Язычники - Другаль Сергей Александрович. Страница 23

«Нури не совсем прав, — подумал Иван Иванов. — Врач и воспитатель должны быть авторитетны изначально, потому и сложны экзамены для кандидатов в воспитатели». Иван оглядел выращенное деревце, уловил признаки увядания — еще день простоит и засохнет. Пусть. Подобные чудеса недолговечны.

— По-моему, ваши беды оттого, что вы погрязли в буднях, что и имел в виду Нури, — сказал Олле. — И потеряли ореол героев, столь привлекательный для детей.

— А Марья Ванна? Как у нее с ореолом?

— Бабка другое дело, Рахматулла. Она у истоков, а вы неофиты, вы начинающие…

Бабку привел Сатон. Директор Института реставрации природы был с ней почтителен, а бабка с виду была неулыбчива и свирепа.

— Познакомьтесь, — сказал Сатон. — Марья Ивановна, няня. А это ваши ученики. Рахматулла Хикметов (Рахматулла сделал шаг вперед и склонил голову), космонавт, йог: Пока единственный, кто побывал на Венере. Признан достойным. Иван Иванов. Маг. (Иван извлек из воздуха шикарный букет роз и молча положил на стол перед Марьей Ивановной. Бабка шевельнула худым плечом, покосилась на букет.) Признан достойным. Хогард Браун. Спелеолог, автор трудов по прогнозированию и утилизации энергии землетрясений и… юморесок. Признан достойным.

— Э, — сказала бабка. — Серьгу убери или смени камень на овальный.

— Сегодня же, Марья Ванна.

Ворон на подоконнике склонил набок голову, прислушиваясь.

— Нури Метти, — продолжал Сатон. — Кибернетик, механик-фаунист. Генеральный конструктор Большой вычислительной машины. Признан достойным.

Бабка чуткими глазами оглядела учеников и подобрела. Видимо, они понравились ей своей серьезностью.

— Марья Ивановна будет вести практические занятия, поможет вам овладеть некоторыми навыками. — Сатон поцеловал бабку в щеку и вышел.

— Вазу с водой, — ни к кому не обращаясь, сказала бабка. Хрустальная ваза возникла перед ней, и бабка поставила в нее цветы, чтобы они не завяли. Потом принесла объемистую плетеную корзину.

— То, чему я вас научу, — начала она, — может вам понадобиться, а может и нет, но знать это нужно. Фильмы вы смотрели, таблицы там всякие, диаграммы изучали, теорию знаете, верю. А я вам преподам главное.

Она достала из корзины тряпочку, расстелила на столе.

— Это пеленка.

Бабка вытащила розового голого младенца, положила на пеленку.

— А это кукла. Учебное пособие. Младенец. Дите. Ясно? Младенец состоит из рта, живота, ручек, ножек и попки.

— Попки, — повторил Хогард. — Это надо запомнить.

— Дите, — продолжала бабка, — любит чистоту, хорошее настроение, доброту и чтобы с ним разговаривали или хотя бы агукали. Вот ты, агукни.

Выслушав, как агукает Нури, бабка обиделась.

— Рехнуться можно, — нервно вздрагивая, сказала она. — Нечистая сила так агукает по ночам на кладбище.

Потом бабка достала из той же неисчерпаемой корзины ролик и в качестве домашнего задания велела прослушать его и к утру освоить разговор с младенцем или хотя бы мало-мальски сносное агуканье.

— Если дите отсырело, если у него болит живот, или оно хочет есть, или его кто ненароком обидел, то дите заходится.

— Как это? — робко спросил Иван.

— Не слышал? Послушай. — Бабка звонко шлепнула учебного младенца, тот всхлипнул и заревел. Во время жуткого перерыва в реве бабка сказала: — Вот это и есть — заходится.

— Силы небесные, — пробормотал Рахматулла.

— А с этим можно бороться? — спросил Хогард.

— Вам бы только бороться, — завелась бабка. — Вам бы только трудности преодолевать. Надо выяснить причину, почему дите недовольно. И устранить. Например, перепеленать. Но не туго.

Бабка что-то сделала с младенцем, и он замолчал. Ученики столпились у стола, чтобы лучше видеть. Ворон сел на плечо Хогарда, потянул серьгу, но спелеолог даже «кыш» не сказал. Потом под пристальным и явно пристрастным наблюдением бабки все по очереди пытались спеленать младенца.

— Это тебе не по пещерам шастать.

Полою тоги Хогард вытер с лица пот.

— Чего там, я бы смог, но то ручки выскакивают, то ножки.

— Я младенца вам оставляю. Тренируйтесь до полного автоматизма. Чтоб мне пеленали с закрытыми глазами. Завтра будем проходить купание, подстригание ногтей, потом варку манной каши, кормление, постановку клизмы, одевание-раздевание и так далее. Программа обширна.

— И так далее, — сказал Нури, когда бабка ушла. Все подавленно молчали.

— Олле прав, ореол у нас слинял. Я тоже думаю, не слишком ли много дидактики, статичности, этакой прямолинейности в подходе. Да и непонятно, чего мы, собственно, хотим от своих воспитанников. Чтобы они стали людьми? Но каждый из них уже человек без наших усилий. Какова, собственно, цель воспитания? Не учения, воспитания.

— Ты что, Иван, ты это серьезно?

— А тебе ясно, Нури? Поделись.

— Мне ясно. Я стремлюсь воспитать доброту. Уважение ко всему живому и сущему. Остальное приложится и без нашего вмешательства. И по части этого… героизма.

— Брось, — перебил Олле. — Никто не требует, чтобы ты говорил о себе или Рахматулле. Но на вас смотрят в сотни глаз. Потому и жить надо на пределе.

— Не понимаю. Предел — это всплеск, это вне будней.

— Пусть так, но кто из ваших воспитанников видел вас в этом всплеске? И жизнь не из одних будней состоит.

Нури вглядывался в лица друзей, разгоряченные спором, и привычно угадывал очередную реплику еще до того, как она была сказана. Это странное, необъяснимое умение пришло к нему на третьем году работы. Иначе было бы просто невозможно жить среди малолетних гениев с их невероятными способностями. Нури, как и остальные воспитатели, посещал все занятия, положенные по программе дошкольного обучения. Он с восторгом слушал поразительные по чистоте и логике лекции и, потрясенный, сознавал, что сложнейшие понятия современной науки с легкостью воспринимают его трех— и пятилетние воспитанники. И все-таки это были обычные дети, нормальные во всех отношениях. Просто взрослый мир еще не успевал за их развитием, как и прежние поколения не успевали за своими детьми. Но уже пришло время, когда человечество стало отбирать из своей среды все самое лучшее для обучения детей и их воспитания.

Бувескул. Это ж надо: малолетние генетики вывели бациллу учебную величиной с кулак. Чтобы не сидеть у микроскопов. И питательную среду подобрали — вишневый компот. Изловчились марсианского зверя приручить — гракулу. Впрочем, гракула сама лезет к детям. Что там Хогард говорит?

— …на пределе. Это мне нравится. Если всем вместе. Что-нибудь необычное, праздничное, выходящее из повседневности, а?

— И помещение найдется. Привлечем общественность, накроем стадион надувной сферой, поставим растяжки, скамьи этаким амфитеатром. — Рахматулла прищурился. — Чтоб не под открытым небом… Какой цирк под открытым небом?

Цирк? Тут Нури засомневался:

— А справимся?

Рахматулла поднял с песка пояс космонавта, похожий на старинный патронташ, надел его и прижал руки к бедрам:

— Если не мы, то кто? — Он оторвался от земли и завис, опоясанный голубым сиянием. — Сейчас я вам покажу то, что мало кто на земле видел. Смотрите.

Рахматулла со страшной скоростью взмыл вверх и тут же вернулся, неся под мышкой выловленного в поднебесье журавля.

— Вот, пожалуйста.

Журавль, не испуганный — изумленный случившимся, сначала постоял, шатаясь, потом вырвал с корнем выращенное Иваном деревце, шваркнул ногой, брызнул песком в морду Варсонофию и клюнул в живот Хогарда. Все это было проделано в невероятном темпе. В следующее мгновение журавль перешагнул через Олле и, сопровождаемый громовым хохотом корчащихся на песке воспитателей, ринулся вдоль берега по мелководью.

На шум вышел из пещеры Отшельник. Он пожевал губами и поправил на бедрах козью шкуру.

— У вас пупки развяжутся, красавцы. И кому нужен шум? Моя поднадзорная скотина любит тишину. Она не любит быть напуганной.