Негоже лилиям прясть - Дрюон Морис. Страница 42
С этого дня графиня Маго начала вероломную, тщательно продуманную кампанию. «Бедняжка король не жилец на этом свете», – твердила она всем встречным и со слезами на глазах описывала ужасную сцену, происшедшую во время крестин.
– Мы уже решили, что он кончается на наших глазах, еще минута, и так бы оно и вышло. Спросите-ка мессира Гоше, мы с ним были вместе; впервые я видела, чтобы наш храбрец Гоше так побледнел... Впрочем, когда короля будут представлять баронам, каждый сам убедится, что младенец еле жив. А может быть, он уже умер, только от нас скрывают. Не понимаю, чего ради тянут с церемонней и не говорят почему. Ходят слухи, что мессир Бувилль противится потому, что бедняжке королеве... да хранит ее бог!.. совсем плохо. Но ведь королева – это не король.
Близкие к Маго люди, в первую очередь ее кузен Анри дю Сюлли и ее канцлер Тьери д'Ирсон, усиленно разносили эти слухи.
Бароны начинали тревожиться. И впрямь, почему так тянут, почему откладывают торжественную церемонию представления? Крестины, происходившие чуть ли не тайком, чрезмерная бдительность Бувилля, полнейшее молчание вокруг того, что делается в Венсенне, – все это указывало на то, что тут кроется какая-то тайна.
По Парижу ползли самые противоречивые слухи. Король родился калекой, поэтому-то его и не хотят никому показывать... Ничего подобного, граф Валуа велел его похитить и переправил в Неаполь, где король находится в полной безопасности... Нет, королева вовсе не больна, а вернулась к себе на родину... – Если он скончался, пусть нам так и скажут, – ворчали одни.
– Регент приказал его убрать! – утверждали другие.
– Не мелите чепуху. Не такой регент человек. Просто он не доверяет Валуа.
– И вовсе не регент, а графиня Маго. Она сумеет расправиться с младенцем, если только уже не расправилась. Что-то слишком упорно она твердит, что король не жилец на этом свете.
Зловещий ветер вновь взбудоражил весь королевский дворец. И пока каждый томился под бременем гнусных догадок, грязных подозрений, не щадивших никого и пятнавших всех подряд, регент сохранял невозмутимое спокойствие. Он с головой ушел в государственные дела, и когда с ним заговаривали о племяннике, он в ответ заводил разговор о Фландрии, графстве Артуа и налогах.
Утром девятнадцатого ноября, когда брожение умов достигло высшей точки, многочисленная делегация баронов и ученых мужей Парламента предстала перед Филиппом и попросила, вернее потребовала, дать свое согласие на представление короля. И в глазах тех, кто ждал прямого отказа или туманного обещания отложить церемонию, блестел недобрый огонь.
– Но я, мессиры, желаю этого не меньше вас, – сказал регент. – Мне самому чинят препятствия: противится граф Бувилль.
И, повернувшись к Карлу Валуа, который только накануне возвратился из графства Мэн, куда ездил поправлять свои финансы, Филипп спросил:
– Это вы, дядюшка, запретили Бувиллю показывать нам короля в интересах вашей племянницы Клеменции?
Бывший император Константинопольский даже побагровел от дерзкой, а главное, необъяснимой выходки Филиппа и по обыкновению закричал:
– Но, племянник, скажите, ради бога, откуда вы это взяли! Ничего я не требовал и требовать не хочу! Я даже не видел Бувилля и давно не получал от него вестей. И возвратился я как раз, чтобы быть на представлении короля. Напротив, я от души желаю, чтобы оно состоялось, и состоялось по обычаям наших предков. Давно пора...
– В таком случае, мессиры, – произнес регент, – мы все здесь держимся одного мнения и хотим одного... Гоше! Вы присутствовали при рождении моего брата... Верно ли, что королевское дитя представляет баронам крестная мать?
– Конечно, конечно, – поспешно отозвался Карл Валуа; он не мог перенести, что с таким вопросом обращаются не к нему – знатоку, а к кому-то другому. – Я присутствовал при всех представлениях; при вашем, менее торжественном, поскольку вы второй ребенок, при представлении Людовика и, наконец, Карла. И точно так же представляли моих детей. Только крестная мать!
– Ну что ж, – сказал регент, – тогда я немедленно дам знать графине Маго, чтобы она готовилась к церемонии, и прикажу Бувиллю открыть ворота Венсеннского замка. Едем в полдень верхами.
Настал наконец для Маго долгожданный час. Одеваясь к предстоящей церемонии, графиня отпустила своих придворных дам, за исключением Беатрисы, которая помогала ей возложить на голову корону: для убийства короля стоило появиться во всем великолепии.
– А через сколько времени, по-твоему, подействует порошок на пятидневного младенца?
– Вот уж не знаю, мадам, – ответила Беатриса. – Для ваших оленей оказалось достаточным полсуток. Король Людовик боролся со смертью целых три дня.
– Слава богу, на этот раз я смогу отвести глаза, – продолжала Маго. – Знаешь, кого я имею в виду? Ту самую кормилицу, которую я видела на крестинах. Красавица, ничего не скажешь. Взялась она неизвестно откуда, и никто не знает, как она очутилась во дворце. Конечно, это Бувилли...
– Все понятно, мадам, – улыбнулась Беатриса. – Если кто-нибудь усомнится в том, что смерть последовала от естественных причин, можно будет обвинить вашу красавицу, и ее четвертуют.
– Ой, где же моя ладанка? – вдруг испуганно воскликнула Маго, шаря у себя за пазухой. – Слава богу, на месте!
Когда она уже выходила из спальни, Беатриса нагнала ее и шепнула на ухо:
– Только смотрите, мадам, не высморкайтесь по рассеянности.
Глава III
Хитроумный Бувилль
– Разжигайте огонь, – скомандовал Бувилль. – Затопить все камины, дров не жалеть, пусть и в коридорах будет тепло.
Мессир Бувилль носился по всему замку и, понукая каждого, мешал всем. Он проверял часовых у подъемного моста, велел посыпать красный двор песком и тут же приказал его смести, так как стало еще грязнее; осматривал засовы и замки, уже давно не запиравшиеся. Всю эту бурную деятельность он затеял с единственной целью – заглушить голос тревоги. «Она его убьет, непременно убьет!» – твердил он про себя.
В коридоре он встретил жену.
– Ну как королева? – спросил он.
Королеву Клеменцию соборовали нынче утром.
Злой недуг обезобразил ту, что еще недавно славилась своей сказочной красотой в обоих королевствах. Точеный носик заострился, белоснежная кожа приняла желтый оттенок, по лицу пошли багровые пятна, каждое величиной с серебряную монету, ужасный запах шел от ее постели; мочилась она кровью, дыхание с хрипом вырывалось из груди вперемежку со стонами – так непереносимо мучительно ныли затылок и живот. Теперь она уже почти не приходила в сознание.
– Это четвертый приступ горячки, – пояснила мужу мадам Бувилль. – Повитуха уверяет, что, если королева дотянет до вечера, она, возможно, выживет. Маго предлагала мне прислать своего личного лекаря, мэтра Павильи.
– Ни за что на свете! Ни за что на свете! – воскликнул Бувилль. – И не думай пускать сюда никого из людей графини.
Мать умирает, над новорожденным нависла угроза, а тут с минуты на минуту явятся двести баронов с вооруженной свитой! То-то начнется суматоха, и какой удобный случай представится для любого преступления!
– Нельзя оставлять младенца в комнате, смежной со спальней королевы, – продолжал Бувилль. – Не могу же я ввести сюда сотню стражников для его охраны, да и проскользнуть за занавеси ничего не стоит.
– Твоя правда. Давай подумаем, куда поместить младенца.
– В королевские покои, туда легко преградить все входы.
Супруги переглянулись, обоим в голову пришла одна и та же мысль: в этих покоях скончался Сварливый.
– Вели приготовить комнату, скажи, чтобы там хорошенько натопили, – решительно произнес Бувилль.
– Ну что ж, дружок, пусть будет по-твоему. Но пойми, если даже ты расставишь полсотни стражников, все равно ты не можешь возражать против того, чтобы младенца несла на руках Маго.
– Я с нее глаз не спущу.
– Но если она уже решилась на злодеяние, она младенца на твоих глазах прикончит, бедный мой Юг. А ты ничего и не заметишь. Пятидневный младенец даже не пикнет. В суматохе воткнет ему иголку в затылок, или даст понюхать яда, или просто удушит шнурком...