Филе женщины в винном соусе - Дубчак Анна Васильевна. Страница 4

Выйдя из дому, она позвонила из телефонной кабинки, прилепившейся к дому напротив, по номеру 02 и, изменив голос, сказала, что в доме на улице Мичурина находится труп человека. И повесила трубку. Главпочтамт еще работал, в его окнах горел свет. Наталия уверенно вошла в зал, где стояли ряды деревянных шкафов, нафаршированных абонентными ящиками, подошла к ящичку с номером 245, который был выгравирован на ключе бомжа, и совершенно спокойно открыла его. Достав оттуда картонную коробку, весившую килограмма полтора, не меньше, она так же спокойно, стараясь не привлекать к себе внимания редких в это время посетителей, вышла на улицу. Взяла такси и поехала домой. В коробке лежал старый альбом для марок. Открыв его на первой же странице, она увидела там марки и все поняла. Навряд ли ей доведется узнать тайну этого альбома и смерти бомжа, похоже, это скорее всего семейная запутанная история. В одном она теперь не сомневалась: человек, дававший эти объявления в местной газете, имеет к ней самое непосредственное отношение. Но и об этом она тоже вряд ли узнает. Единственное, что она теперь сможет сделать, – это продать ему марки. Поставив телефон на колени, Наталия с бьющимся сердцем набрала уже запомнившийся ей номер.

– Добрый вечер. Я звоню по объявлению, – сказала она ровным, спокойным голосом.

– По какому? – послышался встревоженный мужской голос. Мужчине было явно под пятьдесят, если не больше. Хотя разве возможно по телефону определить возраст?

– Насчет марок. Или они вам уже не нужны?

– Вы имеете в виду немецкие марки с философами?

– Разумеется.

– Они у вас?

– Да. Иначе зачем бы я вам названивала в такое время. – Наталия старалась говорить тоном женщины капризной и крайне нетерпеливой, раздражительной и самоуверенной. На самом же деле ей было немного страшновато, да и сцену в консьержской она никак не могла выбросить из головы.

– Отлично. Где бы мы могли встретиться?

– Лучше всего в центре. В каком-нибудь кафе, чтобы вы не смогли ограбить меня или, того хуже, пристрелить. Я-то прекрасно знаю цену этим маркам…

– Скажите, а как они к вам попали? – Мужчина на другом конце провода явно нервничал и не мог скрыть этого.

– Я купила их сегодня утром у одного человека. Думаю, вы знаете, о ком идет речь. – Она уже и сама не знала, зачем сказала это.

– Я понял вас, – проговорил мужчина упавшим голосом. – Хорошо, сами назначайте место и время встречи.

– Только прибавьте к сумме, указанной в объявлении, еще один ноль. Видите, я не слишком корыстна. Договорились?

– Да вы с ума сошли! – вскричал мужчина.

– Тогда я найду другого покупателя, это не проблема, – чуть дрогнувшим голосом проговорила Наталия, чувствуя, как тридцать миллионов, превратившись в три, а потом и просто в ноль, ускользают из ее рук. Черт дернул ее за язык!

– Подождите… – Он выдержал паузу, наверное, обдумывая ситуацию, а потом сказал: – Хорошо. Я согласен. Завтра. Где и когда?

– В «Ласточкином гнезде», в десять. Я буду в белом вязаном жилете и черных брюках. Учтите, я приду не одна.

А назавтра в «Ласточкином гнезде» она за пять минут поправила свои финансовые дела, обогатившись на тридцать миллионов, которые для скромной учительницы музыки показались колоссальной суммой.

Низенький лысоватый человечек в песочного цвета куртке и светлых брюках подошел к ней и купил альбом с марками. Они обменялись свертками прямо за высоким столиком, на котором ничего, кроме чашки с горячим кофе, не было. Наталия быстро, как только могла, пересчитывала сотенные, а мужчина дрожащими руками пролистывал альбом. Не сказав друг другу ни слова, они разошлись, с тем чтобы потом никогда не встретиться. Он ушел первым. Наталия взяла себе большое пирожное, допила кофе и сразу же после кафе зашла в обменный пункт и обменяла рубли на доллары.

Вернувшись домой, она сначала долго сидела в кресле, пытаясь осмыслить случившееся, а потом решила понежиться в ванне. В час дня к ней должен был прийти ученик. Ну и пусть приходит. Что с того, что у нее появились деньги? Она не намерена ничего менять в своей жизни. Как работала в музыкальной школе, как подрабатывала частными уроками, так пускай все и остается. Другое дело – найти этому всему объяснение. Сколько ни пыталась она понять, что же такое с ней происходит, ничего, кроме уникальности ее личности, в голову не шло. Может, именно таким образом и проявляется заложенный в ней талант. Она не стала ни известной пианисткой, как мечтала, ни музыкальным критиком, ни композитором. Окончив музыкальное училище, она с треском провалилась в консерватории на композиторское – никому не понравились ее сочинения в стиле блюз – и решила больше счастья не пытать, а, устроившись в музыкальную школу, добросовестно обучать детей музыке. Решить – это одно. А привести это решение в исполнение – другое. После первого же месяца работы она разочаровалась в своей специальности. Объяснять по нескольку раз на день одно и то же оказалось наитоскливейшим занятием. Она изо всех сил старалась не заснуть на уроке музыкальной литературы, который часто проходил в кабинете звукозаписи, где стояли старенький проигрыватель и магнитофон, на которых и прослушивались музыкальные произведения. Слушая какую-нибудь оперу или симфонию, Наталия откровенно скучала и не могла дождаться конца урока. В душе она так и осталась ученицей. Другое дело, что надо было постоянно делать вид, что ты старше их (в смысле детей), что ты преподаватель и что тебе надлежит вести себя достойно и не расслабляться на занятиях. Что нельзя, к примеру, присаживаться на стол (даже когда очень хочется), носить короткие юбки и декольтированные кофточки, сосать конфеты или грызть семечки во время занятий, чертыхаться и допускать панибратство по отношению к ученикам. Чтобы хотя бы внешне соответствовать образу строгой и принципиальной учительницы, Наталии, вчерашней выпускнице музыкального училища, склонной к свободной импровизации жизни вообще и внутренне достаточно раскованной в силу свойств своей натуры, пришлось сшить несколько строгих костюмов, пересмотреть прическу (поменять распущенные волосы на заколотую на затылке, сложенную втрое косу) и даже изменить лексику. Таким образом, будучи на протяжении всего рабочего дня искусственно созданной благообразной Наталией Валерьевной Ореховой, преподавательницей общего фортепиано, сольфеджио и музыкальной литературы, затянутой в строгие удлиненные одежды и держащей голову с высокой прической прямо, чтобы не слетели стильные очки в тончайшей золоченой оправе и с простыми стеклами и ставящей двойки с легкостью Иуды, Наталия, оказавшись вне стен ненавистной ей музыкальной школы, превращалась совершенно в другого человека. Едва перейдя на другую сторону улицы, стараясь не оглядываться на старинный особнячок музшколы, она моментально вынимала из прически все шпильки, и ее волосы платиновой, с золотистым блеском, волной рассыпались по спине и плечам. Расстегнув возле самого горла тугие перламутровые пуговицы, она обнажала грудь почти до середины и наслаждалась тем, как ветерок (если, разумеется, позволяла погода) озорно играет кружевом блузки, ласково касаясь нежной кожи. Оказавшись дома, она первым делом переодевалась в джинсы или шорты, легкие хлопковые брюки или пижамные шелковые шаровары, просторные яркие футболки, бросалась на кровать и приходила в себя после муторного, однообразного в череде последовательных действий дня. Потом ужинала либо в одиночестве, либо приглашала к себе кого-нибудь из поклонников – бывшего однокурсника, пианиста Рафа Нудиева, преподающего общее фортепиано в хоровой студии, или Сашку Иванова, бизнесмена, занимавшегося перепродажей французских куропаток. Иногда они встречались втроем и отправлялись к кому-нибудь из них на дачу, независимо от времени года. О своем даре она никому из них не рассказала. Незачем. На вопрос, откуда вдруг у нее появились деньги – а это почему-то сильно бросается в глаза; должно быть, у человека, привыкшего постоянно стеснять себя во всем, меняется даже выражение лица, не говоря уже о каких-то вроде бы случайных приобретениях, как, например, платье от Нины Риччи, полное собрание сочинений Сомерсета Моэма, альбом «Модерн», – Наталия отвечала, что ей присылают родители, которые по контракту выехали в Африку «на заработки». Если бы Раф, к примеру, узнал, каким образом она заработала эти деньги, он стал бы ее скорее всего презирать. Сашка в отличие от него восхитился бы, но в душе ни за что бы не поверил, что посредством этого странного дара можно делать такие «бабки». Кроме того, ей нужно было бы многое объяснять, выкладывать по пунктам, как и почему все это происходит, а ведь она и сама толком ничего не понимала. Поэтому носила свой секрет на замке и время от времени позволяла себе вторгнуться в чью-то жизнь, спутать кому-то карты, причем просто из интереса, а не, как говорится, корысти ради.