Русская Америка: Открыть и продать! - Кремлев Сергей. Страница 75
И, возможно, порывая со всем мирским, он — как его как-то точно определили — «византиец», этим, разбросанным там и тут по его последнему «царскому» году числом «13» намекал могущественной мировой силе: «Если я не нашел в себе державной силы и мощи сказать тебе: «Изыди, сатана», то у меня еще хватит личной душевной силы самому изойти из подвластного тебе мира мирской суеты»…
Он, между прочим, как раз 13 марта 1820 года изгнал из России иезуитов.
Сама разница в тогдашнем русском и европейском летоисчислении в 12 (тогда, в XIX веке, в 12) дней создавала дополнительные возможности для подобной тонкой игры-намека: первый день русского месяца был тринадцатым днем европейского.
Не знаю, так ли это было на самом деле. Но не исключаю, что на самом деле это было именно так…
КАК Я УЖЕ сказал, сразу после смерти императора пошел слух о том, что он не умер.
Уже позднее, 28 февраля 1826 года, князь Александр Сергеевич Меншиков записал в дневнике, что находившийся при императрице Елизавете князь Волконский полагает, что «у покойного Государя действительно приходило на ум отречение от престола» и он был «в состоянии удалиться в монастырь»…
Если Александр и впрямь так нестандартно отрекся, то Петр Михайлович Волконский был одним из посвященных… И огромный психологический груз знания мог вызвать такое вот полупризнание…
Слух волновал и будоражил, и не потому ли Николай колебался принять верховную власть даже после того как точно узнал об истинном положении вещей (ранее он знал об отречении в его пользу, возможно, только со сказанных вскользь слов бабки-императрицы)?
А вдруг старший брат передумает? А вдруг он опять перерешит, как делал это в своей жизни уже не раз?
Константин резко отказывался…
Время шло, на троне никто не появлялся. И надо было садиться на него тому, кому это определил сам Александр.
То есть Николаю…
Он стал императором, а летом 1826 года короновался… И в дневнике жены Николая, императрицы Александры Федоровны, 15 августа 1826 года — в дни коронации, появилась такая вот любопытная запись: «Наверно, при виде народа я буду думать о том, как покойный император, говоря нам однажды о своем отречении, сказал: «Как я буду радоваться, когда я увижу вас проезжающими мимо меня, и я, потерянный в толпе, буду кричать вам «ура»…»
Эти слова, не упоминаемые даже Шильдером, привел в своем «антикузьмичевском» произведении великий князь Николай Михайлович, чем, по мнению Барятинского, «выказал большое мужество и беспристрастие»…
Может — и так… А может, это был важный намек на истину, противоположную утверждениям… самого Николая. Ведь, как писал в рецензии на труд Николая А. Голомбиевский: «С появлением… исследования великого князя… в разных концах России возник живой интерес к уже почти забытому вопросу, в печати сообщаются новые данные в подтверждение легенды, предпринимается издание жизнеописания материалов о Федоре Кузьмиче».
Не означает ли все это, что Николай, не имея, как член августейшей фамилии и в качестве такового — родственник Александра, возможности сказать известную ему правду, избрал для привлечения интересам проблеме такой вот оригинальный способ?
Я не исключаю даже согласованности в действиях великого князя Николая Романова и «просто» князя Владимира Барятинского!
УЖЕ после написания всего изложенного выше я обнаружил очень важное свидетельство того, что на самом деле августейший историк Николай Михайлович был прямо уверен в обратном тому, что сам же публично утверждал.
Родной брат Николая — великий князь Александр Михайлович был сыном великого князя Михаила Николаевича, внуком императора Николая Первого, племянником императора Александра Второго, двоюродным братом императора Александра Третьего и в качестве такового — двоюродным дядей императора Николая Второго.
В эмиграции Александр Михайлович написал интересные воспоминания, которые, между прочим, прямо начал с описания ухода своего двоюродного деда Александра Первого из таганрогского «дворца» в безвестность… Но более того! Двоюродный внук Александра сообщает, что его родной дед Николай во время одного из путешествий по Сибири «выразил желание побеседовать со старцем, известным под именем Федора Кузьмича, и сделал большой крюк с пути, чтобы посетить его убогую хижину в глуши Сибири»…
А дальше великокняжеский текст таков: «Свидание произошло без свидетелей. Император оставался с глазу на глаз со старцем более трех часов. Он вышел от него в глубокой задумчивости. Свите царя показалось, что на его глазах были слезы»…
«Мой покойный брат, — продолжает августейший мемуарист, — великий князь Николай Михайлович, работая несколько лет в наших семейных архивах (напомню читателю, что эти «архивы» были личными бумагами императорской фамилии! — С.К.), старался найти подтверждение этой удивительной легенды. Он верил в ее правдоподобие, но дневники нашего деда Николая I, как это ни странно, даже не упоминают о посещении им старца Федора Кузьмича…»
Биохроника жизни русского императора — это нечто, фиксируемое с подробностями детальнейшими. Так что в факте посещения старца императором можно не сомневаться, как и в факте отсутствия дневниковых записей…
Но само их отсутствие более чем убедительно. Если бы старец был просто старцем, то запись о личном развенчании легенды в дневнике Николая просто обязана была быть…
Если же император царствующий обнаружил в «Кузьмиче» императора скрывшегося, обнаружил родного старшего брата, то…
То о каких тут «записях» может быть речь! После такого шока самому впору клобук надевать!
Немногомудрый же (хотя — кто его знает, может, напротив — иезуитски мудрый!) А. Голомбиевский полностью труд и выводы великого князя Николая Михайловича одобряет и приводит свои собственные, крайне натянутые соображения. Самым «сильным» из них является, пожалуй, рассуждение о том, что, мол, Елизавета Алексеевна, умирая через полгода после 19 ноября 1825 года «от полного истощения сил» в Белеве, написала 3 мая матери: «Notre Ange est au ciel, et moi, je vegette encore sur la terre...»(Наш ангел на небе, а я прозябаю еще на земле). Мол, не могла она так притворяться! Тем более что «Notre Ange» было семейным прозвищем императора.
Ну, не питая к мужу нежных чувств (а это — достоверно), императрица как раз вполне могла, во-первых, и притворяться.
Да, скорее всего она просто изображала официальную «скорбь» — муж ведь к ней тоже нежных чувств не питал (и это — тоже достоверно).
Во-вторых же… Что написанное могло значить? Если ее супруг был на самом деле жив, то с момента его «кончины» она должна была находиться в состоянии тяжелого непрерывного стресса, хотя мужа и не любила…
Вот если бы царь действительно умер, то стресса не было бы. А он был! Так что скорая кончина — без кавычек — императрицы тут может быть еще одним подтверждением в пользу версии.
При этом кроме борьбы со стрессом надо было еще и прибегать то и дело к иносказаниям, к умолчаниям. И не относилось ли это ее «Notre Ange» (употребленное ею и в ноябрьских письмах 1825 года) не к мужу, а к умершей в младенчестве, в 1800 году, дочери Марии? Если это так, то она, употребляя как уловку безличное «наш ангел», с одной стороны — формально не лгала, а с другой — работала на новый интерес удалившегося от трона императора.
Тем более что особо нежных чувств супруги, повторяю, не испытывали друг к другу с самого начала брака, как-то странно сблизившись лишь под его конец…
И опять странная странность, перестающая быть таковой лишь при допущении версии об уходе, а не кончине Александра… Как только Елизавета умерла в забытом богом Белеве недалеко от Калуги, ее свекровь, вдовствующая императрица Мария Федоровна лично прибыла в город, забрала все бумаги покойной, в Петербурге прочла их с сыном-императором, а затем… сожгла.
Зачем?
Свои многолетние дневники Мария Федоровна незадолго до смерти тоже приказала сжечь. А она вела их полвека.