Ева и ее мужчины - Дубчак Анна Васильевна. Страница 13

Ева, ничего не видя перед собой, вышла из квартиры и спустилась на улицу. Она закрыла глаза и увидела свое нерожденное творение. Как нерожденного ребенка Натали.

Бернар отвез ее в мастерскую и потом долго наблюдал из окна своей комнаты, когда же на веранде погаснет свет. Но время шло, он видел сквозь открытые жалюзи мелькающую светлую фигуру и думал о том, что скоро наступит утро, а Ева о нем так и не вспомнила. Он уснул, а когда проснулся, то в чем был, крадучись, через мокрый от росы сад пробрался к веранде и заглянул в приоткрытую дверь. Ева стояла перед большим холстом с зажатыми между пальцами кистями и разговаривала сама с собой. Она работала. Она творила. И никому не позволено было ей мешать. Он хотел предложить ей кофе, потому что понимал, как она устала, но не посмел и тихо вышел в сад.

Было раннее утро, небо порозовело, и сквозь эту розоватую дымку прорывались бледные солнечные лучи.

На крыльцо террасы вышла заспанная Сара и потянулась. Она, надеясь, что ее никто не видит, была в одних трусиках.

— Мсье Бернар, — вдруг услышал он, но вовремя понял, что обращается она к воздуху. — Мсье Бернар, как вы находите мою грудь? — спросила она по-французски и приподняла обеими руками свои груди к солнцу. — Не правда ли, они прекрасны?

Эта девочка играла в придуманную ею же самой игру и понимала счастье по-своему.

— Вам было хорошо со мной этой ночью? — продолжала она томным голосом и вдруг, заметив Бернара, стоящего под деревьями, остолбенела.

— Будет лучше, Сара, если ты приготовишь кофе. И выйди за ворота: по-моему, сейчас принесут молоко. Отнесешь завтрак мадемуазель Еве в мастерскую. И договорись с Франсуа, чтобы он поставил на веранде кушетку.

Сара, казалось, испарилась, словно ее и не было. Как же он ее!

Почти месяц Ева жила в мастерской и выходила оттуда лишь для того, чтобы встретиться с Натали в ее спальне, и вечером — для занятий с Пьером. Времени выучить задание, которое он ей давал, у нее практически не оставалось, поэтому они договорились учить слова вместе после упражнений. Сара приносила еду в мастерскую. Туда же поздно вечером наведывался Бернар.

Натали оказалась права — здесь были идеальные условия для работы.

Ева исправно делала эскизы, внимательно изучая Натали, заставляя свое воображение работать непрерывно. Большую роль стали играть их беседы, в них открывалась новая Натали, та, которую Ева не знала прежде. Но это были не беседы-откровения; эта женщина не рассказывала о своей жизни, чего Ева так боялась: ей не хотелось слышать интимные подробности. Это были рассуждения на самые разные темы, вплоть до политики.

Натали призналась как-то:

— Мне кажется, что я очень поздно повзрослела. Я примерно до тридцати пяти лет многого не понимала. Жила словно в замкнутом пространстве. Ты себе представить не можешь, Евочка, сколько денег я тратила на развлечения! Я думала, что человек создан для наслаждения. Пусть он страдает какое-то время, пусть бьется хрупкой головой о стены, как слепой котенок, но он должен знать, что придет такой светлый день, когда все это кончится и жизнь станет приносить ему сплошные удовольствия. Так было у меня, когда я вышла замуж за Ги. Но теперь-то я понимаю, что мне просто повезло. И все же: если поставить на чаши весов те страдания, которые выпали на мою долю в юности, то, уверяю тебя, они перевесят мою сегодняшнюю, более чем благополучную жизнь.

Она сделала паузу, точно приглашая Еву поучаствовать в ее воспоминаниях. Она явно ждала вопросов, но Ева, вежливо улыбнувшись, сунула ставший уже маленьким карандаш в карман блузки и сказала:

— Конечно, вам виднее. А мне пора. Вот только зайду на кухню, перекушу что-нибудь.

Натали сама следила, чтобы Ева питалась рационально, заставляла ее есть овощи и фрукты и запрещала Саре подавать ей сладкое. Но Ева очень скоро сообразила, что к чему, взбунтовалась и послала Франсуа купить ей целую коробку шоколадного печенья и пирожные.

— Знаете что, Натали, — заявила она на следующий день, устанавливая мольберт, — кончилось время эскизов. Не навязывайте мне, пожалуйста, свой образ жизни. Я всегда ела сладкое и находила в этом превеликое удовольствие. А теперь сядьте прямо и смотрите на меня. Начинается основная работа.

Натали усмехнулась, очевидно, собираясь сказать что-нибудь о количестве холестерина в крови, но поджала губы и подняла глаза на Еву.

— Мне в голову пришла блестящая мысль, — произнесла она неожиданно.

— Вы хотите заставить меня есть проросшие зерна и пить дрожжи?

— Нет, я вовсе не об этом. Мы могли бы ускорить открытие твоей выставки, если бы ты согласилась перевезти сюда свои работы из Москвы.

— Что? Вы предлагаете мне съездить в Москву? Отлично! Я — за.

— Но тебе будет сложно одной, а Бернар не сможет, у него сейчас много работы. Что, если я позвоню Драницыну и попрошу его помочь тебе?

Пусть он посадит тебя в самолет, а мы здесь встретим. Я бы и сама поехала с тобой, но мне что-то в последнее время нездоровится.

— И когда я смогу поехать? — Ева не скрывала радости. Представив, как она войдет в свою московскую квартиру, как наведается в гости к Глебу Борисовичу, как позвонит Грише, она размечталась и не услышала Натали.

— Что вы сказали? — переспросила Ева.

— У меня будет еще одно поручение, передашь Драницыну конверт с запиской и деньгами, хорошо?

— Конечно! Когда я смогу вылететь?

— Я сегодня же позвоню в агентство и скажу тебе. Вечером все будет известно. Ты даже сможешь позвонить своим друзьям и сказать, чтобы тебя встретили. А я дам тебе денег на дорогу. Я даже не спрашиваю, вернешься ли ты, потому что теперь твердо в тебе уверена. Именно в Москве ты почувствуешь всю разницу между твоим теперешним положением и тем, в каком ты жила. У тебя появился вкус к жизни, а это самое главное. А уж после двух-трех выставок, когда я сделаю тебе рекламу, ты вырастешь в собственных глазах.

За день до отъезда Ева вернулась в дом, в свою комнату, и целый час оттирала краску с рук, ног, лица… Ей помогал Бернар. Он заранее тосковал и, чтобы подольше побыть с ней рядом, отменил в университете лекции.

— Может, это даже и хорошо, что ты поедешь одна, — вдруг сказал он, смачивая в растворителе платок и очищая рыжее пятно на ее колене. — Я буду ждать тебя и думать о том, что ты обязательно вернешься. Я буду вспоминать каждый день, проведенный с тобой, и надеяться, что ты окончательно порвешь с Москвой ради меня. Я понимаю, как тебе тяжело осознавать, что в этом доме живет Натали, моя жена, но я также понимаю, что без денег я мало что значу. Конечно, я хорошо зарабатываю, но все же это мизер по сравнению с состоянием Натали. Я знаю, что говорю чудовищные вещи, но деньги в нашей жизни играют большую роль.

Если бы не Натали, я не смог бы заманить тебя в Париж. Ведь ничего, кроме маленькой душной комнатки, вроде той, где ты останавливалась, да обедов в китайских и итальянских ресторанах, я не смог бы тебе предложить.

— А что будет через два года, когда истечет срок вашего договора? Ты уйдешь отсюда?

Ты бросишь ее? Оставишь одну?

— Я буду очень богатым человеком. Натали переведет на мой счет двести пятьдесят миллионов франков и оформит на мое имя два ювелирных магазина. И еще кучу всякой недвижимости.

А сама уедет на остров Корфу. У нее там дом.

— Неужели за эти три года ты не привязался к ней? И у тебя хватит решимости расстаться?

— Разумеется, мне жаль ее, но она прожила нормальную насыщенную жизнь. Мне кажется, она была счастлива все эти годы. Кроме того, у нее есть Симон. Ее доктор. Он не оставит ее.

— Тебе решать. А насчет меня не волнуйся, конечно же, я приеду. Ты посмотришь мои картины, получше узнаешь меня… А ты не слышал, Бернар, какое поручение она собирается дать Драницыну?

— Знаю. Она хочет отыскать в Москве или Подмосковье одного родственника. Очередная блажь. Она любит шокировать людей. Кстати, у меня к тебе тоже будет поручение: передашь Фибиху кассету от Пейрара?