Заветы Ильича. «Сим победиши» - Логинов Владлен Терентьевич. Страница 67
Сейчас важно определить, что означает прекращение отступления. Во-первых, «национализированную промышленность мы оставляем в своих руках. Здесь мы кладем предел нашему отступлению, но в отдельных конкретных случаях мы в определенной мере допускаем капитализм».
Во-вторых, применение капиталистических методов организации и хозяйственного управления, как и само капиталистическое хозяйство, «должно быть соподчинено нашему советскому хозяйству». В использовании капиталистических методов, подчеркнул Милютин, мы не можем заходить «слишком далеко, чтобы не была извращена в корне сущность диктатуры пролетариата».
Владимир Павлович поставил и другой важный вопрос: чему и у кого учиться? Если уж мы решили учиться у капиталистов, то надо «учиться по XX столетию, а не по XVII. Там учиться нечему. Надо учиться у капиталистов трестов и банков». Поэтому не надо противопоставлять хозяйственный расчет плановому хозяйству. Между тем наша финансовая система развалена, и крупные национализированные предприятия, поспешно переведенные на хозрасчет, будучи не обеспеченными кредитом, ведут бартерные «расчеты такие, какие ведут между собой дикари Полинезии, Фиджи и т. д.». Поэтому необходимо переводить такие предприятия на госснабжение и превратить, наконец, наши банки в действительно современные финансовые учреждения.
Ленин, заметил Милютин, пошутил относительно того, что финансовый кризис поможет нам избавиться от убыточных трестов и безруких руководителей. Но он не учел того, что рукастый дикий капитализм может захватить всё. «У нас опасность та, — заключил Владимир Павлович, — что при распределении национального дохода у нас идет перераспределение капиталов в руки мошенников и паразитов, которые его пропивают и проедают в кафе. Это величайшая опасность»1.
Выступавший вслед за ним А.А. Иоффе продолжил тему, начатую Преображенским — о политике партии в ВУЗах. «Тов. Ленин вчера говорил о том, что мы некультурны». Между тем, по мнению Иоффе, в «учебных центрах республики происходит жесточайшая классовая борьба между кадетски-черносо-тенной профессурой и Наркомпросом». Эта профессура выступает против рабфаков и за полную автономию высшей школы. Дело усугубляется тем, что студентам-коммунистам, чтобы как-то выжить, приходится работать. Это усиливает их «невосприимчивость к тем знаниям, которые рабочий класс никогда не мог получить».
Наших рабфаковцев надо поставить «в такие материальные условия, чтобы они могли конкурировать с буржуазным студенчеством…» Но ЦК не прислушивается к нашему голосу и это ведет в ВУЗах к тому, что «мы получим в результате сдачу всех позиций, которые нами были завоеваны…»1
А в выступлении председателя Иркутского горисполкома Якова Шумяцкого отразились те опасения, которые бродили в умах периферийных руководящих работников. Это у вас здесь в центре, сказал он, создаются всякие «смешанные экономические общества» и т. п. А на местах возникают не смешанные, а «смешные» общества, которые «разбазаривают все, что у них под рукой, и больше и больше катятся на лихой тройке, названной кстати тремя буквами: нэп. А куда их мчит эта тройка — неизвестно».
Ленин говорил о необходимости подбора работников. Но разве до сих пор, продолжал Шумяцкий, мы — т. е. ЦК, губко-мы — не подбирали? «Мы до сих пор были уверены, что без ведома партии у нас как будто ничего не делалось». И кто будет подбирать кадры теперь? «Партия будет подбирать? — Отлично!» Но как будто бы во вчерашней речи Владимира Ильича (так понял это Шумяцкий — ВЛ.) партия как будто «должна становиться в сторону от этого дела».
Надежды Владимира Ильича на то, что финансовый кризис поможет избавиться от «безруких» коммунистов-хозяйст-венников — неосновательны. «Я думаю, что в настоящей экономике есть какие-то основные объективные причины, создающие наши “невязки”, которые не будут изжиты никаким подбором лиц».
И еще: научиться торговать — дело нехитрое. Но уход в хозяйственные дела, заявил Шумяцкий, может привести к тому, что когда грядет мировая революция, когда «забьет тот набат, которого мы ждем с большим нетерпением», сумеют ли новоявленные «рукастые» коммунисты выполнить свой революционный долг 558 559.
Был ли Владимир Ильич в начале этого заседания — трудно сказать. Его записи начинаются с выступления уже упоминавшегося руководителя московского агитпропа Ивана Стукова. По его мнению, Ногин правильно указал на то, что Оргбюро ЦК «есть ни больше, ни меньше как определенное бюрократическое средостение между ЦК и партией».
Ногин тут же с места возразил: он говорил об Орготделе, а не Оргбюро ЦК Но Стукова это не смутило: «…вовсе нет никакой разницы… Все в конечном счете заключается в том, каков Орготдел… Я думаю, что съезд должен принять такое решение, которое гласило бы, что “Оргбюро за нетрудоспособностью полагать снятым со всех видов довольствия” (смех)».
Что касается доклада Ленина, то если бы я — сказал Стуков — высказал его мысли от себя где-нибудь в Краснопресненском районе, «меня бы обвинили в том, что я сею панику… Он говорил такие вещи, о которых нельзя сказать простому смертному на каждом собрании без того, чтобы не быть обвиненным в упадочности, панике, в том, что он разлагает партию».
В качестве причины наших ошибок, продолжал Стуков, Ленин указал на нашу «некультурность». Это не так. На самом деле «партия до сих пор не овладела стихийным процессом нэпа, что нэп — этот стихийный процесс — ведет за собой партию, что партия, по существу дела, в значительной степени плетется в хвосте этого процесса, который называется нэпом…»1.
Следующим выступил Александр Шляпников. «Вчера тут же Владимир Ильич сказал, — начал он, — что мы распространяем панику и что с паникерами нужно бороться пулеметным огнем». Ленин, по его мнению, лишь повторил то, что в августе 1921 года на Пленуме ЦК сказал Михаил Фрунзе. В этот момент Ленин и Фрунзе сидели в президиуме съезда и, видимо, обсуждали проект резолюции по политическому отчету. «Сейчас оба пулеметчика сидят рядом, — указывая на них, сказал Шляпников, — вот они эти два пулеметчика» 560 561. Но его драматический жест в сторону президиума вызвал в зале лишь смех.
Паника создается не нами, продолжал Александр Григорьевич. «У нас паника сейчас в партии есть, потому что партия в целом, как живой организм, в политической жизни не участвует». Отсюда и панические разговоры о «сдаче в аренду Советской власти», и обвинения ЦК «чуть ли не в государственной измене».
Но главное, по мнению Шляпникова, — «в связи с новой экономической политикой мы наблюдаем переоценки ценностей и поиски иной базы, новой опоры вне пролетариата… Нам говорили, что мы рабочие… должны мужику». Отсюда и стремление к «более “прочной базе”», отсюда и разговоры о том, что «пролетариат как класс, в том смысле, каким имел его в виду Маркс, не существует. Разрешите поздравить вас, — с несвойственной ему патетикой воскликнул Шляпников, — что вы являетесь авангардом несуществующего класса».
Из всего сказанного, продолжал он, вытекает и отношение к промышленности. Сейчас с благословения Политбюро заключаются десятки договоров с промышленниками Швеции, Германии, Чехословакии, Англии. И за все мы платим золотом. Но ту же продукцию можно было бы вдвое дешевле изготавливать у нас. Однако, когда Шляпников стал сопоставлять стоимость паровозов, цистерн, котлов, труб, рельс, то тут же вылезла наружу чистейшая демагогия. Ибо брал он довоенные отечественные цены 1914 года и сравнивал их с западными ценами 1922 года.
Значит, не было искренности, а был лишь политический расчет, попытка заигрывать с рабочим классом, якобы оттесненным в сторону в угоду «мужику». «…Как же это, Владимир Ильич, случается, — поучал Шляпников, — что у машины-то как будто бы управляем мы, но едем… не туда, куда хотим? Эти странности происходят потому, что слишком далеко сидим от шофера нашей революции — пролетариата…»1