Русская Америка: Открыть и продать! - Кремлев Сергей. Страница 82
Вандам вспоминает и о Шелихове и пишет; «Выработанный им для борьбы с иностранцами план заключался в следующем: объединении всех русских промышленников в одну могущественную компанию; распространить русские владения на никому не принадлежавшем северо-западном берегу Америки от Берингова пролива до испанской Калифорнии; установить торговые отношения с Манилой, Кантоном, Бостоном и Нью-Йорком. Поставив, наконец, все эти предприятия под защиту правительства, устроить на Гавайских островах арсенал и станцию для русского флота, который, защищая русские интересы и имея обширную и разностороннюю практику на Тихом океане, мог бы выработаться в первый в мире флот».
Мы, уважаемый читатель, уже знаем, что грандиозность этих планов Шелихова не вдохновила даже Александра, а уж Николай и подавно в таком масштабе не мыслил,
А ведь Вандам в своем мнении о том, что лишь Тихий океан мог дать нам первый в мире флот, был абсолютно прав!
После выхода России на ее естественные западные морские рубежи — на берега Балтики, Балтийский флот серьезных стратегических задач иметь не мог. Береговые батареи островов Эзель и Даго, форты Кронштадта — вот что охраняло теперь покой России на Балтике..
На Черном море флот был заперт проливами, и все успехи России по ее выходу на кавказские рубежи обеспечивались действиями на суше. А Севастополь становился мощным оборонительным (но — не более того!) и охранительным черноморским бастионом.
Северные моря в военном флоте не нуждались — там надо было развивать ледокольный и торговый флот.
А вот на Дальнем Востоке первоклассных перспектив у России к первой трети позапрошлого века без первоклассного флота быть не могло.
Простой своевременной переброской десятка-двух военных русских кораблей с Балтики и Черного моря (с выходом их, несколько растянутым во времени) в зону Форт-Росса Россия необратимо изменяла бы ситуацию в русской зоне Тихого океана в свою пользу. Пара караванов транспортных судов с удельными крестьянами-поселенцами и всем, необходимым для обустройства в Калифорнии, довершала бы начатое и обеспечивала проекту продовольственную и экономическую базу.
Упустив Гавайи, было еще не поздно отыграться в Калифорнии!
Реальность дала иное… Говоря об этом, Вандам упомянул, естественно, и об Указе 4 сентября 1821 года, и о доктрине Монро («…маленькие, только что выглянувшие на свет С.-А. Соединенные Штаты (эк, как точно! — С.К.) устами президента Монро громко объявили всему миру, что на открытый испанцами, французами и русскими американский материк они смотрят как на свою собственность…»).
Далее он — не совсем, как увидит читатель, точно фактически, но абсолютно точно в системном отношении, описывает ситуацию с конвенциями: «Англосаксы обоих государств, еще далеко не дошедшие с востока до Скалистых гор, от хребта которых на запад начиналась уже русская земля, потребовали от России разграничения владений.
Результатом возникших переговоров явилась чрезвычайно важная конвенция, подписанная в один и тот же день, 16 февраля 1825 г., и с Англией, и с С.-А. Соединенными Штатами (Вандам соединяет две конвенции в одну, что само по себе характерно — видно, и тогда было непросто осведомиться о деталях, даже разобравшись в сути. — С.К.). По этой конвенции, заключенной с одной державой, Россия отнесла свою границу на запад от Скалистых гор до 142 градуса гринвичской долготы. Северная половина уступленного нами пространства была отдана Англией Гудзонбайской компании, из которой же образована была так называемая Британская Колумбия. Разграничение с С.-А. Соединенными Штатами состояло в простом отказе с нашей стороны от принадлежавших нам земель, составляющих ныне (в 1912 году. — С.К.) богатейшие северо-западные штаты Вашингтон и Орегон. В общем, по конвенции 16 февраля 1825 года из наших владений на материке Америки за нами осталась лишь одна треть, известная под именем Аляски, а две трети отданы были англосаксам без всякого вознаграждения с их стороны».
Вот так аналитик русского Генерального штаба Вандам описал те события, о которых читатель в этой книге уже прочел…
А вот как он описывал последующее:
«После уступки этих земель, девственные леса которых изобиловали пушным зверем, а прибрежные воды морским бобром и котиком, весьма прибыльная меховая торговля, находившаяся до тех пор на всех меховых рынках почти исключительно в русских руках (тогда это было уже не так, хотя все самые ценные меха шли на мировой рынок из русских колоний, даже если поставлялись на него браконьерами- англосаксами. — С.К.), начала переходить теперь к англичанам и американцам; подрезанная в самом коре сужением ее промыслового района. Российско-Американская компания принуждена была упразднять понемногу свои фактории и сокращать судоходство, а Россия — отходить на ту базу, откуда Беринг начал свои исследования Тихого океана, т. е. на Камчатку…»
Да, все начинало хиреть… 1 марта.1827 года отдел окончательно удалился Михаил Матвеевич Булдаков — четвертая фигура в истории РАК после Шелихова, Резанова и Баранова. Последние годы побаливая, он частенько отлучался в свое имение в родной Великий Устюг, но поста в РАК не оставлял по просьбе акционеров.
Теперь же он ушел, через три года скончавшись на родине пятидесяти четырех лет от роду.
А В РУССКОЙ политической жизни все более утверждался Карл-Роберт Нессельроде…
Автор популярной, но крайне поверхностной биографии Николая — лауреат Гонкуровской премии Анри Труайя в 2000 году разглагольствовал насчет того, что, "мол, из поколения в поколение российские государи пытаются средствами войны и дипломатии получить доступ к морским путям через Балтийское и Черное моря и что эта экспансия, которая, мол, нужна как воздух огромной стране, лишенной естественных (?!) границ, сопровождается соображениями о величии России.
Напрочь отрицающий у России естественные границы француз утверждал далее, что «яростный патриот» Николай смотрел на будущее мира через призму России.
Эх, если бы это было так! Но на деле Николай все чаще смотрел на будущее России через очки Нессельроде…
Тот же Труайя сообщает о российском министре иностранных дел, что он, сын немецкого католика из Вестфалии и еврейки, перешедшей в протестантизм, был-де «до конца предан своей новой отчизне»…
Н-да…
Нессельроде был более предан Меттерниху, чем даже Николаю. А уж преданность России? Если и были Нессельроде и Россия связаны каким-то словом с корнем «пред», то это было слово не «преданность», а «предательство»!
Нессельроде заявлял, что он — «лишь простой инструмент выполнения приказов и политических планов Его Величества», однако был хотя и инструментом, но — далеко не царя…
При этом как раз в конце двадцатых — начале тридцатых годов Николай в вопросах внешней политики оказывался однозначно не ведущим (как Александр), а ведомым… Ведомым Нессельроде, который, в свою очередь, был ведущим лишь для царя, будучи сам ведом внешними антироссийскими силами.
Александр внимательнейшим образом читал всю дипломатическую переписку, и по его пометам заметно, что он ориентировался вполне профессионально даже в деталях.
Николай переписку читал тоже, но в первые годы, как правило, просто фиксировал факт ознакомления с депешей и помечал: «Одобрено» .И — не более того.
У руля же стоял «верный» Карл.
Удивительно, но, например, советский историк Виноградов всерьез писал, что «за долгие годы службы Карл Васильевич научился оставлять свое мнение на пороге императорского кабинета». Если здесь что и верно, так это — утверждение о том, что у миниатюрного по габаритам любителя хороших вин и кушаний, дамского общества и музыки, собственного мнения не было. Но не было потому, что он руководствовался мнением Меттерниха и K°, да и — еще кое-кого…
29 июля 1826 года, еще при Булдакове, РАК обратилась уже к Николаю, всеподданнейше извещая, что после вступления в силу российских конвенций с англосаксами Компания «находится в таком бедственном положении, что угрожается не только для себя уничтожением существования своего, но и для всего тамошнего края совершенным оного разрушением».