте становится в оппозицию к Романовской династии и сохраняет верность корням, верность Московской модели в рамках глобального старообрядческого движения. В XIX веке каждый третий русский был старообрядцем. Если учесть, что в элите староверия не было вообще, то получается, что каждый второй русский человек (каждый второй из народа) был старовер (иногда «сектантом» — «духовным христианином», хлыстом, скопцом или молоканином), но только не конформистом, только не «кадровым». Так что настоящего Православия мы не знаем более трехсот лет.

Как это ни парадоксально, элементы церковной свободы засияли в 1917 году. Почему до этого невозможно было восстановить патриаршество? Потому что вся система российской государственности была направлена против этого. Вся система была выстроена в духе антиправославной, антивосточной философии политики и философии религии. Православие рассматривалась только как моральный инструмент, аналогичный протестантизму. Все остальное подавлялось. В 1917 году пришла свобода от романовской государственности, и вскоре восстанавливается патриаршество — кстати, реабилитируется единоверие, начинается процесс переоценки и переосмысления старообрядчества. Это был «квант свободы», и он бы кончился очень позитивно, если бы большевики его не задавили. Второй «квант свободы» наступает после краха советской системы. Первым квантом стали пользоваться сразу, потому что еще были живы традиции внутри Церкви, а вторым квантом, уже после фундаментального изнасилования нашей Церкви, нашей национальной идеи в период тоталитарной доминации марксизма, мы пока еще не можем воспользоваться. Мы находимся в слишком тяжелом состоянии после двухсот лет жесточайшей романовщины и почти ста лет геноцида русского народа при коммунистах. Свободу нам дали, но пользоваться мы ею можем начать только сейчас; мы только сейчас приходим в себя. Когда мы начнем полноценно размышлять о природе нашей «свободы», мы будем думать и о нашем русском политическом учении. Это неизбежно приведет нас к мысли об империи, симфонии властей и катехоне.

Мне кажется, что предыдущий патриарх, покойный Алексий II, совершенно правильно наложил запрет на участие клира в выборном процессе, потому что нынешние растерянные попы, несколько опьяневшие от этой свободы, могут завести куда угодно — одни в коммунизм к Зюганову, другие — к либералам, третьи — к фашистам. Нам, церковным людям, необходимо понять, как этой свободой воспользоваться. Я полагаю, что модель отношения Церкви к политике должна выстроиться на основе корней нашей традиции и воплотиться в некий религиозно-политический проект. Но только сейчас наступает это время. Поэтому проект должен вызреть.

Глобализация как повод к архаизации

Глобализация и постмодерн, который несет в себе глобализация, могут восприняться русским обществом, сердцевиной русского народа именно как новый повод, как новое побуждение к еще большей фундаментальной архаизации. Если мы докопаемся до парадигмальных глубин коллективного бессознательного Руси и нашего народа, то он может найти в глобализационных моделях и в постмодерне гораздо более эффективный инструмент для пробуждения, нежели в модерне. Точно так же, как он нашел в западном большевизме эффективный антизападный инструмент. Это не значит, что постмодерн и глобализация хороши сами по себе. Они не только не хороши, но они и есть самое большое зло. Однако внимательно вглядевшись в структуру этого зла — почти абсолютного и совершенного, мы сможем сформулировать самую радикальную и решительную антитезу, прорваться к последним глубинам нашей национальной души. Русский народ и нашу православную традицию надо волевым образом воссоздать в изначальном очищенном виде.

Исчез или не исчез русский народ? Это вопрос почти онтологический. Если рассматривать народ как собирательную ассамблею тенденций: исторических, культурных, этнических, религиозных, философских и концептуальных, то, конечно, мы этого народа не видим. «Народа нет» — это такая же метафизика, такой же постулат, что и «народ есть». Здесь мы не можем аргументированно спорить. Можно исходить из того, что народа нет, есть только общество, и тогда глобализм — это более совершенная и модернизированная форма общественного устройства, а значит, он неминуемо победит. В противовес ему будет только пассивное сопротивление, и постепенное растворение в нем гарантированно. Так, кстати, считают сами глобалисты и либералы. Но вера в то, что народа нет (подчеркну — именно вера), это злая вера, она хочет, чтобы народа не было, убивает его самим фактом своего существования. Это wishfull thinking…

Есть и светлая вера — в то, что народ есть, и тогда мгновенно возникает новый исторический субъект— тот самый демос, которого, возможно, мы просто не видим. Народ — это «бесконечно большой атом», который мы не видим, но он есть, и он периодически дает о себе знать. Если исходить из гипотезы неизменного бытия этноса, из гипотезы перманентности русского народасо своей парадигмальной устойчивой системой, которая реагирует на все как цельное живое существо— отступает, нападает, затихает, кричит, — то мы можем очертить проект участия этого субъекта — вечного народа— в современной истории, а также в истории постмодернистической и глобалистской. В таком случае современность, которую русские, безусловно, в себя впитали, не обязательно будет препятствовать архаизации. Мы можем каким-то образом ассимилировать современность, глобализацию и постмодерн в своих национальных этнических целях и выстроить ту цивилизационную, государственную и религиозную систему, которая бы соответствовала нашим глубинным интересам, интересам нашего народа. Этот проект можно назвать Евразийской Империей, новым многополярным миром, качественной мутацией содержательной стороны постмодерна. В этом направлении следует думать, искать, пробовать…

То ксеноморфное образование, представители которого рассматривали глобализацию не только как объективное явление или вызов, но как некий этический позитив, которому они были готовы служить, подчиняться и под которое они собирались подстраивать страну, государственность, оказавшиеся в значительной степени в их ведении, сегодня проиграло. Они были не просто «реформаторами», но « реформаторами от глобализма», они подстраивали Россию под глобализм. Ходорковский об этом говорил прямо, Волошин это поддерживал, Павловский это многообразно декларировал в идеологическом смысле. Чубайс на этом настаивал в экономико-политическом аспекте. При этом у «прогрессистов» глобалистского толка существует фундаментальная база не только за океаном, что очевидно, но и в российском обществе. Эта база — отчужденная российская государственность, которая у старообрядцев называется «кадровая». Это совершенно русские, слегка поддающие, слегка с «антисемитским душком» чиновники, которые питают ксеноморфную элиту, принимающую решения, своей чиновничьей кровью. Базой выдвижения на передний план Ходорковского, Волошина, Чубайса или их последователей являются огромные теневые интересы «кадровых» русских чиновников государственного толка, которые на самом деле и породили систему олигархата, создали предпосылки для системы глобализма, для осуществления «глобальной» коррупции государственно-социальной организации. На самом деле, огромный государственный «кадровый» аппарат и является главным настоящим источником, творцом и заказчиком социально функционального бытия персонажей из либеральной олигархии, космополитической интеллигенции и «семейного» клана коррупционеров и лоббистов ельцинского розлива. Поэтому, когда мы говорим «ротация элит», нужно быть очень бдительным: в переднем ряду скачут лишь жертвы-клоуны. Дрессировщики, сценаристы и великаны распада и вырождения — в тени. Если на их место придут новые ставленники этой же бессмысленной, государственно-коррупционной машины, то мы получим ситуацию еще хуже прежней. Это будет не ротация, а ее имитация. Силы отчуждения и распада выведут на сцену новые лица, которых потом снова уберут и заменят на других.