Русская Америка: Открыть и продать! - Кремлев Сергей. Страница 91
Был он блестящим стилистом, остроумцем, писал быстро, поправлял написанное редко. При этом никогда не вычеркивал ненужное, а аккуратно выскабливал его и гордился умением скоблить.
Что ж, скоблить он умел…
2 марта 1844 года глава английского кабинета Роберт Пиль в публичном панегирике Бруннову восклицал: «Я могу смело сказать, что никогда у нас не было представителя иностранной державы, более преданного интересам своей родины и менее склонного вступать в сделку со своей честью или с чем-либо, касающимся обязанности соблюдать представляемые им интересы».
Зная, как в Англии «любят» тех, кто любит не Англию, а действительно свою родину, оценку Бруннова Пилем можно было объективно рассматривать с точностью до «наоборот»…
И во многом благодаря «прозорливому» Бруннову царь сохранял иллюзии относительно позиции Англии почти до момента катастрофы — выступления Англии и Франции на стороне Турции.
На одной из последних депеш Бруннова, извещавшего ввиду уже решенной в Лондоне войны с Россией, что Англия не поддержит Россию против Турции, царь написал: «Это подло».
Через шестьдесят лет надпись в том же духе на одной из предвоенных лондонских депеш германского посла англофила Лихновски сделает уже кайзер Вильгельм II…А в 1854 году началась Крымская война, и изолированной, всеми покинутой оказалась Россия.
Впрочем, я невольно тут впадаю в накатанный записными историками штамп. Для того чтобы быть покинутой, надо иметь до этого кого-то рядом. Для того чтобы быть преданной, надо до этого иметь друзей.
Но у России — после того как она усилиями Петра и его народа стала фактором мировой политики — никаких друзей и союзников во внешнем мире никогда не было! Лишь Пруссия была по отношению к нам сдержанно лояльна. И поэтому на партнерство с ней можно было более-менее рассчитывать.
Турок же можно было нейтрализовать, постепенно продвигаясь не далее зоны Кавказа на юго-востоке и не далее рубежа нижнего Дуная на юго-западе.
Так что накануне Крымской войны никто Россию, кроме ее элиты, не предавал. А если учесть, что во внешнеполитическом плане эту элиту олицетворял собой Карл Нессельроде, то тут и о предательстве говорить можно вряд ли… Нессельроды и брунновы никогда Россию не предавали, потому что никогда России не служили.
Уже когда война шла, член Совета российского МИДа Иван Сергеевич Мальцов хотел опубликовать в министерском органе «Jornal de St-Petersbourg» весьма невинную статью, в одном месте которой всего лишь говорил о том, что англичане ведут пиратскую войну у наших берегов.
Нессельроде заставил его вычеркнуть это выражение, как «слишком оскорбительное»…
Н-да.
В ТО ВРЕМЯ как в Европе Россию подло, но умно вели к Крымской войне, играя на чувстве ее якобы собственного достоинства, на Дальнем Востоке этого чувства особо не замечалось.
Лишь общественное мнение (было ведь в России и оно) возмущалось нашей вялостью там. И в 1844 году ведомство Нессельроде сообщило Главному правлению РАК, что по. повелению Николая Компании предлагается взять на себя обследование Амура.
То есть великая держава — дабы не растревожить Англию и не подтолкнуть ее к активности (?!) в этом регионе, пряталась за спину формально частной РАК.
В 1846 году служащий РАК, подпоручик-«кругосветчик» Александр Гаврилов на компанейском бриге «Константин» вышел к устью Амура, исследовал восточную часть Сахалинского залива и у северного берега Сахалина открыл залив, дав ему очень уж подходящее для той эпохи название — залив Обмана (в 1849 году Невельской переименует его в залив Байкал в честь своего судна — транспорта «Байкал»).
Неверно ориентированный относительно несудоходности Аму-
pa, директор РАК Врангель предписывал Гаврилову в случае обнаружения в Амурском лимане мелей «не подвергать судно опасности, ибо положительно известно, что устье реки недоступно».
Гаврилов инструкцию выполнил буквально, далеко не пошел. И получилось что-то вроде «накачки» лазера: Врангель послал неверный импульс Гаврилову. Гаврилов, «накачанный» Врангелем, отразил его Врангелю… И на свет вырвался луч не истины. А луч невольно обманный…И Нессельроде, препровождая донесение Фердинанда Петровича Николаю, с удовольствием от себя приписал: «Река Амур не имеет для России никакого значения».
О резолюции Николая насчет бесполезности Амура я уже писал в главе 1-й…
США в это время прогрессируют, но о серьезном промышленном их развитии тогда еще говорить не приходилось. Однако рост населения, умело подстегнутый массовой европейской эмиграцией, был внушительным — до 35 процентов за десятилетие. В 1830 году в США жили 12 875 тысяч человек, а к 1880 году намечалось иметь 50 миллионов. Никакими силами такой естественный прирост обеспечить было нельзя. Но он ведь и был неестественным, искусственно форсированным.
Собственно, и экономический рост имел схожие черты. Вот картинка с натуры…
После присоединения Орегона в 1846 году и особенно — Калифорнии с Сан-Франциско в 1848 году начинается развитие тихоокеанского побережья. И вот государственный секретарь Джон М. Клейтон запросил мнение об интересах США в этой зоне одного из самых состоятельных бизнесменов Сан-Франциско — Дж. Л. Фолсома.
Так вот, Фолсом посетовал на то, что русские почти монополизировали пароходные перевозки из Ситхи в Сан-Франциско, потому что на Кадьяке и в других местах на побережье у них изобилие угля. При этом Фолсом утверждал, что «паровое мореплавание, без сомнения, призвано стать наиболее эффективным средством в осуществлении американского преобладания на Тихом океане».
Но уголь-то — у русских. И выходило, что преобладания русским добиться проще.
Что делать? А вот, по мнению Фолсома, что: потребовать у русских свободного доступа янки к русскому углю. А если русские откажут, то ввести «дискриминационную (это определение самого Фолсома. — С. К.) пошлину» на русские товары, привозимые в американские порты.
И — никаких тебе «прав человека»!
В США все внутренние силы обеспечивали внутреннее же развитие, а в России внутреннее развитие оказывалось заложником истощающей их внешней политики.
Да и можно ли было говорить об адекватном вызовам века развитии? Почти до самой своей смерти в 1845 году — по 1844 год министром финансов России был граф Канкрин. Так вот, в письме Анненкову из Остенде 20 сентября 1847 года Николай Васильевич Гоголь писал: «Были у нас на Руси еще не так давно два государственных мужа, которые произнесли два разных изречения. Аракчеев сказал: «Что я знаю, то знаю, а чего не знаю, того и знать не хочу». Канкрин же, Егор Францович, выразился один раз так: «Милостиво государ, я всо знаю, я даже не знаю, чего я не знаю»…»
Итак, Канкрин в чисто местечковом стиле числил себя всезнающим. Но этот «всезнайка» проморгал (?) своими слабыми глазами начало серьезного научно-технического прогресса, и Россия пришла к Крымской войне без сети железных дорог, без потребного ей машиностроения…
Крепостное право? Оно, конечно, играло свою черную роль, но еще большее значение имели сановные глаза, в упор не желающие смотреть в нужном направлении… Это ведь Канкрин был активным противником железных дорог в России. И — один ли Канкрин!
И поэтому даже сельскохозяйственные в недавнем прошлом США уже в ближней перспективе могли обойти нас если не в военном потенциале (до этого пока и близко не было), то — в железном военном судостроении.
А это уже грозило утратой силы в военно-морской сфере. То есть в той сфере, в которой России при ее новой активности в Северо-Западной Америке волей-неволей пришлось бы с янки столкнуться всерьез — вплоть до грома корабельных орудий.
На рубеже тридцатых-сороковых годов РАК уже не имела в своем руководстве ни одной яркой фигуры — если не считать директорства Врангеля с 1840 по 1847 год. Но один Врангель мог сделать немного, тем более что Нессельроде был постоянным камнем преткновения.
Форт-Росс становился все более убыточным. Даже Александр Бодиско — русский посланник в Вашингтоне, предлагал выкупить у Испании эту зону официально, но все срывал тот же Нессельроде.