«Уродливое детище Версаля» из-за которого произошла Вторая мировая война - Лозунько Сергей. Страница 56

Полагая вопрос Судетов и Тешинской области уже решенным (Польше, в частности, было обещано, что в случае чего «рейх станет на нашу (польскую. — С. Л.) сторону»), Гитлер заговорил о планах на будущее. Представил довольно длинный список. Липский это громадье планов аккуратно отсортировал по пунктам, среди прочего были и такие: «е) что после решения судетского вопроса он поставит вопрос о колониях; f) что его (Гитлера. — С. Л.) осенила мысль о решении еврейской проблемы путем эмиграции в колонии в согласии с Польшей, Венгрией, а может быть, и Румынией».

Услышав последнюю мысль, осенившую голову фюрера, Липский столь расчувствовался: «тут я ответил, что, если это найдет свое разрешение, мы поставим ему прекрасный памятник в Варшаве», — известил он Бека о данном Гитлеру обещании [309].

Еще долго соратники будут обсуждать идею выселения евреев из Германии и Польши. Например, 25 октября Липский будет писать Беку о своей беседе с Риббентропом, состоявшейся накануне: «В качестве возможной сферы будущего сотрудничества между двумя странами германский министр иностранных дел назвал совместные действия по колониальным вопросам и вопросам эмиграции евреев из Польши, а также общую политику в отношении России на базе антикоминтерновского пакта» [310].

Еще 5 января 1939-го Бек и Гитлер пытались найти точки соприкосновения по «еврейской» тематике. Как сказано в стенограмме их беседы, «вопросом, в котором у Германии и Польши есть совместные интересы, является еврейская проблема».

«Он, фюрер, преисполнен твердой решимости выбросить евреев из Германии. Сейчас им еще будет позволено захватить с собою часть своего имущества; при этом они наверняка увезут с собою из Германии больше, чем они имели, когда поселились в этой стране. Но чем больше они будут тянуть с эмиграцией, тем меньше имущества они смогут взять с собой.

Если бы со стороны западных держав к требованиям Германии в колониальном вопросе было проявлено больше понимания, то тогда он, фюрер, возможно, предоставил бы для решения еврейского вопроса какую-либо территорию в Африке, которую можно было бы использовать для поселения не только немецких, но и польских евреев. К сожалению, однако, западные державы не проявили этого понимания» [311].

Как Москва загоняла Варшаву в угол

Однако от лирического отступления о польских колониальных грезах вернемся к попыткам создания системы коллективной безопасности против гитлеровской агрессии в Европе, оказавшимся, увы, безуспешными.

Сразу после заключения германо-польского пакта от 26 января 1934 г. Москва устроила Варшаве своеобразную проверку «на вшивость» — зондаж истинных намерений Польши, в т. ч. в свете ее соглашения с Германией — втянула в забавную дипломатическую игру, предложив продлить срок советско-польского пакта о ненападении 1932 г.

Дело в том, что срок советско-польского пакта был определен в 3 года с автоматическим продлением на 2 года, если ни одна из сторон не заявит о выходе из соглашения. А вот польско-германский пакт был заключен на 10 лет.

И 13 февраля 1934-го, когда полковник Бек находился с визитом в советской столице, Литвинов, «смеясь, как бы в шутку» (так сказано в его докладе по итогам беседы с польским коллегой) заявил, что Москва испытывает «некоторую ревность» по поводу того, что «Польша заключила пакт с нами на три года, а с Германией — на 10 лет». Бек при этих словах «явно смутился (единственный раз за все время нашей беседы) и даже заерзал на стуле и невнятно сказал, что это можно исправить».

Дабы вывести польского коллегу из этого «невнятного» состояния, Максим Максимович эдак по-простецки и предложил: мол, а в чем проблема, давайте исправим, минутное дело. Литвинов высказал мнение, что продление сроков советско-польского пакта могло бы «увенчать» трехдневное пребывание Бека в Москве [312].

В планы поляков, как очень скоро выяснилось, продление пакта с СССР не входило. Получалось, что уже в середине 1935-го Варшава не исключала прекращения действия указанного соглашения о ненападении. Если мы вспомним о вышеупомянутых тайных польско-германских и польско-японских договоренностях и, как тогда считали в Европе, высокой вероятности войны указанной тройки против СССР именно в 1935 г., то такая позиция Польши становится тем более понятной.

Но и просто так уйти от поставленного Москвой вопроса Варшава тоже не могла. Поляки взяли время на размышление. «Размышляли» они полтора месяца. Как оказалось — искали формулу, как бы так «продлить» польско-советский пакт, чтобы… не продлевать.

Эту хитрую, как полагали в Варшаве, формулу изложил 25 марта 1934-го посланник Польши в СССР Лукасевич. Он предложил применить к польско-советскому пакту те же самые подходы, которые заложены в пактах о ненападении СССР с прибалтами, в частности, с Эстонией и Латвией.

«В ст. 7 польско-советского пакта срок его определен на 3 года, с автоматическим продлением на 2 года, если не будет денонсации. Таким образом, по истечении 5-летнего срока пришлось бы вести переговоры о новом пакте», — согласился Лукасевич. А вот в ст. 6 пакта СССР с Эстонией и в ст. 6 советского пакта с Латвией «срок договора определен тоже в 3 года, однако с бесконечным автоматическим продлением на каждые последующие два года, если не будет денонсации». Для того, чтобы придать длительный характер польско-советскому пакту, Бек и польское правительство, указал Лукасевич, предлагают подписать протокол, по которому срок польско-советского пакта определяется точно таким же образом, как и срок советских пактов с Эстонией и Латвией. Такое разрешение вопроса устранит-де «новые переговоры о польско-советском пакте к моменту истечения 5-летнего срока».

Замнаркома индел Стомоняков ответил, что это «не есть продление договора на 10 лет», и что «новое польское предложение сводится, по существу, к тому, что польское правительство оставляет за собой право денонсации польско-советского пакта за 6 месяцев до ноября 1935 г… польское предложение оставляет, по существу, все в прежнем состоянии, поскольку за обеими сторонами оставляется право денонсации пакта уже через год».

Последовавшая вслед за этим дипломатическая перепалка интересна не только железной логикой, с помощь которой Москва выводила Варшаву на чистую воду, но и очевидной демонстрацией «двойного дна» польской внешней политики (что служит еще одним аргументом в пользу тайных польско-германских соглашений).

Польский посланник стал напирать на то, что продление польско-советского пакта могут-де неправильно истолковать страны Прибалтики, а потому, мол, «продление польско-советского пакта невозможно без одновременной „синхронизации“ наших пактов с этими государствами», добавив, что «это, однако, является очень трудной проблемой».

Стомоняков парировал, что «мы в свое время заключили с Польшей самостоятельный пакт и решительно отвергли связывание его с другими проблемами, не относящимися к польско-советским отношениям». Больше того, и с прибалтами СССР заключал пакты, не оглядываясь на позицию Варшавы, «при этом подписали с ними пакты раньше, чем с Польшей», поэтому и «вопрос о продлении наших пактов с прибалтами может разрешаться только между нами и ними и не имеет никакого отношения к продлению польско-советского пакта».

Но самое главное: «Эти соображения посланника удивляют меня тем более, что Польша заключила 10-летний пакт с Германией, не проявляя при этом никаких забот о Прибалтийских государствах» (выделено мной. — С. Л.).

Припертый, что называется, к стенке Лукасевич начал переводить стрелки на «другие вопросы, которые пришлось бы урегулировать при переговорах о продлении польско-советского пакта на 10 лет». Но что за «другие вопросы» — пояснить так и не смог, дескать, «он не уполномочен говорить по этим вопросам».