Ещё раз о психтроцкизме… - Внутренний Предиктор СССР (ВП СССР) Предиктор. Страница 6

5. В общем, 18 октября 2005 г. в мир иной ушёл лживый, лицемерный, амбициозный, скудоумный и пакостливый интриган, ставший предателем (предателями не рождаются, а становятся) народа, в котором был рождён. Он предал не идеалы коммунизма, которые вряд ли понимал, а народ, поскольку своею деятельностью способствовал реставрации в России тирании ростовщической мафии под лозунгами гражданского общества, осуществляемой на основе формальных процедур демократии.

6. В последние две недели либерально настроенные аналитики СМИ сочли своим долгом произносить слова о том, что «с уходом Яковлева завершилась эпоха». Это действительно так. Их эпоха завершилась. Но уход А.Н.Яковлева качественно отличается от ухода старцев — большевиков-сталинцев (наиболее известные — Л.М.Каганович, В.М.Молотов, их век был долог), чей уход тоже был знаком завершения эпохи:

· большевики-сталинцы ушли после того, как большевики новых поколений, родившиеся и выросшие в СССР в период хрущёвщины и застоя, приняли под управление те матрицы, которые в период власти неотроцкистского режима Хрущёва и застойного режима Брежнева держали старцы-большевики;

· А.Н.Яковлев и ему подобные уходят [34], оставляя поддерживавшиеся прежде ими матрицы безхозными. Став безхозными, те матрицы, которые он прежде подкачивал и которыми отчасти «рулил» [35], будут деградировать и разсыпаться гораздо быстрее, нежели в последнее десятилетие его пребывания в этом мире

С точки зрения многих сказанное выше о матрицах — мистика и выдумки. Но это не выдумки, поскольку мистика [36] всегда — важнейшая часть действительности.

По существу же своим уходом А.Н.Яковлев завершил в полном одиночестве безплодный спор западников и славянофилов России, начатый в ещё в XIX веке.

7. А.Н.Яковлев в общепринятом понимании — либерал-западник, антагонист патриотов-почвенников ХХ века — наследников славянофилов XIX века. Однако если вникнуть в более далёкое историческое прошлое, то можно обнаружить, что славянофилы XIX века и их наследники ХХ — начала XXI века по своему мировоззрению — тоже западники, но принадлежавшие к более старой традиции западничества, проникшей в культуру Руси примерно на тысячелетие раньше, нежели либерализм западников XIX — XXI веков. А по своей психологической сути все они (славянофилы и либералы-западники) одинаково являются более или менее ярко выраженными психтроцкистами.

Чтобы это показать, обратимся к письмам заведомого славянофила второй половины XIX века Константина Николаевича Леонтьева (1831 — 1891). К.Н.Леонтьев издал брошюру под заглавием “Национальная политика как орудие всемирной революции”. Другой славянофил Пётр Евгеньевич Астафьев (1846 — 1893), прочитав эту брошюру, извлёк из неё тот смысл, которого К.Н.Леонтьев в неё не вкладывал. Своё понимание прочитанного П.Н.Астафьев отождествил с мнениями К.Н.Леонтьева и выступил в печати, выразив своё несогласие с К.Н.Леонтьевым и обвинив того в «нападении на национальный идеал вообще». К.Н.Леонтьев прочитал написанное П.Е.Астафьевым по поводу свой брошюры и не узнал в статьях П.Н.Астафьева ни себя, ни своих мнений. После этого некоторое время К.Н.Леонтьев и П.Е.Астафьев ещё по разу прокомментировали тексты друг друга в печати, но не смогли достичь взаимопонимания. Удручённый этим фактом К.Н.Леонтьев обратился к религиозному философу и публицисту Владимиру Сергеевичу Соловьёву [37] (1853 — 1900) как к третейскому судье и написал тому 9 писем [38].

Обстоятельный разбор брошюры К.Н.Леонтьева, реакции на неё П.Е.Астафьева, их взаимных обвинений в непонимании тогдашнего «текущего момента», возможностей дальнейшего течения политической жизни и т.п. был бы избыточно объёмен по отношению к формату аналитических записок и, скорее всего, представлял бы интерес только для узких специалистов историков и литературоведов [39].

Тем не менее, чтобы показать психологическую общность К.Н.Леонтьева и А.Н.Яковлева как ярких представителей отечественной интеллигенции соответствующих исторических эпох, придётся привести довольно обширные выдержки из писем К.Н.Леонтьева В.С.Соловьёву. Все делаемые нами пропуски в тексте отмечены многоточиями в скобках. При цитировании нами изключены фрагменты, в которых К.Н.Леонтьев обосновывает высказываемые им утверждения или детализирует их. Он пишет:

«Из того, что я проповедовал „византизм“, — г. Астафьев заключает, по-видимому, что я всегда был противником национального «начала». Иначе ему и на ум не пришло бы предполагать, что он своей статьей «Национальное сознание» пробил некую брешь в моих основаниях и этим будто бы раздражил меня.

«Ибо (говорит он) кто же слыхал когда-нибудь о византийской национальности?»

Как кто? Все слышали.

Национальность эта была греческая.

(…)

Греки, прожившие века в поклонении самому изящному и самому человечному в мире многобожию, — подчинились позднее самому высокому и самому сверхчеловеческому монотеизму и не только подчинились его первооснованиям (Евангельским и Апостольским), но и развили их в строгую и сложную систему богопочитания.

(…)

В смысле зарождения, в смысле создания и первоначального развития — буддизм принадлежит Индии; в этом смысле он национален для индусов; точно так же, как Православие национально для греков. В смысле же глубокого усвоения буддизм стал национален для китайцев и других ветвей монгольской расы; он усвоился ими точно так же, как Греко-Восточное христианство усвоилось русскими.

(…)

Греки упорядочили более тысячи лет тому назад догматы, нравственное учение и обрядность Восточного Христианства; сами остались до сих пор ему верными и русским передали его в чистоте неизменной.

Для греческой нации Восточное Христианство (т. е. религиозная сторона византизма) было национально как продукт и осталось таковым для неё и до сих пор как глубокое усвоение. Для русской нации эта самая религиозная сторона византийской культуры не была национальна как продукт, но стала в высшей степени национальна как усвоение.

Вот и вся разница.

(…)

Я думал до сих пор, что, проповедуя этот мой «византизм», я, по мере слабых моих сил и в тесном кругу моего влияния, — способствую утверждению той самой русской национальности, которую желает поддержать и обособить от Запада г. Астафьев; я воображал, что я защитник и поклонник её.

Употребляя это слово «византизм», — я только пытался указывать на религиозно-культурные корни нашей силы и нашего национального дыхания; я хотел напомнить, что не следует нам искать какой-то особой славянской Церкви; какого-то нового славянского Православия, а надо богобоязненно и покорно держаться старой — Греко-Российской Церкви, того Православия, которое я позволил себе для ясности назвать филаретовским. Славянскую Церковь (думал я), пожалуй, и можно устроить. Но будет ли эта Церковь правоверна? Будет ли государство, освященное этой Церковью, долговечно и сильно?

(…)

… зачем же было г. Астафьеву ставить византийцев в число представителей культурных национальностей?

Если он и в то время считал византийскую культуру не национально-греческой, а какой-то «эклектической», как он говорит в своем «объяснении» со мною, — то не следовало и ставить «византийца» в число представителей национальных культур. А раз он это сделал в статье «Национальное сознание», — не надо было (без какой-нибудь особой оговорки) называть византийскую цивилизацию «эклектической» в «объяснении».

Да и нам ли, русским, так — смело и пренебрежительно говорить о культурном эклектизме!